Алла Петроградская Александр Станюта. Лицо и лик. В мире Достоевского. - Минск: БГУ, 1999, 179 с.
ЦЕНТРАЛЬНАЯ тема монографии Александра Станюты - проблема личности в художественном мире Достоевского. Структурно книга состоит из пяти частей, не равнозначных как по своей сути, глубине, так и по отношению к теме.
В первой части автор чрезвычайно убедительно доказывает, что тема человека - "единственная тема Достоевского". Этот немудреный, в общем-то, тезис, очевидный каждому, кто хоть отчасти знаком с творчеством писателя, подкрепляется в книге Станюты обильным цитированием корифеев философской и поэтической мысли (Бердяев, Майков и др.) и литературоведов (Фридлендер, Карякин и др.). Главный вывод, к которому приходит исследователь, сводится к тому, что взгляд писателя на человека проницателен и высок, а этическая позиция принципиальна и последовательна. Станюта не признает справедливой ту оценку творчества Достоевского, согласно которой писатель изнемогал от собственных открытий, сделанных им в человеке (позиция Шестова). Также не согласен он и с Бахтиным, говорящим о полифоничности мира Достоевского, о мире "взаимно освещающихся сознаний". На всем протяжении главы - да и, собственно, книги в целом - подчеркивается наличие у Достоевского высокого нравственного этического идеала, который и не позволял ему становиться многоликим, неоднозначным, "быть" одновременно и Иваном, и Алешей Карамазовыми.
Вторая часть книги - "В поисках высшего смысла" - по преимуществу имеет биографический характер. Речь здесь идет о тех событиях в жизни Достоевского, которые способствовали формированию его этического идеала, и о писателях, чье творчество не оставило его равнодушным. Автор проводит некоторые параллели между Достоевским и романтиками, но делает это вскользь, походя. Это и понятно: Достоевскому не свойственна ни неземная мечтательность, ни погруженность в демонические сферы. Да и один из краеугольных художественных принципов романтической школы - исключительный человек в исключительных обстоятельствах - преломляется в его творчестве весьма своеобычно. Герой Достоевского, даже ничем не примечательный с виду, исключителен силой и настойчивостью своих духовных поисков. Но "правильный очерк человека", по мысли Станюты, писатель взял у романтиков.
Исследователю дорога идея двойничества, двойственности, двоякости в художественном мире Достоевского. Ранее в книге отмечалось, что все происходящее в романах писателя - спор о человеке, который ведут некое индивидуалистическое "я" (личность, отъединенная от людской целостности) и нравственное "я" (личность, воссоединившаяся со всеми при сохранении своей значимости). Это как раз и есть те самые "лицо" и "лик". Такова одна двоякость. Другие - изображение человека одновременно в конкретно- и общеисторическом планах, социальная узнаваемость и философски значимые обобщения. И, наконец, настоящее двойничество (образ Петра Голядкина из "Двойника").
Собственно, на подробнейшем анализе именно этой повести надолго останавливается исследователь. Глубокому прочтению "Двойника" фактически посвящена третья часть книги - "Раздвоение и подполье". Да, о парадоксалисте из знаменитых "Записок из подполья" здесь тоже упоминается, и довольно развернуто. Но все же настоящий герой главы - Голядкин, жалкое лицо, никакого лика сквозь него не проступает. Объяснить столь пристальное внимание исследователя к "Двойнику" нетрудно: во-первых, грех не сравнить героя Достоевского с гоголевским Акакием Акакиевичем, во-вторых, сам писатель считал образ Якова Петровича начальным "в цепи своих антигероев духовного подполья". Однако "разбор полетов" Голядкина оказался столь длительным, что ни на Раскольникова, ни на Ставрогина, ни Ивана Карамазова в книге уже почти не хватило места. Исследователь практически обошел вниманием и образ Сони, который можно было блестяще рассмотреть именно в концепции лика и лица.
В четвертой части книги - "Горизонты надежды" - белорусский исследователь анализирует образы Мышкина и Карамазова-младшего, личностей, несущих в себе тот самый нравственный этический идеал, который так дорог Достоевскому. По мнению автора, идеальность князя и Алеши связана именно с тем, что они сумели стать выше индивидуалистического горделивого "я" и несут в своем сердце любовь к миру и людям. Разумеется, не обойдены вниманием и детские образы Достоевского.
Книгу венчает глава "Достоевский в уходящем веке". Из всех писателей, на чье творчество русский писатель оказал существенное влияние, для сопоставления выбраны Бунин, Камю и Фолкнер. Но о Гамсуне, к примеру, упомянуто только вначале и вскользь. Заключают главу отзывы белорусских писателей Коласа, Быкова, Адамовича о творчестве Достоевского. Характерно, что их высказывания приводятся на белорусском языке.
