Стефан Георге
Источник жизни...
Джон Кольер. Тангейзер. 1866
В последнее время наблюдается оживление интереса к наследию вождя немецких символистов Стефана Георге (наст. имя Генрих Абелес, 1868–1933). Недавно вышли три центральные книги поэта («Год души», «Ковер жизни...», «Седьмое кольцо») в превосходном переводе Владимира Летучего. Мы предлагаем вашему вниманию два стихотворения Георге в переводе Нестора Пилявского.
Тамплиеры
Мы в единое целое сплавимся
в злате погони –
наши кони утонут вдали.
И уроним
мы Розу, как страсть юной
воли,
на Крест – на искусство
возвышенной боли.
Нам в тиши безымянной
дороги дано
извертеть Копье и Веретено,
нам – трусливое время испугом
смутить,
и народ бичевать, и тревогу
у трона трубить.
Мы не следуем нравам и играм
других,
что на нас с подозреньем
взирают, и их –
и их ненависть блекнет
не в силах вместить
то, что нашей любви легко
покорить.
Что нам было трофеем от
меча и пращи,
расточится, растащится.
И палачи,
приговор чей извергнут,
как бешенства пена,
пред дитем – да опустят
колено.
Кудри по ветру, сияние глаз
выдают повелителей в нас.
Мы скрываемся в рубищах,
презрению верны;
нам претят прославления
черни.
Наши дети – не нашего
племени.
Никогда не рассеяться семени,
в кое жар нерожденья –
плескать.
Наша мать – есть чужая
мать.
И судьбы поворот, и каждая
доля,
всё, что превозмогла наша
воля –
всё послужит враждебным
упрекам;
нас просили – нас прокляли!
Мы справились с роком.
Мы справимся с Норной,
которая стиснет
свой кулак у Источника
Жизни.
В Мировой Ночи мы одни,
средь усталости мы одни –
огни.
Что судьба нам? – в ней лишь
душно.
Станет Норна нам послушна,
ей мы завещаем строго:
обожествленье плоти
и воплощенье Бога.
Ницще
Облака, тяжелые и желтые,
над холмом. И бури холодны:
половина – осенью отколоты,
а другая – дуновение весны.
Где стена, что Громовержца
окружила,
одного во средоточье пыли?
Облака тяжелые проплыли.
Мертвый город вспышек
не услышал,
копотью слепой взирая
в спину.
Ты песок из рук на город
выжал
и ушел от долгой ночи –
к самой длинной.
Не гони толпу, что вниз
бежит!
Боль – не больше, чем
необходимость!
Пусть немного в чопорной
тиши
погосподствует пока чужая
мнимость.
Скот, что измарал его
моралью,
кормится еще в зловонной
луже.
Пусть погибнет тот (уже не
нужен),
кто толпу душил.
И перестали
чавкать зверолюди в луже.
Ты стоишь: вневременные
дали,
окровавлена твоя корона –
ну же!
Ты – спаситель! Даже пусть
злосчастный,
пусть тяжелый от своей
короны,
знаешь ли, что может смех
быть ясный,
смех – в тоске по берегу
иному?
Порождать богов, чтоб их
низвергнуть, –
где же быть тогда
отдохновенью,
радости созданья,
утвержденью?
Ближнего убить в себе – ты
первый,
чтоб бежать потом за этой
тенью,
в одиночестве взрываясь
меркнуть
и от боли выть как от
прозренья┘
Кто пришел к тебе бы,
умоляя:
«Нет дороги боле в скалах
ледяных», –
тот пришел бы слишком
поздно. Злая
птица вьет гнездо в вершинах
сих.
А теперь закуй себя во круг,
что любовь в себе умеет
иссушать.
И, когда со славою спеша,
в синей ночи голос крикнет
вдруг,
он покажется острей ножа.
«Петь я должен, – скажет
резкий голос вдруг. –
а не говорить! Я, новая
душа┘»
