Виген Оганян
Песни Булата и сам он посланы нам свыше.
И. Айвазовский. Вид Леандровой башни в Константинополе. М., ГТГ.
Грубо доказать – значит
вовсе не доказать
Из латыни
Фраза господина Лямпорта «Окуджава украл дворянство┘» («НГ-EL» от 08.10.09.) могла бы стать темой телепередачи «Культурная революция», в которой Ефиму Петровичу возражала бы внушительная группа оппонентов.
Так, Лямпорт считает, что яркой личностью Окуджава никогда не обладал, а Дмитрий Лихачев – что «самый облик Окуджавы излучал радостное обаяние. Обаяние личности, обаяние таланта┘ Недаром столько талантливых людей устремилось вслед за ним по его пути». «Для меня Булат, – говорит Юрий Карякин, – это человек, поэт, который больше всех┘ вобрал в себя пушкинского света».
Лямпорт утверждает, что вся военная тема фальшива от начала до конца, а Андрей Битов – что «Булат Окуджава – самая точная нота времени». Анатолию Приставкину же и вовсе казалось, что «песни Булата и сам он посланы нам свыше». «Музой Окуджавы стали человечность, надежда, любовь, доверие к людям. За них, вооружившись одной гитарой, он повел борьбу и победил», – сказал Анатолий Рыбаков.
Ефим Петрович говорит, что скаредный Окуджава торговался за каждый червонец, а Владимир Войнович – что «Окуджава был щедр, независтлив, умел радоваться за других и сам был источником радости». «У него был удивительный сплав разных дарований: поэт, прозаик, композитор, исполнитель, но главное – он был Порядочный человек с большой буквы», – сказал Эльдар Рязанов.
Лямпорт считает, что Окуджава реквизировал сословную принадлежность «интеллигенции» в свою пользу, нагло присвоил. А Андрей Вознесенский считает Булата подлинным российским интеллигентом, камертоном чести, нравственности в наше безнравственное время. «Булат останется нашей совестью, которой мы будем проверять себя и в России XXI века», – говорит Евгений Евтушенко.
Лямпорт утверждает, что после смерти Окуджавы песен его больше не знают. А «Молитва» Булата? По мнению о. Георгия Чистякова, она стала для миллионов наших современников, никогда не молившихся и вообще не знавших, что это такое, их первой заученной наизусть молитвой.
Формат не позволяет мне продолжать цитировать известных авторов, хваливших Окуджаву, но есть место в Переделкине, где заботливо собрана и хранится в витрине их приязнь к «певцу, посланному Богом» (Виктор Астафьев). В «Старом окурке» Лямпорта дается описание переделкинского Дома творчества с раковинами, пахнущими мочой. А при подходе к Дому-музею Окуджавы чудится благоухающее дуновение ветерка, аура от той самой витрины, встречающей посетителей у входа. Какие в ней прекрасные слова, какие разные люди говорят, как много этих людей┘
Конечно, численный перевес оппонентов еще не доказывает их правоту (уже Сократ знал, что нельзя об истинном и прекрасном судить по мнению большинства). Рост числа экспертов необязательно повышает объективность оценки в целом. Да и объективность каждого ценителя не что иное, как честное выражение субъективного мнения. Все дело в том – КТО это мнение выражает.
Ценность мнения по содержанию обусловлена благородством, образованностью и художественным вкусом личности. Думаю, что в этом смысле оппоненты Лямпорта на высоте. Ведь не всех их имеет в виду Ефим Петрович, когда говорит о «шайке сытых стяжателей», о «социальных иждивенцах и трутнях, творческих импотентах, составляющих его (Булата) благодарную аудиторию».
Немаловажна и форма оценки человеком художественного произведения, обусловленная характером личности. Я, например, сентиментален и, слушая песни Окуджавы, смотрю в небо, чтобы не выкатились из глаз навернувшиеся слезы. У Лямпорта же его «заунывный скулеж вызывает спазмы». И тут ничего не поделаешь.
Но есть еще одно обстоятельство. Психологи говорят, что тяжелее всего человек переживает критику своей внешности и способностей. Наверное, поэтому литературоведы, даже подвергая произведение уничтожающей критике, как правило, избегают непосредственной оценки внешности и таланта автора. Что же видим, читая Ефима Петровича?
Видим (использована лексика Лямпорта), как Окуджава, озираясь (чтоб не свинтили барахло), распихивал добычу по чемоданам на Белорусском вокзале. Как он, надсаживаясь, язык на плечо, пер до такси. Как с утра шуршал по комиссионкам и махал короткими ручками, раскидывая товар-базар. Как переживал, что пока бифштекс принесут, зубы все выпадут (чем жевать станет?). Как, вспоминая Веру, Надежду┘ Лизетту и, ммм, Мариетту, сам думал, наверное: а какая, хрен, разница, с какой┘
Ссылаясь на дневники Нагибина, Лямпорт считает, что тот попал в самую точку, назвав Окуджаву «старым окурком». Но ведь можно сослаться и на слова Василия Аксенова о «кучке бездарей с липкими руками», взявшихся из зависти оплевывать Окуджаву якобы как воплощение ненавистного шестидесятничества. «Полноценный очерк» Лямпорта – один из таких плевков, оскорбляющих не только Окуджаву, но и тех, кто, трепетно относясь к творчеству поэта, считает его национальным достоянием.
В русской интеллигенции до 1917 года, которую Ефим Петрович упоминает всуе, за такой плевок потребовали бы сатисфакции. Сегодня представления о должном другие, и, может быть, со мной не согласится редакция газеты. Но в любом случае передайте, пожалуйста, от меня господину Лямпорту пощечину.
