Анна Матасова
Александр Кабанов. Бэтмен Сагайдачный: Стихи. – М.: Арт Хаус медиа, 2010. – 160 с.
Основным акцентом фестиваля «Биеннале поэтов», который проходил в ноябре прошлого года, стали бывшие союзные республики (ныне свободные страны разной степени независимости). Фестиваль должен был показать, есть ли поэтическая жизнь на Марсе (то есть в независимости) и сколько звездочек светит у этой жизни в глазах. Гвоздем – или главной рифмой – биеннале был объявлен украинский фестиваль «Киевские лавры», проводимый Александром Кабановым, поэтом и редактором журнала культурного сопротивления «Шо». На «Лаврах» Александр своих стихов не читает никогда, о чем, по слухам, торжественно поклялся еще на заре фестивальной деятельности, решительно положив руку на шматок сала. Поэтому презентация его книги состоялась в Москве, в «Булгаковском доме».
Впрочем, и вышла книга в Москве. Интрига начинается с обложки, на которой гарный хлопец в костюме летучей мыши. Из-под черной маски свисают роскошные хохляцкие усы. Первое стихотворение – как раз про него, родного, про нового героя: «Он предвестник кризиса и прочих апокалипсических забав,/ но у парня – самобытный почерк, запорожский нрав./ Презирает премии, медали, сербает вискарь,/ Он развозит Сальвадора Даля матерный словарь». Как звучит, а? Какой «брутальный некто» выплывает из этого крымско-херсонского эпоса, «оседлав роскошный байк», сжимая в руке – что? «Бермудский утюг»? Или «Послание к жидам и кацапам»?
Раньше у Кабанова посвистывали сквозняки, «меж двух отчизн, которым я не нужен».
А теперь пустыню меж двух отчизн активно заселяют мутанты и монстрики. Но игрушечные, смешные, виртуальные, языковые (хотя и брутальные, конечно). Потому что все кабановские игрушки растут из словаря, складываясь не в «новый эпос», но в языковое мифотворчество. Кабановский личный миф – весь на созвучиях. Его персонажи возникают на стыках и столкновениях слов. Дальше начинается переплетение смыслов – и пошел шуметь дремучий лес парадоксов.
Пройдешься по его новым стихам и встретишь зверей вовсе неведомых: Бедную Линзу, которая «все преувеличивает и сжигает дотла»; первого украинского дракона по имени Тарас – «в чешуе и шипах по самую синюю морду»; циклопа из Херсона, который «весь из себя – эх, сплошные цыганские очи».
А если и появится «наш президент» – то ведь и он порождение не реальности (и даже не «зомбоящика», и не желтой прессы), а языковых фантазий; маньяк, который «после работы спешит в глубокий подвал, там искрит зловещий рубильник, там чудовищный дремлет штурвал┘».
 Московская презентация киевского поэта. Фото автора |
Куда ж плывет сей бестиарий? А Ктулху его знает! Плывет себе и плывет. И на том спасибо. Много еще внутри «Бэтмена» странных созданий, можно по строчкам надергать – «многорукая вишня», «Лазарь с лазерным мечом», «кенгуренок в сердечной сумке» – фирменный кабановский замес, где всякой твари – по паре (литров).
Но иногда, иногда┘ иногда автор отбрасывает игрушки и взрывается. Вот так: «Боже, зачем мы с Тобой связались/ и на Тебя напоролись?/ Теперь над нами восходит физалис,/ бушует в венах прополис┘»
Или даже так: «И когда меня подхватил бесконечный поток племен,/ Насадил на копья поверх боевых знамен:/ «Вот теперь тебе – далеко видать, хорошо слыхать,/ Будешь волком выть, да от крови не просыхать,/ А придет пора подыхать, на осипшем ветру уснуть,/ Ты запомни обратный путь┘»
Драйв, атомная энергия языка. Александр Кабанов может, конечно, прыгать на месте – и высоко будет, и красиво. Но летит он, только когда прыгает через пропасть. Где, с одной стороны, – любовь, с другой – смерть, а воздух искрит и обжигает.
Ну а в паузах можно и «апокалипсическим забавам» предаться, художественной резьбе по «марсианскому салу», изысками из истории древних укров. Вроде какой-то классик уже намекал, что редкий Бэтмен добежит до середины Днепра, даром что супергерой.
Еще в книге много старых стихов, которые кочуют у Александра из сборника в сборник, о которых он говорит «это я сочинял еще во младенчестве». Младенческий голос у него такой силы, что границы исчезают сами собой: «Оставь меня в саду на берегу колодца,/ За пазухой Господней, в лебеде┘/ Где жжется рукопись, где яростно живется/ На Хлебникове и воде».
