Боль и радость

Марина Кудимова. Черёд.
– Новосибирск. Поэтическая библиотека журнала «Сибирские огни», 2011. – 128 с.

Никогда не писал о поэзии: анализировать ее – особая профессия, которой не владею. Но начав читать книгу Марины Кудимовой, вдруг явственно ощутил живое присутствие той России, с которой связан душой и сердцем. России, что на взгляд таких, как я, ее иноплеменных граждан и соратников, столь скупа в самооценке (но иначе она не была б Россией!), но так умеет разрушать самое себя (пострашнее многих врагов), и все продолжает свой скорбный труд: завоевывать свое и всечеловеческое счастье – страданием. Благодарность за это живое ощущение и понудила изменить правилу.

Явственнее всего ощущение боли и света появилось уже после одного из первых стихотворений книги – «В день, когда окончилась Россия». Цитировать не буду: целиком в рецензии не уместится, а во взятых по отдельности строфах теряется та музыка, которая безысходный трагизм повествования о русских женах-мироносицах претворяет в радость. Ожидаешь такого же светлого трагизма и далее, но далее – все больше боль, переходящая в безысходность. Потому что кончился, кажется, «наш первый и последний/ Безбрежный русский век./ Где гений – не уродство, а норма бытия,/ Где честь – не превосходство/ И не особь статья». А теперь: «Только пространства огромные,/ Только истек документ./ Так и гуляем – бездомные,/ В торбе таскаем струмент» (это о конце русской литературы, но когда это можно было отделить Россию от литературы!). Да и в стране «Селятся червь и шашель/ В закром, сарай, подклеть./ Господи, гнев Твой страшен,/ Забвенья не одолеть!»

Запустенье окраин глядишь с полусна... Фото Владимира Захарина

Повторяющийся образ в этой книге – взгляд из окна плацкартного вагона (на купе литературными заработками сейчас не заработаешь): «Запустенье окраин глядишь с полусна/ Верст за пять до вокзала./ <┘> Обойденный газетой коптильный завод,/ И фуфайкою старой покрывший живот/ Грузовик у заправки┘»; «Обнажаются ближние рощи,/ И у дальних редеют края,/ Чтобы храмов нетленные мощи/ Нам являлись в чаду забытья». «Вваливается» «безликая провинция/ В уже безликую столицу» и «вскорости с полей скудеющих/ Сойдут последние крестьяне –/ Оседлые, домовьи, те еще,/ Что не жили по-обезьяньи./ И заосотевшие кладбища,/ Как избы, набок оседают,/ И гроб сосновый, точно клавиша,/ Без отголоска западает┘». «И – се, аз вымираю┘»

И тогда совсем сжимает болью сердце и хочется поспорить с автором: Россия знавала и худшие времена, такое величие не может просто взять и раствориться. Сами же вы, Марина, пишете: «Но под Орлом и Тверью,/ В прибежищах родных,/ Нет гена двоеверья/ У мальчиков грудных!/ У них такие лица,/ Такое естество –/ Исторгнет их столица/ Из лона своего┘». Сами же призываете: «Вырежь посох, Россия,/ Оцени Благодать:/ Неудобоносима,/ Не увязана кладь». Сами же вспоминаете, как «Моисей восстановил скрижали,/ Разбитые о голову тельца».

Но я – спорить не буду. Потому что:
Щит под солнцем горит
На реке Каяле.
Человек говорит:
– Вы тут не стояли!
<┘>
Я стояла тут, когда
Вы не родились.

Это и дает ей право говорить то, что она говорит. Мне же остается повторять про себя строки, которые не забуду: «Стало ясно, что падет Одесса,/ Но Мария сохранила девство,/ Раскрошив полпайки голубям».