Мария Ватутина
"Лучащийся" взгляд Игоря Волгина.
Фото Екатерины Усовой
В марте поэт, литературовед, специалист по творчеству Достоевского Игорь ВОЛГИН отметил 70-летие. Много лет он при МГУ ведет литературную студию «Луч», из которой вышла целая плеяда поэтов. Сейчас ученики поздравляют учителя стихами. А поэтесса Мария ВАТУТИНА сделала небольшое интервью.
– Игорь Леонидович, считаете ли вы, что российская литература ныне в критическом положении?
– Вообще-то я что-то не могу вспомнить времен, особо благоприятствующих расцвету нашей изящной словесности. Но, как сказал Борис Слуцкий о русской поэзии, «она, как Польша, не сгинела, хоть выдержала три раздела». Литература никуда не делась – изменились ее место и роль в общей жизни. Она становится маргинальной, маловостребованной, узкокорпоративной, «премиальной». Такой же становится и литературная критика: «междусобойной», стимулируемой, все реже пытающейся отыскать истину. Недаром, когда на одном из наших ученых заседаний погас свет, я позволил себе заметить, что вот повод сказать наконец правду друг о друге…
– Мы перестали быть литературоцентристской страной?
– Нам больно констатировать не только это, но и закат (хотелось бы верить, временный) «российскоцентризма», этого в некотором смысле «третьеримского» чувства. Российскому читателю (в данном случае не важно, прав он или не прав) трудно отрешиться от мысли, что все, о чем писали наши классические авторы, входит в состав некоего главного мирового действа и что самые важные для мира события совершаются здесь и сейчас. Недаром Константин Аксаков сравнивал «Мертвые души» с гомеровским эпосом (хотя и не рискнул, как это сделал впоследствии Достоевский с Алеко, присвоить Чичикову почетное звание русского скитальца). Знаменитая сцена Онегина с Татьяной («но я другому отдана и буду век ему верна») или первый бал Наташи Ростовой воспринимаются нами не только в качестве художественного сообщения, но как реальное событие национальной истории. Мне уже неоднократно приходилось говорить (разумеется, в шутку), что, отдайся Татьяна Онегину, – мы, возможно, давно бы уже примкнули к мировой цивилизации.
– В книге «Последний дневник Толстого» напечатано ваше большое исследование «Уйти ото всех. Лев Толстой как русский скиталец». Вы «изменяете» Достоевскому, творчеством которого занимались многие годы?
– Ну почему же? Во-первых, в этой работе есть глава, посвященная отношению Толстого к Достоевскому. Последнее «предсмертное» чтение Толстого – это «Братья Карамазовы», второй том которых, уходя из Ясной Поляны, он оставляет на столе и просит прислать ему вдогон. А во-вторых, оба они, Достоевский и Толстой, – два великих характера, два полюса русской жизни, без которых невозможно понять ее самою. Толстой удивляет, Достоевский трогает, сказал Василий Розанов. Как наваждение возникают они на крутых поворотах нашей истории. И боюсь, этих поворотов еще немало впереди.
– Игорь Леонидович, я недавно заходила на ваш сайт volgin.ru, перечитывала вашу поэтическую страницу. Превосходные, чистые, замечательные стихи. Почему вы не позиционируете себя как поэт в настоящее время, не выступаете, пишете мало?
– Этому надо отдаваться целиком. Поэзия – это не девушка по вызову. И она не терпит измен. Нужно определенное состояние, большой душевный труд, чтобы в это состояние войти. «Землю попашет, попишет стихи» – красивая утопия. Когда пашешь не на поэтической, а на какой-то другой ниве, музы предпочитают отдыхать. И, возможно, правильно делают. Впрочем, в последнее время я «вдруг» стал снова сочинять стихи.
– Вам очень досаждают графоманы?
– Я думаю, что графомания абсолютно не меняется на протяжении последних ста лет. В отличие от таланта она тиражируема, набор «физических изъянов» стиха (как следствие авторской глухоты) – один и тот же. Графомания «неподвижна, как солнце любви» (шутка). Несмотря на внешние приметы новизны. Настоящего поэта можно узнать по четверостишию. И хотя «талант и ум из разных групп» – когда они совпадают, является Пушкин. А это – ведь вы не будете спорить – случается довольно редко.
Выбранные места из переписки с друзьями (Эпистолярия студии «Луч»)
Алексей Цветков – ода на 70-летие И.Л.Волгина
тому ли наравне с отцами
пою хвалу кто в старину
талантами как огурцами
засеял скудную страну
мы были неказисты с виду
и не всегда боюсь трезвы
в больной душе тая обиду
на все редакции москвы
не ты ли нас подъял из персти
утер сопливые носы
и навсегда поставил вместе
добра на службу и красы
сколь подвиги твои любезны
родной словесности мазай
извлекший нас из водной бездны
стреми свой ялик и дерзай
на всю кенжеева квартиру
тост возгреми и по второй
где мы учителеву лиру
доселе мучаем порой
тот луч чья и поныне часть я
в душе угасшей воскрешу
и на обломках самовластья
даст бог три буквы напишу.
Бахыт Кенжеев – любимому учителю Игорю Волгину на славный юбилей
Пробился ясный луч сквозь смрад и дым
Отечества, и свет его нетленен!
Учитель! Перед именем твоим
позволь смиренно преклонить колени!
За доброту, за вкус, за дух любви,
за мудрый взгляд, таинственный и зоркий,
тебе питомцы старые твои
единодушно ставят три семерки.
Нас раскидало по свету, и нет
уже иных, но эхо небывалых
собраний, вдохновенья
свежий свет
еще играет в сводчатых подвалах
на Моховой. Спасибо, наш поэт,
державник, Дон-Жуан, достоевед,
фрондер и консерватор – ипостась
тебе, ей-ей, любая удалась!
Игорь Волгин – Б.Кенжееву и А.Цветкову
Как мало счастья в жизни сей!
Но, впрочем, больше и не надо,
коль вы, Бахыт и Алексей,
одни души моей отрада.
Дабы потомством не забыт
я был и понят как явленье,
свои, Алеша и Бахыт,
строчите вы стихотворенья.
Презрев удобства и уют,
светлы, улыбчивы, лучисты,
не зря бессмертье мне куют
М.В.* и прочие лучисты.
И буду славен я, пока
на лад идут у вас делишки
и треплют лавры старика
в грехе зачатые детишки.
_____________
* Любимая нами Маша Ватутина
Мария Ватутина – мэтру
1.
И вот что я хочу сказать в конце.
Тут вообще почти что криминально.
Конечно, женский пол в моем лице
Влюбляется все время капитально.
И я сто раз могла бы, Волгин, в вас
Влюбиться тоже, но расчет мой тонок.
И всем я сразу повторю сейчас,
Что у меня не от него ребенок…
Я ж порешила с первой встречи как? –
Пущу Вас, Волгин, на другое дело:
Ведь я не только матерью в летах,
Но и простым пророком стать хотела ≈
Щас приготовьтесь – образно скажу:
Рожать стихи при Вашем вспоможенье!
Дите я, чай, от всякого рожу,
Но тока Вы даете вдохновенье.
И если посчитать все то, что мы
Родили с Вами в луччие моменты:
Получится, у нас детишек тьмы,
И Вы должны мне, Волгин, алименты.
Шучу. Я к Вам, как к Богу, отношусь,
И Вы, я знаю, чтите тетю Машу.
Пойду – вот это – снова разрешусь
Нетленочкой… похожей на папашу.
2.
Я рисую портрет учителя,
Гуглю фотки его модельные.
Все, чем тут Интернет насытили,
Я качаю в папки отдельные.
Ах, каким он счастливым кажется
С этой девушкой во Флоренции.
А в Москве на дорогах – кашица,
Время мартовской инфлюэнции.
У него там загар и стрижечка,
И одеты они с иголочки.
У него тут за книжкой книжечка,
Скоро рухнут в квартире полочки.
Пусть профессор русской словесности
Будет счастлив трудами ратными,
С юной девушкой в дальней местности
С проездными сюда обратными.
Мы закончим портрет счастливого
Человека, событье празднуя.
Скоро снега не станет псивого.
Будет солнышко, выйдет красное.
И.Волгин – С.Гандлевскому на вручение премии «Поэт»
Конечно, наша жизнь не цукер,
изменчива, как трансвестит.
Ни Букер там, ни Антибукер
ее не слишком подсластит.
Но ты, поэт, ни в чем не кайся
и водку не меняй на квас.
И не презри даров Чубайса,
как это водится у вас.
Игорь Волгин – одному из студийцев
Жил на свете рыцарь бедный,
неуклюж и неумел.
Но зато привычки вредной
ни одной он не имел.
Он ни много и ни мало
только истины алкал:
как бы в жажде идеала
отыскать свой идеал.
…Рыцарь бедный в платье бедном
на скрещении дорог,
посмотри, как тазом медным
накрывается Восток.
Здесь у нас, в родных пенатах,
положенье таково:
в бедных хатах и в заплатах
пребывает большинство.
Либеральные злодеи
охмуряют молодежь.
Есть «Икея», нет идеи,
да и где ее найдешь?
Ты подался бы на Север,
где и горе не беда,
но кричит ворона: «never-
more!», что значит «никогда!».
Там тусуются медведи,
бедных путников губя,
и, как знают даже дети,
вреден Север для тебя.
Рыцарь бедный, друг мой ситный,
коль свобода дорога,
брось свой взор пепелевидный
на мятежные юга.
Глянь, средь пламенной природы,
нефтевышек и статуй,
обозленные народы
затевают сабантуй.
Кто бы ни был там горы царь,
с ним не сладится роман.
Вряд ли станешь, бедный рыцарь,
ты усладой мусульман.
Да и там, где правят шабат,
бедных рыцарей не чтут.
...Поезжай-ка ты на Запад –
Запад очень даже крут.
Он твои укрепит нервы,
будет личности гарант,
и на грантовские евры
ты прикинешься, как гранд.
Благонравен и респектен
там и черт, и херувим,
каждый там политкорректен
к тайным мерзостям своим.
Правда, честь пообветшала,
словно старая праща.
Славных рыцарей кинжала
сдали рыцари плаща.
Потому и одиноко
и печально оттого,
что без страха и упрека
не сыскать ни одного.
Повезло на повороте
нам с утечкою сердец:
не проходишь ты по квоте –
бедным рыцарям трандец.
Что ж, коль нету аусвайса
в край, где мыслил Августин,
не печалься, оставайся
средь родимых палестин.
Где живу я, не горюю,
что невесело житье.
Справим мы тебе и сбрую,
и приличное копье.
Коль виагру и сиалис
принимать по вечерам,
то мужчиной юбер аллес
будешь ты на радость дам.
Если даже тень Чубайса
перекроет главный путь,
не тушуйся, оставайся –
сдюжим с этим как-нибудь.
…И, услышав гром победный,
что взлетал под облака,
в первый раз наш рыцарь бедный
приободрился слегка.
Образован, как Брокгауз,
в непорочной чистоте
«Ave, tuhes, Santa Klaus!» –
написал он на щите.
Стал он радостен, как йети,
как подавший на УДО.
И с тех пор его на свете
не встречал уже никто.
