Александра Чистякова
Максим Замшев. Сбежавшие краски.
– М.: ИПО «У Никитских ворот», 2012 г. – 88 с. (Московские поэты).
«У Макса снова ностальгия», – подумал я, бегло пробежав несколько стихотворений из нового сборника стихов своего однокурсника по Литинституту. Хотя, казалось бы, о чем тосковать состоявшемуся писателю, у которого по книжке в год выходит. Его стихи и романы переведены на 15 языков, да и сам он в последнее время стал видным деятелем культуры – ни один литературный форум Европы не обходится без него. Пожилые графоманы величают его по отчеству, подходят в полуприсяде-полупоклоне, разве что «ку» не говорят. Но в отличие от многих наших однокурсников Замшев умудрился не свалиться в попсу и чернуху, не скурвился, не спился и не продался.
Не сбылось его юношеское пророчество: «Я еще не последний в России поэт,/ Я еще не последний в России пьяница,/ Я доживу до двадцати семи лет/ И брошусь с крыши какого-нибудь зданьица».
К счастью, не сбылось. Тут уже не про последнего, а про одного из первых в нашем поколении говорить можно. Как Максим сказал в интервью для «НГ-EL» (см. номер от 09.06.11): «Стихи как писались, так и пишутся. Другое дело, что некий опыт и возраст предполагают удерживаться от поэтического многословия и многописания, свойственного юности… Хорошее стихотворение – это чудо, а чудо не может происходить каждый день». А тогда, в 99-м, вышла его первая книжка, которая так и называлась яркой цитатой из Вознесенского – «Ностальгия по настоящему». Тогда в 27 лет он тосковал «…по Советскому Союзу,/ по друзьям, дворам и сборной по хоккею,/ по серебряным сыркам и братским узам…»
В новой книге у Максима снова прорывается тема ностальгии, только на другом, зрелом уровне поэта и гражданина: «Гремучая смесь одиночества с мыслью о благе Отчизны, в которой смертельна октябрьская стынь».
Выстраданные слова сливаются в музыкальную кружевную вязь классического русского стиха. Уникальная мелодичность – сказывается музыкальное образование. И точность рифм – этому не научишь. Это откуда-то свыше. «Отдавая голодному морю/ Всю свою бесполезную кровь,/ Я хочу оставаться в миноре,/ Мне в миноре постель приготовь».
Это особый замшевский, «замшевый» почерк, которым Максим отличался еще на первом курсе Литературного института. Вот и говорил наш мастер Владимир Фирсов: «Учитесь у Замшева рифмовать». Не верили однокашники. Казалось бы, как можно найти новую точную рифму через 200 лет после Пушкина. И уходили борзописцы, кто в постмодернисты, кто в верлибристы, а Замшев выдавал все новые находки, оттачивая классику.
За последние годы я частенько слышал от бывших однокашников и коллег, что, мол, «забронзовел, обюрократился, исписался, оттого и на прозу перешел». Скорее всего мои информаторы традиционно не читали Замшева. Да они и себя-то, кажется, не читали. А между тем Максим и в прозе поэтичен. Я специально перечитал его рассказ «Жаклин». У Замшева-прозаика язык легкий и в то же время метафоричный, «вкусный» язык писателя, привыкшего к поэтической емкости и точности слова.
Теперь вот в «Сбежавших красках» появилась еще одна грань, присущая редким поэтам, – живописность стихотворного полотна. «Видишь, золотая оса/ Звоном наполняет весну./ Девочки хотят в небеса,/ Девочки хотят на войну». И все же чаще преобладает графичная скупость, игра на полутонах, как на старой фотографии. «Память обманная, тусклая/ Прежний хранит талисман./ В раннюю юность вернуться бы,/ Но слишком низкий туман».
И все же к 40 годам, как и в 27, стихи Максима Замшева пронизаны какой-то светлой грустью, которую никак не ожидаешь от этого вальяжного, сатирически колкого в общении главного редактора солидного журнала. Но, к чести его, стоит заметить, что со студенческих времен Максим сохранил удивительно ясный поэтический взгляд. Так и не научился профессионально прятаться за наработанные штампы, не свалился в брутальную резкость и пошленький цинизм.
И в этом я ему по-дружески завидую, как завидовал и тогда, в Литинституте, когда мы оба ходили в любимчиках у Фирсова, но в пример мастер ставил все все-таки Макса. Впрочем, делить нам нечего – у нас с ним в поэзии слишком разные амплуа. «…Нам вместе не летать, но все мы стая./ Никто не ставит подпись под чертой,/ Охотничьих никто не чистит ружей./ И жизнь со всей своей неправотой/ Из всех моих щелей ползет наружу».
Мне остается только порадоваться за друга (что редко случается в литературном серпентарии) и поэта, который, по моему личному рейтингу, уже много лет числится лучшим в поколении последних пионеров.
