Ольга Адрова
Значение термина «метаметафора», употребляемого в литературной критике, еще мало известно нашему читателю. Возникшая в эпоху господства метода соцреализма, эта необычная литературная школа вызывает полярные эмоции – восторг или гнев тех, кто не приемлет новое. Однако сегодня, на мой взгляд, пора уже признать необходимость более широкого обсуждения этого нового периода развития литературы. История отечественной словесности уже насчитывает несколько известных имен, которые всей душой восприняли нужность новых терминов: метареализма и метаметафоры.
Всем известно, что в развитии литературы следующие друг за другом направления невольно оказываются в прохладных отношениях. Так, например, в начале прошлого века было с символизмом и акмеизмом, позднее то же самое произошло с футуристами и имажинистами. Поэтому то, что наша критика, вскормленная на соцреализме, до сих пор относится к творчеству метареалистов и метаметафористов очень критически – от недоверия и замалчивания до резкого неприятия, – весьма понятно. Но никакие, подчас даже справедливые упреки в недостаточном мастерстве не могут заслонить главное, о чем необходимо помнить, – то, что метаметафора и метареализм стали уже литературной реальностью. Это было неизбежно. Поскольку реализм на стыке двух эпох, советской и постсоветской, уже приблизился к совсем уже пошлой грани натурализма, оказалось просто необходимо открыть какие-то новые горизонты. Так и получилось, что, например, метаметафора воскресила и продолжила метафизические поиски русского символизма, а метареализм расковал воображение авторов-постмодернистов.
Об этом и, в частности, о том, что такое метаметафора в поэзии, рассказывают поэты, отдавшие много лет поэтическому литературному поиску. О возникновении новой литературной школы и о своем в ней участии вспоминают поэты, члены русского ПЕН-клуба Константин Кедров, Елена Кацюба и финский славист и поэт Юкка Малинен.
– Как родилась метаметафора?
Юкка Малинен
– Это было в мае 1978 года, в Переделкино, на даче у родителей Ольги Свибловой, жены поэта Алексея Парщикова. Там, у костра, собрались Алеша и другие поэты, его друзья: Жданов, Кедров, Еременко. И тогда Константин Кедров произнес впервые это слово – «метаметафора».
– Как вы поняли этот термин?
– Это было интересно, это была настоящая культура, возврат к метафизической эстетике, это напомнило традиции русской культуры.
– Какие имена пришли на память? Белый, Блок?
– Да, я вспомнил Белого, конечно, и философа Григория Сковороду.
– Кстати говоря, Константин Кедров в прошлом году на фестивале «Славянские традиции» на Украине получил диплом и медаль имени Сковороды.
Константин Кедров
– Я бы вспомнил, что Маяковский в начале пути тоже был метафизиком. Он испытывал влияние философа Федорова, верил в буквальное «научное» воскресение, у Маяковского поэтому появляется «мастерская человечьих воскрешений»! Они верили: вот-вот, еще немного подождать, и это будет.
– Значит, Маяковский – первый «метаметафорист»?
– Нет, нет и еще раз нет. Футуристы шли к метаметафоре, но до «выворачивания» – инсайдаута – они не дошли. Первая метаметафора появилась в моей поэме «Бесконечная» в 1960 году:
Я вышел к себе –
через-навстречу-от
и ушел ПОД,
воздвигая НАД, –
что и происходит при выворачивании, когда человек обретает внутренне-внешний космос во всей его полноте. Вся вселенная оказывается в равной мере внутри и снаружи, равно как сам человек – одновременно и внутри, и над всей вселенной.
– Это модель воскресения при жизни?
– Несомненно. Ведь у человека получаются как бы два его тела: одно временное и смертное, это в объяснении не нуждается, другое – практически вечное – все мироздание.
Но об этом гораздо лучше и полнее сказано в моей поэме «Компьютер любви», которую справедливо называют «манифестом метаметафоры» поэты и критики – Ковальджи, Вестстейн и другие.
Человек – это изнанка неба,
Небо – это изнанка человека.
– Это как-то перекликается с тютчевским «все во мне, и я во всем»?
– Нет, так как у Тютчева «выворачивания» не происходит. У Тютчева это пантеизм. Человек сливается с мирозданием. Совершенно разные вещи.
– А как возник термин «метаметафора»?
– Потребность в термине появилась, когда в 70-х годах я увидел нечто подобное в стихах трех поэтов, тогда никому не известных, – Парщикова, Еременко, Жданова. «Пчела внутри себя перелетела» (Жданов); «...А, впрочем, в том был замысел Эйнштейна,/ он, как бинокль, перевернул стакан,/ не изменив конструкции кронштейна» (Еременко). Хотя это возникло в контексте наших бесед о теории относительности, так же, как и строки Парщикова возникли как метафорическое эхо на «Компьютер любви»: «Как строится самолет/ с учетом фигурки пилота,/ так строится небосвод/ с учетом фигурки удода,/ и это есть пятый удод». Образно говоря, «пятый удод» – это есть результат «выворачивания». Вот почему в 1976 году я представил трех поэтов как создателей метафоры эпохи теории относительности Эйнштейна. Хотя я полагаю, что поэзия не должна сводиться к метаметафоре, футуризму, постмодернизму или к какому-то «изму». Но следы этого открытия, несомненно, присутствуют в поэзии когда-то учившегося с Парщиковым в Литинституте Ильи Кутика, вижу я это у Маргариты Аль, учившейся у меня на факультете поэтов и философов.
– Можно ли этому научить?
– Можно, но не нужно, отвечу я. Еще в предисловии к публикации «Новогодних строчек» Парщикова в «Литературной учебе» (1984, № 1) я писал, что «живые ветви поэзии упираются в небо».
– Это был метафизический скачок в сознании?
– Несомненно. Метаметафора – это обретение человеком нового метафизического пространства, начался этот процесс в 60-х годах прошлого века и до сих пор не закончен.
– Связано ли это с выходом человека в космос?
– Да. Но, думаю, в гораздо большей степени это связано с русским космизмом в области философской лирики Хлебникова, о чем я писал и в 60-х, и в 70-х, и в 80-х годах, когда это была запретная тема, как и сама метаметафора. Даже у космических писателей-фантастов, хорошо знакомых с теорией Эйнштейна, были в те годы свои проблемы. Все, о чем мы с вами говорим, вошло в мою монографию «Поэтический космос». Но появление книги тогда прошло незамеченным, так как она была запрещена для продажи в крупных городах страны. В 2005 году она была переиздана под названием «Метакод» в издательстве «АиФ-Принт».
– А где можно ознакомиться с этой книгой?
– Есть Интернет, так что достаточно набрать заголовок в поисковике, а можно купить книгу на OZON; только что «Поэтический космос» появился в электронном виде в библиотеке Российской академии наук.
– Это за нее вас наградили литературной Международной премией Манхэ – 2013 в Южной Корее?
– Да. И кстати, «Поэтический космос» в 1995 году был переведен на японский язык издательством «Иванэм секэм». Мне сказали, что для перевода понадобилось семь профессоров – на каждую главу по профессору.
– Как вам кажется, в творчестве современного поэта метаметафора может появиться стихийно или сознательно?
– Неисповедимы пути Господни.
Елена Кацюба
 |
| Метафизический свет
Константина Кедрова. Фото Евгения Тарана |
– Как в вашем творчестве появилась метаметафора?
– Прежде всего через анаграмму, лично я считаю анаграммный стих метаметафорическим стихом. Позже появились палиндромы и палиндромический словарь, который Вознесенский назвал «поэтическим итогом ХХ века». Палиндром – яркий пример «выворачивания», а о «выворачивании» сказано в моих строчках:
Улыбаясь изнанкой лица,
Вышивальщица
Глотает крыжовник.
– Насколько, как вам кажется, нужна теоретическая подоплека в творческом поиске?
– Нужна в первую очередь для того, чтобы осознать то, что уже создано. Я бы заменила расхожее выражение «правила стихосложения» на «способы стихосложения», и тогда все встанет на свои места.
– То есть это поможет начинающим поэтам?
– Да, они перестанут считать, что нужно писать «по правилам».
– Какое поэтическое течение вам кажется в этом плане наиболее свободным и предшественником метаметафоры?
– Футуризм, конечно. Это энергетика, которая не упорядочена, а демонстрируется, высвобождается. В классическом стихосложении поэт выходит к миру из своего построенного замка, а футуристы распахивают двери и впускают мир в себя.
 |
| Елена Кацюба – певица
«Влюбленных рыб». Фото Евгения Тарана |
– Вы сейчас являетесь ответственным секретарем «Журнала ПОэтов». Какие стихи вы отбираете для публикации?
– Где чувствуется индивидуальность автора, иногда еще им и не осознанная.
– Как вы считаете, начинающим поэтам все-таки следует начинать с подражания классике?
– Им нужно поступать, как поступают музыканты: играть гаммы не на публике, а в одиночестве. Обучение – тайное дело каждого. Можно, например, прочитать «Поэтический словарь» Квятковского, проделать все, о чем там говорится, и все равно ничему не научиться. А можно сразу заговорить по-своему. У поэта должен быть свой голос, своя интонация.
– Можно ли говорить о метаметафоризме как о течении в поэзии или еще нет?
– Думаю, можно. Это стало новым литературным движением, вполне сопоставимым с таким могучим явлением, как русский футуризм, подарившим миру нескольких гениальных поэтов.
Константин Кедров
Чернильница моря
Взлетая над всем что будет
Минуя все что возможно,
Опережая время
И становясь всем сразу
Я вычитал вычитая
Славянскую вязь из вязи
Серебряное из золотого
Алмазное из алмаза
Гора алмазного света
Обрушилась с неба в море
Макая в чернильницу моря
Перо из школьного детства
Пишу тебе море морем
Прибоем строк и приливом
стихов, подкативших к горлу
из бездных глубин бездонных
Пусть будет прилив отливом
а море, став авторучкой
уместится в моих пальцах
как я в тебе умещаюсь
Вихри Декарта
Перемалывая друг друга
Перемелем когда-нибудь
Перемолотая в нас вьюга
Отправляется в с-нежный
путь
Мы друг друга перемололи
Как телесные жернова
Вьюга были и вьюга боли
Перемелются на слова
Выйду в поле, а там не поле
Только вихри влюбленных тел
Вьюга были и вьюга боли
Где я вихрем к тебе летел
Выйду в поле а там не поле
Только вихрь обнимает вихрь
Ты поймешь что это такое
Если сам превратишься в вихрь
За вихрение за вихрами
За явление за явленьем
Мы друг друга мерим мирами
Из миров миря измеренья
Мы влипли
Как липнет к снежинке
снежинка
Мы в лютне
Звенящей по жизни о жизни
Мы будем лететь обнимая поля
Как Ля обнимает поющее Ля
Мы снежные струны звенящие
вьюгой:
Мы любим друг друга
Мы любим друг друга
Реинкарнация
Когда-нибудь мы возникнем
и нас не будет
Когда-нибудь нас не будет
и мы возникнем
Годовые кольца
Геологические слои
Все о чем-то говорит
о чем-то умалчивает
Я вхожу в свой дом
раздвигая стены
Я выхожу из дома
сужая небо
Привычка к собственному телу
непостоянна
Постоянно только
непостоянство
Вот сменю еще две-три
вселенных
и успокоюсь
Успокоюсь
и сменю все вселенные
Чудоскворец
Я уверен что Бог –
самотвОрец
Самотворчество – вечное чудо
СамотвОрец – всегда
Чудотворец
Чудотворчество творчества
всюду
Вот по травке шагает
Скворец –
Чудотворец и чуда творец
Я поэт Хайдегер-Кьеркегорец
Или просто
Скворец-ЧудосквОрец
Формула Души
Душа это я
на Линии мировых событий
13 миллиардов световых лет
делённые на срок
моей жизни =
срок моей жизни
делённый
на 13 миллиардов световых лет
Физики и космологи!
Я прав.
Или требуется усложнения?
Поправки принимаются
с благодарностью.
Теорему Пуанкаре–
Перельмана
не предлагать –
уже доказана и принята
во внимание
Судьба это лимис –
линия мировых событий
Минковского и Эйнштейна
Как циркач по канату
я иду по линии мировых
событий
без страховки и без батута
«скакоша играя веселыми
ногами»
Вечность это не выдумка
Это проствремя
Минковского и Эйнштейна
Восстание мостов
Мосты восстали
И развелись
Мостстание!
Есенин развелся
с Мариенгофом
Пастернак с Маяковским
Андрей Белый с Блоком
Вознесенский с Евтушенко
Евтушенко с Ахмадулиной
Гумилев с Ахматовой
Развелись неразлучные
Парщиков–Еременко–Жданов
Так и остались мосты
устремленные к небу
Слева Есенин –
справа Мариенгоф
Пастернак – Маяковский
Блок – Белый
Вознесенский – Евтушенко
Гумилев – Ахматова
И только мост Ахмадулина –
Мессерер
остался сведенным
И только Парщиков один
устремленный к небу
Стою один я на мосту из Я
И слышу гулкое:
Стоять на глыбе МЫ
Кто это?
Это Маяковский стоит
один на Бруклинском мосту
А Леша Парщиков
по Каменному мосту
Идет, входя в пространство
3 рубля
А там Апполинер глядит
на Сену с моста
но видит лишь поток
его куда-то уносящий
Но Чертов мост
берет поэт Суворов
В стихах не получилось –
взял в бою.
Елена Кацюба
Влюбленные рыбы
Мы влюбленные рыбы
Мало воздуха?
Мы – дышим друг другом
Нет воды?
Мы – ныряем друг в друга
В океан – ниже линии смысла
В небеса – выше звездного
разуменья
Крадем имена у металлов
Глаз именуем сердцем
Мы – гонцы королевской
охоты на звезды
Заяц в красном кафтане
стрелой арбалета разделил
Близнецов
Один балансирует в небе
на колесе эклиптики
Другому достались земля
и зависть
Мы влюбленные рыбы
Не хватает света?
Мы – сияем друг в друге
Мало красок?
Мы – ныряем в закат
где акула луны
грозит горизонту плавником
полумесяца
Мы влюбленные рыбы
Мы алые двери
Мы губы молчащего слова
в аквариуме небес
Гроза
Не говори мне про облака
Пухлые лица липнут
к стеклам
подглядывают через
штору заката
Не давай облакам имен
не прикармливай не приручай
Не вызывай грозу –
она нагрянет сама
Вазу первых капель
в пыль уронили
Разбили радугу на стеклянные
брызги
Вот уже везут возы грома
молнии кромсают
горизонт
бронетранспортеры шторма
штурмуют крыши
крестовину мира рас-
качивают
окна рас-
пахивают
шторы раз-
дергивают
воют-поют
гасят свет...
Ну уж нет!
В моем доме – моя погода!
Мы сами себе времена года
мы сами – травы, деревья,
цветы, птицы
Нарисуй синюю лисицу
красного бегемота
лиловую чайку над морем
зеленого песка...
...но только не зови сюда
облака
Платье
Надену платье зимних пчел
любимого цвета снежных туч
дверью восковою себя открою
пчелы шевелят тишину
собирают шестиугольные
соты –
шестиконечные снежинки
Платье мною летит
над полом
подолом пляшет
плещет рукавами
пчелы обнявшись плывут
полонезом
Змеится крыльев узор
слюдяной
кусачим кружевом
по воротнику
Пчелы сцепились кольчугой
соты звенят медью
мед закипает в сотах
платье плавится воском
дайте ключи от улья!
Полночь ударила в двери
распласталось по полу платье
горький холодный мед
ландышей
талый мед подснежников
шершень перстнем вцепился
в палец
жужжит черное золото
ропоТ
Где Питер пасет
подворотни
арки акают навстречу
эхом охают за спиной
мемориальные доски брмочут:
– Здесь родился, здесь был,
тут рос...
Подрос-таки, придумал
преступление
и наказанный на всю жизнь
смотрит сквозь рогожу мешка
на солнце – усмешку
Рогожина
Костры из денег по всему
городу
мечется комиссар Ганя
с наганом
да некому лезть в огонь
Дрожат от воя бомб
статуи в мешках и досках
Нет доступа
в каморку Раскольникова
она опечатана времени
сургучом
Какого черта, какого беса
родила с того света
сестра Лизавета
какого Смердякова?
Не ходи по той стороне
она при обстреле опасна
особенно
там по воскресеньям
гуляет Соня
с младенцем на руках
дернет прохожего за рукав:
– Подайте денежек
на бедных деточек
прокатите на саночках
Алешеньку, Ванечку,
Грушеньку, Митеньку
ихняя матушка Настасья
Филипповна
среди каменных львов
своего ищет –
который тут Лев Николаевич
Мышкин?
Ан нету!
Его еще пишет во Флоренции
Достоевский
под доской мнимо реальной
– Эй, Рогожин, готовь сани
рванем через Альпы al Italia
снежной пылью накроем
Европу!
ропоТ – ропоТ – ропоТ…
