Ад и рай в черепной коробке

Ирина Горюнова. Капитолийская волчица. – М.: ВестКонсалтинг, 2015. – 118 с

Верлибры – форма нетрадиционная для русской поэзии; однако в последнее время принцип свободного письма завоевывает такие мощные позиции, на которых он смотрится естественно вписанным в пространство русской культуры. Таковы верлибры, наполняющие новую поэтическую книгу Ирины Горюновой «Капитолийская волчица».

Рефреном книги, ключом к ней могут стать слова с эффектом мегаобъединения – эта тема звучит не раз, она рассыпана по текстам тайно и явно:

Мое тело татуировано 

картой мира,

И на нем пульсирует 

маленький земной шар...

Вербальное богатство не подвергается сомнению – автор словно хочет выплеснуть на страницы все приметы красоты, радости, отчаяния мира. Это эстетика, где, делая акцент на безусловное торжество прекрасного, художник ни на минуту не забывает о том, какой ценой мы платим за рентгеновское излучение тотального счастья:

Завожу амбарную книгу, 

подсчитывая грехи, –

Опись имущества, жалкие

крохи с барского стола.

Ад и рай гнездятся в черепной

коробке, срывая крышу.

Занавесьте зеркала, когда 

я уйду.

И все же при всех – убедительных и удачных – попытках отобразить универсум это книга лирики, и это лирика XXI века, исполненная контрастов, подчас «несовместимых с жизнью» одного фундаментального образа, зато подчеркивающих перламутровые переливы непредсказуемого, то опасного, то упоительного бытия. В подобной модели мира «автороцентризм» – один из штрихов, что кладутся, как живописные лессировки, на изначальный Божий замысел. Так поэтом заново пишутся ад и рай, что «стерегут нас» вполне по-блоковски, и интимная интонация объединяет магией вдоха и выдоха и боль души, и исторические, временно-пространственные параллели:

Остановись, чтобы 

остановить время,

Смести точку сборки,

Нарисуй новую картину 

мира,

Где больше не отражаются 

беды.

Социальные соглашения –

бред угасающего мира,

Он исчезнет, как 

Атлантида, Великий Египет

И майя…

Попытка создать гигантский верлибр-азбуку, некую формообразующую символику, что совместила бы в себе разнородность уникальных элементов, бытийных «клеток», из которых состоит все сущее, и таинственную душевную и духовную жизнь человека, которому одному дано осознать расположение узоров на мощном ковре Вселенной, – эта попытка, на наш взгляд, удалась, и здесь «культурный шок» происходит даже не оттого, что в тексте сталкиваются полярно противоположные вещи, понятия, персоналии, а потому, что слишком близко поставлены отдельная, индивидуальная жизнь и парадигма бытийного множества:

Лампада лиры –

Ложь логоса

Лоском…

Льдом…

Медом…

<... > Храм хрупок хрустом

Хижин. Химеры.

Хазары хохотом

Харакири –

Хилость хурмы.

Холод.

Иной раз внутри верлибров пробивается, как нежный росток, робкая ритмика, сходная с античным гекзаметром, и четкость ритмической пульсации ярче подчеркивает задыхание, сомнение, надежду, что просвечивают в строках, на удивление простых и прозрачных (а автор на самом деле владеет всем образным спектром и может удивлять почти барочной насыщенностью стилистики):

Кидаешь в растопку все 

новые-новые чувства,

Ведь кажется, если их 

меньше, то можно 

простынуть и выстыть,

А так они, может, хоть 

как-то осветят дорогу,

Не факелом, так фонарем 

или просто огарком…

Понимаешь, почему книге дано такое название: капитолийская волчица – это и античный символ, и символ гораздо более древний, хтонический, прабиблейский (древнейшие семитские статуэтки изображали Лилит рядом с волком) – римская волчица, по преданию, выкормила братьев, один из которых, убив другого (и здесь всплывает мотив Каина и Авеля!), основал Рим и стал его первым владыкой. Любовь – такая же капитолийская волчица: она выкармливает нас – на смерть или на торжество, на царство или на отчаяние. И ее нежные сосцы в одночасье становятся каменными, бронзовыми – бессмертными.

Это книга о любви, как ни крути; назначение любой живой души – любить, и поэзия Горюновой полна этими любовными вечными мелодиями – нежности, слез, клятвы, борьбы, надежды:

Любить взахлеб, чтобы 

теряться в мире 

и становиться

И слепой, и зрячей – 

одновременно...

Ирина Горюнова пишет и поэзию, и прозу, и детские книги, и критику; ее жанровая «всеобъемлющесть» предполагает все же наличие единой образной лиги, что смогла бы связать разнородные элементы ее творческого «я». И такой лигой предстает скорее всего ее свободное поэтическое высказывание, в чьей сиюминутности, мгновенности кроются масштаб и космичность.