Судьба пустого Чебурашки

Игорь Левшин и его дополнения. Говорящая ветошь (nocturnes & nightmares). – М.: Новое литературное обозрение, 2017. – 200 с

Любители «истинной поэзии» должны быть благодарны Игорю Левшину за то, что он назвал свою книгу стихов «Говорящей ветошью». То есть в руки они ее не возьмут под такой обложкой ни при каких обстоятельствах. Возможно, даже не подействуют угрозы физического насилия. Не возьмут, а потому не преисполнятся дополнительной озлобленностью в адрес «этих молодых», которые глумятся над родным языком. Хотя Левшин отнюдь не молод. По части поэтического дебюта он умудрился перещеголять Тарковского. У Арсения Александровича первая книга стихов вышла в 55 лет. Игорю Викторовичу поболее. Хоть и пишет он с незапамятных времен. Но печатается крайне редко. Его литературная публичность началась с прозы. Давным-давно, в самый разгар лихих 90-х, в издательстве Руслана Элинина вышла книжка рассказов «Жир Игоря Лёвшина». Вполне убедительная. Она пару раз угодила в лонг-листы и раз пробилась в шорт. Другой бы напрягся и продолжил долбить стену, за которой прячутся признание и популярность в «широких читательских кругах». Однако следующая книга рассказов «Петруша и Комар» появилась на свет спустя 20 лет, в 2015-м. И вот теперь – поэтический дебют в виде книги, полное название которой звучит следующим образом: «Говорящая ветошь (nocturnes & nightmares)».

Теодор Адорно сказал в 49-м, что после Освенцима нельзя писать стихи. Собственно, и до, и после было изрядно того, после чего нельзя выплескивать на податливую страницу переполняющий душу восторг от совершенства мира и обитающего в нем венца творения. То есть делать «истинную поэзию». Многие поэты пытались найти выход из создавшегося положения. И многим это удавалось. Всеволод Некрасов умудрялся пребывать в статусе лирика, сознательно и жестко сведя лексикон к минимуму и обкорнав синтаксис. Получалась этакая «извиняющаяся искренность». Пригов высаживал на советскую стиховую основу штаммы социальных иллюзий, фобий и условных рефлексов. И, потирая руки, усмехаясь в гипотетическую профессорскую бородку клинышком, наблюдал за развитием процесса. Алексей Парщиков, по образному выражению Нины Искренко, «жрал неорганику». То есть метафорически уподоблял все всему, доказывая универсальный межгалактический закон соотношений, который чуть позже был также доказан Умберто Эко в «Маятнике Фуко».

У Игоря Левшина свой метод. Он стирает кажущуюся нам незыблемой границу между живым и неживым. В какой-то мере это соотносится с практиками Юрия Мамлеева, к которому Левшин всегда относился с большим пиететом. Но есть и различия. Мамлеев, особенно в «Шатунах», знает, что вот это вот живое, а это мертвое. И стремится понять, где в живом гнездится мертвое и как они разделяются в момент последнего выдоха.

У Левшина же это дорога с двусторонним движением. Живое и мертвое переходят границу в обоих направлениях. В связи с чем напрашивается параллель с принципом неопределенности Гейзенберга.

и мы уже дома

но едва ли все так:

видно зарево сзади

как собаки дрались –

под окном – мрак и лужи

никому ты не нужен!

волоокая мразь

в ожидании смысла

волосатая слизь

в ожидании ветра

в ожидании ретро...

Эта дуалистичность наиболее отчетливо просматривается в стихотворении «Деревянная игрушка»:

Возможно

когда-то

я был деревянной игрушкой

никто не покупал меня

в магазине

возможно

теперь я человек

люди в метро улыбаются мне

или я животное

дворовый пес протягивает

мне лапу

или я цветок

пчела запуталась в моих

волосах

а может быть я компьютер

приложения адоби по-свойски

дерзят мне

или меня просто нет

пустота внутри меня

как у себя дома

это самое вероятное

думаю меня нет.

Тут необходимо дополнить, что описанная в стихотворении судьба бессмертного (благодаря пустоте) Чебурашки зависит не от него самого, а от прихоти внешнего наблюдателя. Если он нажимает на клавишу play, то Чебурашка живет, если на stop, то, замирая статичной картинкой, умирает. И так бесконечное количество циклов.

И вот здесь можно провести отчетливую границу между Левшиным и Мамлеевым. Но вовсе не потому, что Мамлеева уже якобы нет. На этот счет существуют разные мнения. Просто Левшин и Мамлеев относятся к разным в информационном отношении поколениям. Левшин довольно глубоко погружен во всяческую виртуальность. Отчасти потому, что «в миру» он имеет непосредственное отношение к компьютерным технологиям. И прекрасно понимает на уровне ощущений зыбкость современного знания о мире и всех его ипостасях. Мира, в котором можно запускать ютубовские ролики, оживляя тем самым мертвых людей и животных, да и неодушевленные предметы. Мира социальных сетей, в которых абсолютно равноправны сведения, полученные на основании личного опыта, и цветастые венки фейков. Где «забаненного» низвергаешь непосредственно в ад. Однако при определенных условиях он может вновь оказаться в худшем из миров. Гейзенбергу такое и не снилось! Вот вкратце все, что надо знать читателю, убежденному в том, что поэзия должна быть соразмерна эпохе, беря в руки «Говорящую ветошь».