На поводу походки

«А давай я к тебе вечерком заеду», – обычно говорил Леша, когда звонил. И заезжал. Мы сидели на кухне и читали друг другу стихи. Алеша изящно курил и легким движением сбрасывал пепел в спичечный коробок. Легкость и изящество – первое, что приходит в голову, когда вспоминаю Алешу Королева. Легкая походка, изящно закинутый за спину шарф, копна разлетающихся волос и стихи, в которых те же грация и легкость. Я даже не пытаюсь искать синонимы этим словам. Напротив, мне хочется их повторять и повторять, потому что без них не понять всей прелести его личности и стихов.

О том о сем со сквозняком

свеча трепала языком,

и эта

пленительная болтовня

порой морочила меня

до света.

А я и днесь почел за честь

ее любому предпочесть

глаголу б...

свеча пылала и плыла

во тьму, где яблоня бела,

как голубь,

террасы плюшевый фасад

просовывает в палисад

ступени,

и невзначай из темноты

высовываются кусты

сирени.

Едва ли стоила игра

с огнем в бирюльки до утра

свечи, которая дотла

сгорела,

но я был так неискушен,

что сладко спал, и что ни сон – 

то птица с солнцем в унисон

запела.

Мы познакомились в далеком 1971-м, когда оба оказались участниками очередного совещания молодых московских литераторов. Тогда же я познакомилась с рано погибшим поэтом Сашей Тихомировым. Мы все трое попали на семинар, руководителями которого были поэты Владимир Соколов, Василий Казин и Василий Субботин. Семинар длился пять дней, и каждый день кого-то из молодых «обсуждали». Точнее сказать, «осуждали и приговаривали». Меня уже тогда поразили стихи этих двух таких разных поэтов. А когда на пятый день «обсуждали» меня, Леша и Саша были назначены моими оппонентами. Не помню в точности, что именно они говорили, но помню, что оба, сказав буквально несколько комплиментарных слов, принялись читать мои стихи. И видно было, что они делают это с радостью и удовольствием. Такая радость на фоне непрекращающихся кровопролитных боев меня поразила. Мы стали друзьями.

«А давай я тебе почитаю», – то и дело говорил Леша. Он был легок на подъем. Слышите? Опять легок. И стихи его казались естественным продолжением легкого шага: «А я иду на поводу походки...»

Горячий ветер рвет черновики

На мелкие, на мертвые клочки,

А я иду на поводу походки

По дну непросыхающей реки…

Потом Леша переделал это стихотворение «Пролог», но я помню именно такое его начало. Пластичная строка легко вилась, будто обходя все, что мешало течь и длиться, но судьба то и дело ставила подножки. А как же иначе?

Пелена за оконной рамой,

заколочена дверь скобой...

Прежде чем мы пойдем с тобой

с немудреной семейной драмой

за спиною куда незнамо,

как калики с пустой сумой, –

попытаемся, ангел мой,

докопаться до сути самой.

Потолкуем о том о сем,

побеседуем обо всем,

от чего ни следа, ни звука

не оставим и не спасем;

перемелется – будет мука,

мы едва ли ее снесем.

В 80-е годы и позже мы встречались не так часто, как прежде. Когда виделись на каких-то вечерах, огорчалась тому, что постепенно пропадала Лешина грация, теряло свою прозрачную бледность лицо, исчезала летучесть волос. Но по-другому, видимо, не бывает. Но тот Алеша, каким я его знала в 70-е, никуда не делся. Он звонит мне и говорит: «А давай я к тебе вечерком заеду». А это значит, будут стихи, которые, впрочем, никуда не деваются. Во всяком случае, хочется надеяться на это.

Место действия опустело,

время действия истекло.

Все сошло бы – куда ни шло! –

кабы занавес не заело.

На прощание сорок капель,

сорок капель на посошок –

и швартовы отдай, стишок,

а стаканы засунь под стапель.