Змей Горыныч стал раним

Животные у автора наделяются человеческими качествами. Фото Ильи Плохих

Сначала два стихотворения из книги:

Вот едет фура с арбузами.

Навстречу ей – фура

со шкурами.

Фуры меняются грузами.

Грузы меняются фурами.

Их перевозчик – меняется.

Их дальнобойщик – меняется.

Адрес доставки – меняется.

И ничего не меняется.

Или:

Женщины тоже люди,

хоть и имеют груди

и всякие прочие ноги.

Врут, что женщины

– боги.

Первый, кто вспомнился при прочтении: Николай Глазков с его иронией, черным юмором, установкой на простоту, если не на примитив, парадоксально сочетающуюся с «небывализмом». Так и у Ильи Плохих: самоирония, черный юмор. И внезапно – доброе-вечное. Нет (точнее, она очень сглажена) парадоксальности, абсурдистских инсайтов Глазкова, нет его экспрессивного богатства: основная эмоция книги ближе к ровной антипафосности Евгения Бунимовича с его же уклоном в отрицание ценности своего «я», что можно расценить как обратную сторону поэтического нарциссизма, а можно увидеть в этом сомнение в экзистенциальной ценности человека вообще.

И, конечно, у Плохих очень сильно лирическое начало. Но быть чистым лириком, не прикрывшись защитной иронией, сейчас, после прохождения поэзии через тоннель постмодернизма, опасно: или отнесут к архаистам, или мощная лирическая волна сметет личный быт. И такое балансирование между лирикой и иронией, черным и светлым, обыденным нарративом и фантазийным остранением, наверное, лучший вариант самосохранения для многих авторов.

Лирический герой Ильи Плохих, несмотря на все вышесказанное, человек эмоционально теплый, но отгораживающийся от своих теплых чувств к миру, не веря ему, поскольку мир человеческий конечен, а мистического мироощущения герой лишен. Его порывы к небесному и запредельному возвращаются на тот же иронический круг: «Ангелок сидит на небе/ и не думает о хлебе./ И на облачных ухабах/ он не думает о бабах./ Будь то утро или ночка,/ о душе всегда/ – и точка./ Жаль, при этом пьет безбожно:/ о душе – всегда тревожно». Он – очень земной, и философская основа его стихов, вырастая из постулата о бессмысленности жизни, порождает пессимистический рефлексивный импульс, который удерживает его в пустоте лишь благодаря простой человечности: любви к близким, природе, заботе о коте, печали об умершей морской свинке.

Илья Плохих. Чёрная с серебром.  – СПб.: Алетейя, 2018. – 180 с.

В аннотации Илья Плохих назван «чутким лириком». Определение «чуткий», на мой взгляд, очень точное, но все-таки к чистым лирикам я бы автора, конечно, не отнесла: лирическое настроение чаще пробирается в его поэзию черным ходом. Оно отчетливо лишь в некоторых стихах. Доминирует ирония и гасит лирико-романтические порывы. Обычно считается, что ирония противостоит романтизму. Но это не так. Юмор, сатира – активные свойства ума, они срывают искусственный романтический флер с реальности, обнажая ее «низменное», но одновременно бросают по-настоящему романтический вызов своим смехом конечности материального мира. Но ирония, даже приближаясь к ним, затрагивая «низменное», все же в основе своей – защитная реакция чувствительной души, некий компромисс между чувствами и рацио. Порой ирония в «Чёрной с серебром» – следствие отрицания почти стершегося от стихотворного употребления того же романтизма. «Опять припомнились мечты./ За стенкой муж храпел на ложе./ Из крана капало. И ты/ печальная сидела тоже». Но чаще в стихах Ильи Плохих иронией прикрывается лишь сентиментальность – не романтизм. Делает его стихи подлинными наделение их не одноразовым и однолинейным смысловым сообщением, а семантическая и эмоциональная многослойность, проступающая в подтексте трагедийность: «Когда вода соседнего пруда/ однажды вдруг становится тверда,/ там ночью можно видеть господина,/ что грудью ударяется об лёд/ и, телом вжавшись, жалобно зовёт/ кого-то странным именем Ундина». Читатель может предположить, что «жалобно зовёт» Ундину поэт. Возможно, сам Илья Плохих.