Возвращайся скорее

И бормочешь, немея: листопад, листопад, листопад... Фото Евгения Лесина

В конце октября в московской библиотеке № 3 им. Ю.В. Трифонова прошел фестиваль LitClub «Личный взгляд». Назывался он «Поэзия со знаком плюс». В рамках фестиваля проводился конкурс. Стихотворения авторов, занявших первые три места, мы предлагаем вашему вниманию.

* * *

Новый год тянется до весны.

За окном слышится шум 

прибоя.

Небо там, видимо, голубое,

а волна – цвета морской 

волны.

Вообще, многое ничего.

Вот, живем, вертимся, 

слава богу.

Но когда ветер несет 

тревогу,

нелегко спрятаться от него.

Новый год, все еще Новый год.

Тополиный пух 

на последний лед

полетит невесомой стаей.

Пух сгорит, там 

и лед растает.

Поболит, а потом пройдет.

* * *

Дождь идет несколько 

дней подряд.

Шелестит, моросит, 

мерцает, можно 

и не заметить.

Люди на длинную лужу 

глядят –

точки еще появляются.

Лужу морщит нахлынувший

ветер.

Несколько капель слизнуть 

с верхней губы.

Вкус как тысячу лет назад, 

о Господи Боже.

Во дворах белеют 

бессмысленные грибы.

Слабые уколы расцветают

на коже.

Дождь похож на дождь, 

на много‑много дождей –

или это один дождь, 

затихающий 

и идущий снова?

Дождь растворяет контуры

идущих людей.

Вот и не осталось 

у нас ничего сухого.

Дождь, вертикаль воды, 

тонкий‑тонкий 

живой пунктир

то ли сверху вниз, 

то ли снизу вверх,

плыви себе понемногу.

Рассеянный свет 

проникает в промокнувший

мир.

Женщина ищет, 

куда бы поставить ногу.

* * *

Я родился и вырос

в глубоко ненормальной 

стране,

где морозы и сырость,

если честно, 

не нравились мне.

Там компотик сиротский

наливали в стеклянный 

стакан

и пылающий бродский

за окном вечерами скакал.

Выйдешь в чистую площадь –

торопливо бегут облака.

Что, казалось бы, проще?

Этот файл сохранить 

на века.

Но внезапно темнеет,

ливанет, как полвека назад.

И бормочешь немея:

листопад, листопад, 

листопад.

И, советским мотивом

выпрямляя осанку свою,

я, рожденный счастливым,

марширую в нестройном

строю.

Здесь листвою подножной

устилают родные места –

отделить невозможно

мертвый лист от листа.

Леонид Костюков

* * *

Медленное крошево событий.

Кружево сближений и утрат.

Медвежонок, в парке 

позабытый,

принимает первый 

летний град.

Пуговки, уставленные в тучу,

высунутый замшевый язык:

«Господи, какой же я везучий!

Я к такому счастью 

не привык».

Плотность шелестящего 

потока.

Тяжесть шкуры. Холод 

по спине.

«Я не знал, что так бывает.

О как!

Неужели это вправду мне?»

* * *

Светящийся шар заплывает

в окно.

И в комнате нечем дышать.

Скорее всего это видел в кино.

Светящийся медленный шар.

Я знал, это смерть. 

Я сжимал кулаки,

так проще исчезнуть в стене.

Я видел висевшей гитары колки.

А шар приближался ко мне.

На скатерти вышит 

ромашками край,

на стуле оставлена шаль.

Стена за спиной холодна 

и мокра.

По комнате плавает шар.

Нет голоса, времени, воздуха,

нет

спасения. Не шевелясь,

есть шанс пропустить 

этот медленный свет.

Я – пена, я – пепел, я – грязь.

Иди, Совершенство! 

Не благословляй.

Оставь мне мою маету.

Я – гнида, я – трутень, 

я – шершень, я – тля

с прикушенным счастьем 

во рту.

* * *

Эта жен‑щи‑на у меня болит.

Не касался ее, а болит 

фантом.

Понимаю: Ева, или Лилит,

или все, кто в Библии 

есть потом,

но она – несбывшийся 

персонаж.

Ничего и не было никогда.

Сквозь дешевый выцветший

трикотаж

ничего не светит. Сошла вода.

Сочинил историю, целовал

жидкокристаллический 

монитор.

Ах, какие пишет она слова!

Сердце просит выпивки 

и простор.

Сердце бьется в ребра, орет:

«Пусти! »,

у него свой разум и свой резон.

Не дай Бог заметить 

ее в сети:

вместо тик и так – 

колокольный звон.

* * *

Фоточки, которых я 

не сделал…

Этика заела. Стоп. Табу.

Но глаза хранят чужое тело,

позы, жесты, черточки на лбу:

продавщица тянет 

с манекена

джинсы и целует, хохоча,

карапуз, обнявший за колени

в коридоре спящего врача,

батюшка в порыве благодати

из ведра на паству воду льет,

нищий за киоском Роспечати

лег, обняв зеленый самолет…

Всякий раз я пресекаю импульс

обнажить излишество любви.

Мир, давай с тобой 

договоримся:

и меня на том же не лови.

* * *

Озеро. Облако. Яблоко. Лед.

В имени Ольга есть 

отпечаток –

лапка птенца, чтобы знать

наперед,

как начинается взмах 

от плеча. Так

передавали кудлатым щенкам

старшие ветры 

и темные воды:

каждое действие – это река,

ветер и молния 

(росчерк природы).

Нет ничего по отдельности:

жест,

выбор, сомнение, жажда, идея –

метаморфозы погоды и мест,

сердце свое препарировал где я.

Та, кого выбрал растить 

(и расти),

белая птица на рваном 

запястье,

слышит надклювьем 

другие пути,

мне неизвестные опыты 

счастья.

Вот и взлетела (пером – 

по скуле).

Не заскулю – пожелаю Борея.

Озеро. Облако. Яблоко. Лес.

Ольга, лети! Возвращайся 

скорее.

Сергей Ивкин, Екатеринбург

В некотором смысле

I.

В некотором смысле,

В некотором коромысле

Жили‑были старик 

со старухой,

И было им тридцать лет 

и двадцать восемь лет.

Жили они у самого серого моря

По колено ноги в бледной пене

По локоть руки в машинном

масле

Были у них две избушки –

Обе ледяные,

По углам всемирная паутина.

Четыре ученых кота,

Одна черепаха.

Сталагмиты из книг,

Облака рентгеновских 

снимков.

Пустырника в каплях 

в ночи характерный запах.

Потерянная невидимка.

А детей у них не было.

II.

Старуха все любовалась 

трещиной на корыте,

Говорила: «Это постпанк, 

декаданс, ар брют.

Я напишу о ней глубоко 

и пронзитель-

но, а потом догорюю 

и догорю».

Старик забрасывал невод, 

как и положено,

И – как не положено – 

все подбирал ключи

К яйцу золотому с иголкой 

и смертью

(что же это:

мысли путаются в колтун,

затемнен зачин).

Скоро сказывалось

Все, что было с собой наделано,

Зарастали надрывы 

соединительной тканью –

Нечувствительным 

становилось белое тело.

Отсырела душа в подземелье

иносказаний.

Говорила: это попса 

и псевдолубок

Остановись, остывающий 

колобок

III.

Старче, когда наступление

волшебства,

Отче, преодоление

естества,

Скоро ли повернется

всякая тварь

Передом к лесу, сияющему 

несметно?

Небо свернется как свиток,

не вынося,

И черепов частоколы

заголосят:

Вот она рыбка где

Вот и сказка вся

А кто слушал, тому –

медный посох любви ответной.

Плохое путешествие

однажды я запропастилась

нырнула за веретеном

и впала в темную немилость

в истошный сумрак ледяной

подол на голову накинут

ничто имеет сердцевину

язык назвать не повернется

не прекратится полынья

карельских сказок злое солнце

над буквицей небытия

падучая распад паденье

поглубже чем корней сплетенье

ударюсь оземь

обернусь ли

собой

или совсем другим

на дне – земля под снегом 

тусклым

и имя их бабы‑яги

(Сюоятар)

там на неведомых тропинках

клубки из смыслов поведут

на карнавалы и поминки

на все, что ты имел в виду

все, что от корки и до корки

что разум вынес на задворки

калейдоскоп

тысячегранник

я падчерица или дочь

стада невиданных созданий

без имени уходят в ночь

сгустился ужас подноготный

в руке кудель травы болотной

все на одной застынет ноте

чернеющей как прорубь вновь

на превзойденном горизонте

и упадет веретено

с очередным холодным свистом

сверкая острием лучистым

Оля Скорлупкина, Санкт‑Петербург