Недостойный спасения

Оставила душу зима… Ефим Волков. В конце зимы. 1890-е. Госудаpственный Владимиpо-Суздальский истоpико-аpхитектуpный и художественный музей-заповедник

Концепцией поэтического мироощущения Дмитрия Мизгулина часто выступает разочарование в том, что принесла новая действительность.

Не то чтобы поэта тянет в прошлое, в реальность советского времени – вовсе нет. Просто чувствуется, что сегодня угрозой, словно сквознячком, тянет не оттуда, откуда тянуло в 1980-е. Современная действительность не оправдала надежд. «Делим шумно квоты,/ Морщим мудро лбы,/ Напугать кого-то/ Нам хотелось бы…» То же происходит и с литературой, причем без посторонней помощи идеологии или цензуры: обветшали словеса, мумифицировались стили, покосились фотопортреты некогда запрещаемых и гонимых корифеев. Отсюда неожиданное лирически-метафорическое пейзажное стихотворение:

Дмитрий Мизгулин. Избранные стихотворения (2005–2019).– СПб.: Любавич, 2019. – 288 с.

В грязи утопает дорога.

Оттаяли мысли и сны.

В душе поселилась тревога.

…

Оставила душу зима…

Легка, как небесная милость,

Где даже полночная тьма

Промерзшая, насквозь

светилась…

В последней приведенной строчке важно, где стоит запятая, поэт считает нужным поставить знак препинания после слова «промерзшая», и выходит, что глухая и зловещая тьма, какой она представлялась ранее, оказывается, светилась таинственным, хоть и холодным светом, изнутри, «насквозь». Сильный, кажущийся парадоксальным образ, который – и всего лишь он один – делает безапелляционные наши разговоры о потемках прошлого двусмысленными и легковесными.

У поэта есть еще один распространенный мотив – осознание недостойности спасения, но надежды на него. «Сокрушает жизни битва,/ Но спасает вновь и вновь,/ Нерадивая молитва, / Бестолковая любовь». Этот мотив «нерадивой» молитвы, тщеты, побеждаемой надеждой, встречается и в других стихах, вызывая ассоциацию со знаменитым стихотворением Баратынского: «Мой дар убог, и голос мой не громок,/ Но я живу, и на земли мое/ Кому-нибудь любезно бытие…» Это не кокетство, не бравирование самоуничижением паче гордости. В обоих случаях слышно рациональное, если не критическое, чуть-чуть ироничное отношение к бытию как таковому – и своему собственному в отдельности.

Стихи Мизгулина ценны прежде всего тем, что рождены и обращены к исключительно отечественным явлениям, таким как судьба поколения 40–50-летних. Как ни странно, это большая редкость, множество русскоязычных авторов сосредоточены на культуре вообще, перечислять влияния – замучаешься. У Дмитрия Мизгулина очевидных влияний не просматривается, основная роль отведена личному высказыванию. Уже потом в результате обобщений, попыток классификации приходят мысли о всемирном генезисе творчества и каких-нибудь социоэстетиках. Мерило объективности в данном случае – не вписывание в контекст, а полнота высказывания самостоятельной творческой личности.