Дрова против хвороста

Хворосту воз… Николай Сверчков. С хворостом. 1870-е. Государственный литературный музей

Каждый из нас с детства знает строки:

Лошадка, везущая хворосту

воз…

…«Откуда дровишки?» –

«Из лесу, вестимо;

Отец, слышишь, рубит,

а я отвожу».

(В лесу раздавался топор

дровосека.)

Это одно из лучших стихотворений Некрасова, слова льются сами собой. Их не надо заучивать, естественность поэтической дикции поразительна, как наглядность картины. Некрасов – вообще самый недооцененный русский поэт, подлинный гений, заслоненный сегодня Фетом и Тютчевым, которым не уступает ни на йоту.

Ему, конечно, сильно помешало насаждение в советской школе, но Пушкина тоже ведь насаждали. Значит, дело не только в этом. Некрасов, как это ни странно звучит, поэт для немногих, для избранных. Чтобы оценить его во всей полноте, увидеть и услышать его красоты, необходим тонкий вкус, глубокое понимание сути поэзии. Иначе он так и останется барабанным «Поэтом можешь ты не быть» или автором занудной «Кому на Руси жить хорошо».

Но о красотах Некрасова я напишу как-нибудь потом. Сегодня же хотел бы остановиться на парадоксе – поэт, прославленный как певец крестьянской жизни, знаток быта русской деревни в своем самом прославленном произведении допустил не то ошибку, не то неясность.

Итак, что такое «хворост»? Толковый словарь Даля поясняет: «отболевшие от дерева, усохшие сучья, ветви». И Даль приводит пример употребления в народной речи: «у нас в лес пускают только по хворост, без топора» (заметим это – «без топора»). Брокгауз и Ефрон: «Ветви деревьев и кустарника длиной не менее 5–7 фут., а толщиной не более одного дюйма в комле, т.е. в толстом конце». Словарь Ожегова: «Сухие отпавшие ветки деревьев, высохшие тонкие сучья или стволы. Собрать х. для костра».

Ну и, конечно, Википедия, куда сейчас без нее: «опавшие ветви деревьев, используемые как топливо и для строительства… Ветви хвороста ломкие, их не нужно рубить… Главной заготовительной операцией при получении хвороста является его ручной сбор. Сбор хвороста – тяжелый труд, потому что нужно проходить большие расстояния, концентрировать внимание, нагибаться, ломать длинные ветки. Обычно хворост связывается сборщиками в так называемые вязанки и переносится на спине человека или тяглового животного».

Как мы видим, главное отличие хвороста – его не надо рубить. Но почему тогда «топор дровосека»? А «дровишки»? Откуда они, ежели сказано вначале, что лошадка везет хворосту воз? И ведь хворост упомянут дважды –

И дровни, и хворост, и пегонький конь…

То есть налицо очевидное противоречие, против двойного хвороста – «дровишки» и «топор дровосека».

Повествование идет от лица рассказчика – самого автора, то есть вся терминология – его. Это не цитирование крестьян. Получается, что поэт видит попеременно то хворост, то дрова. Но стучащий топор? И дровни – «сани без короба или кузова, для возки дров, лесу или тяжестей», как утверждает тот же Даль. Уточним, что «воз» – в «хворосту воз» – это не синоним саней как «дровни», а именно сам груз. Мальчик не несет на спине вязанку, и не навьючил ее на лошадь. Значит, все-таки дрова?

Откуда же пошла путаница? Ошибиться Некрасов не мог, и значение слов он, очевидно, представлял ясно. Хворост никак не может выступать синонимом дров. Возможно, ключ к отгадке дает уменьшительная форма – «дровишки». Допустим, что отец рубит, а Влас отвозит тонкие стволы, которые так и хочется назвать «хворостом». С другой стороны, «дровишки» – необязательно нечто миниатюрное, ведь перед этим упоминается «лошадка» – вовсе не пони («пегонький конь»), а также «ноготок» и «годик». («Малюточка» и «мужичок» – примеры «настоящих» уменьшительных.) Возможно, Некрасов вообще не задумывался о логическом построении рассказа, и потому хворост плавно преобразовывается в дрова и снова в хворост, для него сущность груза была не важна, а важны иные детали.