Самый небесамый

Вся вселенная в Германе Гецевиче. Фото Натальи Тоскиной

28 октября мы отмечаем 60 лет со дня рождения Германа Гецевича. Без него. Сердце поэта внезапно перестало биться 1 сентября (о вечере его памяти см. здесь).

Герман, не отмечавший свое 50-летие, именно к этому юбилею готовился. Подготовил к печати книгу переводов сонетов Шекспира (о книге см. на стр. 9). Мечтал о книге своих сонетов – нумерологических. Их считал наиболее значимыми из всех своих последних (теперь уже и вправду последних) произведений. Но... Цветаева, также родившаяся в октябре, говорила: «У художника может остановиться рука – кисть. У скульптора может остановиться рука – резец. У музыканта может остановиться рука – смычок. У поэта может остановиться только сердце».

На смерть поэта откликнулся из Бостона (США) его близкий друг поэт Григорий Марговский: «Герман Гецевич, дорогой мне человек, поэт милостью Божьей, умер внезапно. Нет таких слез, чтобы оплакать, и нет таких слов, чтобы оценить! Лучшие и честнейшие рыцари русской поэзии покидают сцену. Что с ней станется без них? Одному Всевышнему известно... Герман отличался непревзойденной смелостью: возможно, сказались и гены – ведь он был племянником героически погибшего поэта-фронтовика Павла Когана. Помню его, красивого, начитанного, несгибаемого, с серебряным магендавидом на шее... Мы постоянно интересовались творчеством друг друга, от Германа я услыхал массу важных и тонких замечаний, его мнение всегда было самым прицельно тонким, ибо солиднейший багаж гуманитарных знаний в сочетании с безукоризненным вкусом и высоким талантом – это поистине редкое сочетание... Пусть земля будет ему пухом! А круговорот душ – каббалистический «гильгуль» так или иначе однажды приведет к нашей новой радостной встрече».

Герман Гецевич родился в Москве в 1961 году в семье, где всегда были книги. И не только были, но читались и перечитывались. Первым прочитанным и всю жизнь почитаемым поэтом называл Сергея Есенина («Может быть, потому, что его любила мама»). А мама была для Германа самым близким человеком. К ней он обращает самые трогательные стихотворения. И, как отмечает поэт и прозаик Виктор Голков (Израиль): «Максимальной силы достигает поэзия Германа Гецевича в трагическом цикле, посвященном смерти матери. Эта симфония одиночества, разлуки и безысходности буквально переворачивает душу. Тут невозможно даже упоминать о мастерстве или творческих находках поэта, настолько все воспаленно и обнажено. Но нельзя не поражаться не только глубине человеческого горя, но и таланту, так мощно его воплотившему». Да и как говорить о «мастерстве» или «творческих находках», читая строки:

Не до мечтаний мне, весь год

одни утраты,

Недели три назад кремировали

мать.

– Ваш прах давно готов, –

сказал администратор, –

В любое время дня вы можете

забрать...

Но жизнь не взять в кредит

ни матери, ни сыну,

И в горле ком стоит

от пустотелых слов,

Одним ударом смерть сдавила

пуповину,

Напомнив мне о том,

что прах давно готов.

Нас время не щадит,

пространство сжав до точки,

Мы избегаем встреч с судьбой

в иных мирах,

Огонь способен сжечь любые

оболочки.

Лишь материнский свет

не превратится в прах.

Первое стихотворение Герман написал в 1977 году, в свои 15 лет. «Это были вполне законченные акмеистические стихи, – скажет он позже. – В них уже просматривался код жизни и судьбы, эстетическая позиция, творческие принципы…» И – принцип жизненный, выраженный в последних строках: «К чужим страданьям я небезразличен, не будьте безразличными ко мне». Человеку, написавшему эти строки, – 15 лет!

О его стихах доброжелательно отзывались Вознесенский («Он скальпирует Слово, пытается разгадать код языка, а стало быть, и жизни...») и Евтушенко («Главное в его стихах – непризнание правомочности смерти и тоска от невозможности отобрать у смерти ее самозваные права»). О нем уважительно говорят его товарищи «по поэтическому цеху» – это та репутация, которой он особенно дорожит: «В поэзии Гецевича много игры. Улыбка взрывает стихи. Но эта игра не ради игры, а ради глубинного понимания мира» – Георгий Балл; «Молодость, энергия, талант – вот что является основательной предпосылкой в творчестве Поэта. Герман Гецевич обладает этими качествами вполне» – Игорь Холин; «Единожды озвученные, его стихи остаются в нашей памяти, как члены семьи. Их уже невозможно забыть, трудно не повторять. Идешь по улице и бормочешь...» – Максим Гликин (признан в РФ иностранным агентом).

А в Литературный институт имени пролетарского писателя Максима Горького поэт Герман Гецевич принят не был. Но мы же знаем, что поэтами не становятся, а рождаются.

Впрочем, факт «неприятия» позволит поэту позже с гордостью заявлять, что у него не было наставников: «Я – автодидакт. Все сам познал и освоил. Учителя ведь не те, кто учат нас, а те, у которых учимся мы. Книги – мои учителя. Жизнь – мой наставник». Первая публикация Германа, то, что он называл своим «литературным дебютом», состоялась в 1992 году в альманахе «Стрелец» («В советские времена меня не печатали. До сих пор не могу понять почему. Политики в моих стихах не было, скорей – романтика. Может быть, фамилия им моя не нравилась? Или нос не в ту сторону загнут? Трудно сказать…»).

А уже в 1993-м единогласно его принимают в Союз писателей Москвы. Публикуется в журналах «Юность», «Новый мир», «Дружба народов», «Смена», в альманахах «Диалог», «Ной» и др. Выходят в свет его книги «Имена собственные» (1995), «Семь» (1997), «Скальпель» (2000). Печатаются его стихи в других государствах: в Израиле, Германии, США. Их переводят на английский, сербский, немецкий, японский языки.

Он сам занимается переводами – и входит в антологию мировой поэзии «Строфы века – 2» и «Семь веков французской поэзии в русских переводах». Переводит все сонеты Шекспира. В последнее время вообще много переводил: Франсуа Вийона, Поля Валери, Жоржа Брассанса, Чарльза Буковски, Сильвию Плат. Находил среди их стихов что-то близкое для себя...

По совету Генриха Сапгира Герман начинает писать для детей. «Я попробовал, показал ему. Он воскликнул: «Отлично! У тебя пойдет». Так появились азбуки, стихи, сказки и песни для детей». Детские коллективы теперь не только читают его стихи, но и поют созданные на них песни. Есть детский вокальный ансамбль, названный строкой из стихотворения Германа, – «Самые небесамые». На его стихи пишут музыку Алексей Черный, Виктор Агранович, Эмилия Перль, Алла Тарасенко, Елена Спас, Татьяна Смольская. Названия альбомов весьма символичны: «Поэзия на клавишах», «Без лишних слов», «Самые небесамые». Выпущены диски, на которых его песни – блюз, джаз, шансон – поют профессиональные певцы и... сам Герман.

Отмечая «чуть ли не пушкинскую легкость» стихов Германа Гецевича, «всякое отсутствие модерновости, умствования и изыска», Виктор Голков говорит и о том, что «Герман Гецевич прежде всего хорош, когда он традиционен, что, впрочем, вовсе не исключает пронзительного, проникающего в глубь вещей поэтического взгляда, основной приметы крупного поэта». И еще добавляет, приводя в пример стихотворение «Ветхозаветное»: «Гецевич – несомненно еврейский национальный поэт. Мало у кого я видел такое мощное, историчное и одновременно трогательное национальное чувство, устанавливающее связь между мифом и недавним прошлым». Думается, однако, что истинная поэзия – вненациональна, наднациональна. Поскольку Поэзия – всегда НАД – над телом, над бытом, над миром.

Евгений Рейн назвал поэзию Германа полистилистической: «Каждое стихотворение пишется в несколько иной манере. Каждому стихотворению соответствует свой особый метр и ритм, своя особая система рифмовки. В нас входит и современность, и интеллигентность автора, и его особый взгляд на предмет». Об этом же – и Генрих Сапгир: «Он легко перевоплощается, меняет стили, как маски. Поэт как бы чувствует неуместность своего чистого лиризма на этом пиру во время чумы и спешит надеть размалеванную маску, личину. А где же само лицо? Вот оно – городское, болезненно лирическое, ранимое лицо моего современника». А современник этот: «Подумал, глядя вкось,/ Как много линий/ В судьбе переплелось!» Полистилистичность? – конечно. А какой термин можно употребить, когда не только стилей, а судеб – много. «Судьба», возможно, определяющее слово в поэзии Германа Гецевича.

Герман называл себя урбанистом, поэтом города. Того города, в котором «было трудно противоречить судьбе и отыскать друг друга в многолюдной толпе». Он знает в этом городе «назубок каждый излом переулка, каждый его завиток, каждый дом». Часто, впрочем, это «дом, которого нет». И – комната (не та ли, из которой советует не выходить еще один любимый Германом поэт – Иосиф Бродский?). У Германа она «раздета донага». В ней – «ЧЕЛО коротает ВЕК»...

Гецевич – поэт непростой, многогранный и «многотемный»: в его стихах есть место любви и нелюбви, звуку и слову, дождю и снегу. В них встречаются и расстаются. В них просторы города и замкнутость комнаты. В них «иллюзия свободы» и реальная свобода от... синтаксиса: нередко в его стихах вы не увидите заглавных букв и знаков препинания. «Зодчими света» называл поэт Гецевич творцов: поэтов и композиторов, художников и музыкантов. О них писал стихи. Писал эссе о жизни и творчестве любимых поэтов: о Петре Велине и Сергее Чудакове, об Игоре Холине и Генрихе Сапгире, об Александре Галиче и Павле Когане.

«К своему творчеству, – говорил Герман, – желательно относиться с пристрастием и почтением. Без чувства собственной значимости ничего серьезного и значительного создать невозможно. Я очень пристрастен к себе. Ни одного неосознанного высказывания. Я издавался много, но написал гораздо больше...».

Медик по образованию, он много лет работал в скорой помощи, спасая людей. Себя спасти не успел. Поэтами не становятся. Поэтами – рождаются. Поэты – и не умирают. Перестают дышать – да. Перестают писать. Не перестают – быть.