Все трепетное

Сергей Каратов. Во власти солнца.– М.: Издательство Российского союза писателей, 2020. – 324 с.

Познакомилась я с творчеством Сергея Федоровича в далекие 80-е, когда он уверенно входил в разливанное море советской поэзии на поднятых парусах. Тогда казалось, что обмеление этому морю не грозит. Но нет незыблемости у стихии – на то она и стихия. То ли дело человек, поэт: единожды приобщившись к культу поэтического прекрасного, он неотступно проносит это служение через всю свою жизнь, «невзирая на».

Книга «Во власти солнца» наполнена новыми стихами, новыми обретениями, новыми точками обзора, с которых открываются прекрасные виды на все сущее. И все-таки то тут, то там мелькают старые стихи Сергея, запомнившиеся с давних лет. «Что живущим дольше века/ Мимолетная краса?» – это новое. А рядом: «Эти плечи и профиль античный,/ Да ее молодые лета./ Как ни кажемся мы безразличны,/ Все равно нас влечет красота», – из того, далекого.

А красота влечет! Особенно красота родного Урала. И поэт восклицает: «Смотритель всех лесов,/ я здесь звенел ключами,/ но высохли ключи.../ что ж, пожимай плечами».

И красота местная, подмосковная, в которую автор вложил упорный труд и любовь: «Участок наш садово-огородный,/ Возвышенный он весь и благородный…/ А ты цветы сажаешь и картофель./ На ухо что-то шепчет Мефистофель.../ Или с Сократом говорит Платон».

Автор не присвоил себе звание творца: он и есть творец – соучастник вечного процесса миросотворения. Оттого и мир в его поэзии всеохватный, он легко простирается от садовой грядки до глубин античной философии, не пренебрегая малым, не теряясь в великом. Оттого и доступна автору в изложении та большая простота, которая дана только зрелому мастеру.

В книге порядка 350 стихов. Они собраны в семи объемных разделах. Один из них – «Ожидание женщины». Те, кто знаком с творчеством Сергея Каратова, помнят одноименную книгу, выпущенную 10 лет назад, помнят и песню «Не оставляйте женщину одну», перепетую различными исполнителями на мелодии разных композиторов. Тема отношения к женщине, отношения с женщиной – одна из прекрасно раскрытых в творчестве Каратова, и ключевое слово здесь «прекрасно». Оба стихотворения есть в этой книге. Есть и другие лирические стихи с нежными словами, адресованными в первую очередь супруге Гале и дочери Юлии: «Протиснувшись сквозь анфиладу лет,/ я в сумерках признаю силуэт;/ к губам твоим губами прикоснусь,/ под утро осчастливленный вернусь/ весь в поцелуях и ночной росе.../ До встречи на ничейной полосе!» И как бы в продолжение: «Она одна здесь неземная/ В геологическом отряде./ Луна, как лодка надувная,/ Плывет по краю водной глади».

Я не зря писала, как быстро кончились у меня заготовленные закладки… Тем не менее вот еще стихи из первоначально отобранных: «Подумал я, ныряя возле шлюпки,/ Что мы живем, все сущее гнобя./ А красота возвышенна и хрупка./ Душа, как очистительная губка,/ Всю мерзость мира цедит сквозь себя». В этих строчках обозначено авторское понимание связи трех основополагающих жизненных понятий: мир – красота – душа. И это – «программа», незыблемая авторская позиция, не имея которой не стоит и браться за стихописательство. Что толку бороться за чистоту формы, если форма эта ничего не облекает? Но ведь и о форме хочется говорить – о собранной лексике, о строго выверенном ритме, о точной, а точнее – отточенной рифме. Все это у Сергея пребывает в идеальном порядке, сияет и радует, и все это важно!

В стихах Сергея есть грусть, но нет озлобленности, есть неудовлетворенность, но нет мстительности, есть одиночество, но нет разрыва с жизнью. Таков мир, принятый и воспетый поэтом. А еще есть замечательно умный и блестяще оформленный юмор. Стихотворение «У бедного графомана»: «И подлежащее/ Не надлежащее,/ И прилагательное/ Не притягательное,/ И существительное/ Не столь чувствительное,/ Да и сказуемое/ Непредсказуемое», – вот уж к самому Сергею не имеет никакого отношения!

А закончить хочется цитатой из того стихотворения, которым автор открыл свою книгу: «Все трепетное вряд ли повторится./ Чем дальше мы отходим, тем ясней/ Сквозь все десятилетья лица, лица/ глядят с наскальной памяти моей».