Пусть сильнее грянет утро

Советский классик Максим Горький. Фото Карла Буллы

«Великий пролетарский писатель» был, безусловно, крепко вмонтирован в механизм советской пропаганды. Он был своеобразной иконкой, божком, оправдывающим идиотизм системы. Именно в таком качестве воспринимали его неофициальные поэты, хотя понимали и масштаб дарования автора пьесы «На дне», и его значение в общекультурном контексте.

Без идеологических шпилек Горький присутствует разве что в творчестве Яна Сатуновского, да и то по касательной. «Утро,/ пусть сильнее грянет утро», – звучит слегка подправленная цитата из «Буревестника» в стихотворении «Снится девушке вертолетик».

После посещения Поволжья в 1966 году он записывает: «Город говорунов./ Говор на О./ Горьковский, нижегородский: кОрова, твОрог./ Говорят: Ока; говорят: пОка./ Ну, а чего посущественней, не говорят пока».

Размышляя о судьбе погибшего при загадочных обстоятельствах Дмитрия Кедрина, Сатуновский вспоминает связанную с Горьким легенду:

Митя Кедрин был хороший человек.

Я, правда, не любил его стишков –

«Кукла» и прочее – от которых сморкался

и кашлял,

и харкал,

и охал

Алексей Максимович.

Другую легенду транслирует Сергей Кулле. В своих записях он отмечает:

«Без слов, без души» (кажется, с такой надписью подарил Горький Маяковскому свою книжку?)». Странный, чего говорить, автограф.

Горький как идол советской пропаганды появляется гораздо чаще. Всеволод Некрасов показывает писателя в соответствующем ему окружении: «Кощей бессмертный/ слуга покорный/ Голодный Бедный/ Буденный Горький/ большой ученый/ великий кормчий».

Горький соседствует со Сталиным, имя которого не произносится, но звучит благодаря реминисценции из Юза Алешковского: «Товарищ Сталин, вы большой ученый».

Советский Горький – горький опыт. Такова главная мысль другого некрасовского текста:

не говори гоп

не говори гоп

говорит

горький опыт

(горький опыт

опыт и Горького

Горького

и других кой-кого)

Горький, «совесть эпохи», в глазах андеграунда не выдерживает высоты. Достаточно вспомнить легендарное посещение им лагеря на Соловках, описанное Солженицыным. Имя классика нуждается в оговорке. Ее делает Иван Ахметьев: «Гоголь/ Достоевский/Толстой/ Чехов// Горький тоже/ но больше/ в слаборазвитых странах».

И все-таки Горький – классик. Его памятники украшали стогны советских городов. Его бюсты стояли в аллеях и парках. Он стал частью повседневности советского человека, даже если тот никогда не читал писателя. Иван Петренко в стихотворении «Батумское каприччио» обыгрывает это обстоятельство: «физкультурница с мячом, атлеты с гантелями,/ в виде бюста обозревает аллею основоположник/ пролетарской литературы М. Горький./ Выкрашенный в салатный цвет,/ он неподвижно, как жена Лота, стоит/ почти в каждом парке культуры и отдыха./ Иногда его заменяет Пушкин./ Здесь влюбленные назначают свидания./ Он трепетно их ждет./ Куда они пойдут культурно отдыхать:/ кататься на лодке? в планетарий? в городскую библиотеку/ («Любите книгу – источник знаний»)?/ на кинокомедию «Свинарка и пастух»?»

Автор не может скрыть ироничной улыбки. Она относится и к культурному горизонту советских людей, и к «основоположнику пролетарской литературы».