Соловей на розе

Пойдем соловушек послушать… Михаил Нестеров. Русская женщина на берегу озера, или Соловей поет. 1918. Частное собрание

Жизнь того времени была бедна не только красками и запахами, откуда и проистекал культ цветов, но и приятными звуками. Их жажду утоляло птичье пение. Недаром на Востоке возникла поэтическая пара «Соловей и Роза». Роза почиталась символом цветов, а соловей – певчих птиц. Для человека XIX века поющая птичка в клетке была как катушечный, а после кассетный магнитофон нашего детства. (Сегодняшний подросток – смотрю на свою шестнадцатилетнюю дочь – вряд ли своими устами произнес хоть раз в жизни слово «магнитофон».) Но клеток на всех не хватало, канареек начали массово разводить лишь к концу столетия, лучшие певчие соловьи стоили до 1200 рублей, так что и на лоне природы слушали пернатых жадно: «И вас в ту рощицу свожу – Пойдем соловушек послушать».

Поэтому не случайно ставшие «визитками» стихотворения поэтов обращены к вольным птахам – «К Кукушке» Вордсворта, «Соловей» Кольриджа, «К жаворонку» Шелли, «Ода к соловью» Китса, «Дрозд в сумерках» Харди. Напротив, заключенных в клетку принято было жалеть – как Лев Толстой в «Птичке» и в истории про Варю и чижа и противопоставлять поющим на воле.

Птицу очеловечивали – невозможно представить сегодняшнее стихотворение «К магнитофону», девайсу человеческие черты не придашь. Поэзия сливалась с музыкой в романсах «Соловей» Алябьева на слова Дельвига и в «Жаворонке» Глинки на слова Кукольника. Солдаты, маршируя, бодро распевали: «Соловей, соловей, пташечка, Канареечка жалобно поет».

Жаворонки шли сразу за соловьем в рейтинге популярности. У немецкого романтика Эйхендорфа die Lerchen присутствуют чуть не в каждом втором стихотворении. А кто сегодня их слышал? Для нас они как чибисы, что у дороги – как эта птица выглядит? Поэт-песенник Антон Пришелец вышел из крестьян, и ему-то чибис был знаком.

Пушкин в отличие от своих современников-англичан певчих птиц не особенно жаловал, он вообще не был меломаном. Хотя у него есть стихотворения «Соловей и роза», «Соловей и кукушка» с тонким наблюдением: «Весны певец разнообразный/ Урчит, и свищет, и гремит», и перевод «Соловья» с сербского, и «В те дни, когда мне были новы/Все впечатленья бытия –/ И взоры дев, и шум дубровы,/ И ночью пенье соловья», его главная птица – это орел, олицетворяющий свободу, и безымянная «Птичка», означающая то же.

Русская поэзия XIX века шла по пути Пушкина и шедевров о голосистых пернатых не создавала; упоминала их нередко, но как-то между делом и без вдохновения. У Лермонтова соловей в стихах встречается лишь трижды как фигура речи. И про любовь ему должен был петь всю ночь и весь день некий «сладкий голос», но не сказано, что соловьиный.

У Кольцова есть «Соловей» с подзаголовком «Подражание Пушкину», очень «пушкинский» по языку, на тему соловья и розы, но соловей в нем, как и у Александра Сергеевича, только аллегория. У Тютчева и Фета лишь банальный перепев: «Не о былом вздыхают розы/ И соловей в ночи поет», «Я дремлю, но слышит Роза соловья». «Соловьи» Некрасова совсем невыразительны, но хоть обошлись без розы.

Русская проза лучше справилась с задачей воспевания соловья. Про «Хаджи-Мурата» мы уже упомянули, а про 1200 рублей за птичку взяли из очерка Тургенева «О соловьях», представляющего собой одновременно и трактат о соловьином пении и о ловле певцов, и блестящую обработку устного рассказа орловского крестьянина. Прекрасно писали про соловьев, жаворонков и прочих чижей Сергей Аксаков и Антон Чехов.

Во времена появившихся граммофонов Блок по инерции сочинил «Розу и соловья», но его настоящая птица – кружащий коршун. После революции 1917 года Багрицкий мог еще хвастать: «Любовь к соловьям – специальность моя,/ В различных коленах я толк понимаю», но эпохе это было уже не нужно, что и услышал «Асеев Колька», срочно подсуетившийся со сборником «Стальной соловей» – апофеозом победы машины над живой природой.