Красные розы для Войновича

Поэзия Беллы Ахатовны очень возвышенная.  Фото из архива Анатоля Румянцева

Боря Мессерер – один из тех великих персонажей, что олицетворяли культурную элиту Москвы шестидесятых-семидесятых-восьмидесятых-девяностых годов. Он – потрясающий театральный художник, один из лучших, всегда работал в своем неповторимом стиле. В его багаже огромное количество постановок на лучших сценах ведущих театров Европы и Москвы, включая Большой театр. Он – муж Беллы Ахмадулиной, ее ангел-хранитель. Две сильнейшие творческие личности вместе – всегда непросто, но этот союз двух гениев был гармоничным. Во многом именно Борина энергия, сила его интеллекта и постоянная неусыпная забота о Белле создавали в их семье стабильное положение, необходимое, чтобы Белла – перо к бумаге – работала, писала. Борис оберегал ее от всего лишнего, бытового, наносного. Он был для Беллы мощной стеной, заслоном от внешнего мира, несмотря на то что сам работал не переставая. Причем зарабатывал деньги именно он, за стихи ведь особенно не платили, да и издавались ее книги с трудом.

Естественно, друзья их были сплошь непростые люди. Это и Чабуа Амираджиби, и Вася Аксенов, и Андрей Вознесенский, и Войнович, и Окуджава, и Любимов, и конечно, художник Сережа Богословский – да все лучшие люди были с ними в постоянном общении. Особое место в этой компании занимал Володя Высоцкий. Именно они делали Москву действительно самым удивительным городом, совершенно непохожим ни на какой другой. Это была творческая сила, передовая. Очень мощная компания, и мне страшно повезло, что я был туда допущен и периодически с ними встречался, участвовал в застольях, слушал их интересные споры, беседы, узнавал их взгляды на те или иные важные эпизоды московской среды.

Боря был человек довольно бескомпромиссный и как истинный художник всегда выражал свои взгляды прямо, так, как считал нужным. Каких-то особых интересных личных разговоров у меня с ним не было, просто он всегда радушно меня принимал. Он видел во мне человека не чужого, что меня определенно очень радовало. Это было главное.

Мы с ним часто бывали в Петербурге, тогда Ленинграде, у их общих с Беллой друзей, часто отмечали вместе дни рождения, Новый год.

Был случай, как-то я приехал в осенний Питер и отправился в «Европейскую» – самую крутую гостиницу. Боря с Беллой порой там ютились. И сразу же внизу, в холле, в баре я встречаю их за столиком. Ну, конечно, мы обрадовались друг другу, и вдруг Белла произносит: «Вот надо же, Кипа всегда присутствует незримо... а тут взял – и наконец-то порадовал глаз». На что Боря сказал: «Дракоша (так он ее ласково называл), щас ты еще рюмку выпьешь, и Кипа порадует оба глаза». И все заулыбались.

Боря Мессерер любит компанию и друзей, он всегда как мог помогал, если нужно, делом, связями, советом – тоже не лишнее от такого человека. И Белла, она была потрясающий друг: она всегда отчаянно бросалась на помощь всем, кто в ней нуждался. И снова хочу подчеркнуть, я радуюсь и горжусь, что был допущен к дружеским отношениям с ними.

Помню потрясающее сорокалетие Беллы. Собралась вся богема, даже не богема, а творческая элита, начиная от авторов журнала «Метрополь», который они издавали, до Церетели и прочих художников. В связи с «Метрополем» на Беллу начались гонения, ее перестали печатать. Несколько авторов уехали, Белла, естественно, осталась, они с Борей не хотели никуда уезжать, на то были их внутренние причины, и еще, я думаю, они не могли оторваться от своих близких и друзей.

А на дне рождения были все – естественно, Богословский, Адик, Бабек, все лучшие люди, которые дружили с Борей и Беллой, артисты, Боря Хмельницкий. Короче говоря, в знаменитой Бориной мастерской собралось человек сорок. Мастерская располагается на Поварской улице (в те годы она была улицей Воровского) в доме номер 20, на самом верху, можно сказать, на обширном чердаке, и была знаковым, уникальным местом в Москве. Там собирались друзья, туда стремились знакомые и полузнакомые, они приводили своих друзей, приезжали иностранные гости высокого полета – такие, например, как Антониони.

Празднование 40-летнего юбилея Беллы Ахмадулиной в мастерской Бориса Мессерера. Фото Валерия Плотникова

Сохранилась фотография Плотникова, который всех, кто был в этот день на сорокалетии Беллы, посадил в ряд и сфотографировал. Запечатлел вместе самых неординарных людей, представлявших собой цвет нашего времени.

А еще про один очень гостеприимный дом. Хозяйка его – Галя Хелевская – светская образованная дама. Она притягивала к себе очень многих талантливых людей. Один из супругов ее был известный сценарист-писатель Вадим Трунин. У них даже произрастал общий сын – Вася, с которым я позднее дружил. Впервые я ее увидел у себя в «Архангельском» с Зурабом Церетели. А позднее, когда она жила с Сережей Богословским, я бывал в этом доме чаще. Ее квартиру можно было назвать салоном. Она очень любила принимать друзей, и, конечно же, там часто бывали и Володя Высоцкий, и Белла, и Боря Мессерер, и Хмельницкий, и… и…

Вот как-то раз в ночи мы с большой компанией продолжали наш кураж. И туда приехали Боря с Беллой. Они как раз днями вернулись из заграничной поездки, в которую их пригласила Марина Влади. Тогда же они посетили и Швейцарию, где встречались с Набоковым. Белла восторженно рассказывала об этой встрече, и мы все с разинутыми ртами слушали. И вдруг – фамилию не буду называть – один актеришка театра Моссовета, который к нам сел на хвост после ресторана Дома кино, возник: «Как вы можете этого предателя Родины так обожествлять? Он же…» В это время Белла недолго думая взяла – и плюнула ему прямо в «личико». А проще говоря – в морду. «Вы кто – такой необразованный человек?» – и обращаясь к Гале Хелевской: – «Откуда он в этом доме?» И пока этот актеришка вытирал свое «личико», Богословский с Нисановым взяли его под ручки – и вынесли из квартиры.

А однажды мы с Беллой Ахатовной даже оказались соавторами. Случилось так, что я нашел ее стихи, посвященные Пастернаку, и написал песню. У меня была группа «Аукцион и К» (прошу не путать – тогда еще никакого питерского «АукцЫона» в помине не было), группа наша была в штате оркестра Олега Лундстрема, мы ездили с гастролями по всему югу, от Ростова до Батуми, и в репертуар я включил эту песню на слова Беллы, стихотворение называется «Метель».

Февраль – любовь и гнев погоды.

И, странно воссияв окрест,

великим севером природы

очнулась скудость

дачных мест.

И улица в четыре дома,

открыв длину и ширину,

берет себе непринужденно

весь снег вселенной, всю луну...

Эти стихи, ставшие песней, потрясающе пел Толя Щербаков, пел как балладу. Ее всегда принимали восторженно, вызывали на бис, но вот Белла ее, к сожалению, так и не услышала. А потом, позже, я написал еще одну потрясающую песню на стихи Галактиона Табидзе в гениальном переводе Беллы. Эту песню она слышала:

Мир состоит из гор,

из неба и лесов,

мир – это только спор

двух детских голосов.

Земля в нем и вода,

вопрос в нем и ответ.

На всякое «о, да!»

доносится «о, нет!».

Среди зеленых трав,

где шествует страда,

как этот мальчик прав,

что говорит «о, да!»...

Как я нашел эти стихи? Беллину книжку издали в Тбилиси, нашлись какие-то смелые люди – грузинские издатели. Думаю, что тот же Чабуа Амираджиби, наверное, как-то посодействовал этому изданию. Короче говоря, вышла книга, она называлась «Сны о Грузии». Красивый белый том в белой обложке. Там были Беллины переводы лучших грузинских поэтов, ее собственные стихи и даже какая-то потрясающая проза. Белла мне подарила эту книгу. И надписала смешно: «Несравненному Кипе от его робкого почитателя».

Она часто уезжала в Тарусу, там жила и очень много работала. Как-то перед отъездом она сказала: «Кипа, а я вот тоже решила похулиганить и кое-что написала, посмотри, может быть, какая-нибудь и песенка у тебя вызреет...» И она мне дала тексты, отпечатанные лично ею на машинке. Стихи назывались «Баллады о сто первом километре». Сто первый километр – все в то время знали, что это такое – место, куда ссылали неугодных в столице людей – тунеядцев, диссидентов, там же оседали все, кому после лагеря или тюрьмы не разрешалось жить в Москве и вообще в больших городах. Вот она и написала про людей, которые там жили.

Эти стихи живы и хранятся у меня до сих пор, я очень хотел написать к ним музыку, но, к сожалению, так и не приступил. Пока не приступил.

Поэзия Беллы Ахатовны очень возвышенная, назовем ее – высокая поэзия. Я думаю, она имеет три шкалы понимания, три яруса. Первый – самое прямое восприятие. Но чтобы ее по-настоящему понимать, надо быть образованным человеком… И не просто образованным. Нужно быть человеком, чувствующим настоящую поэзию всем своим нутром… как понимает ее и чувствует Мессерер.