Брюсовская обезьяна

Екатерина Кузнецова. Доэмигрантское творчество Игоря Северянина: проблемы поэтики. – М.: Водолей, 2023. – 348 с.

Вероятно, подобная же мысль может возникнуть у читателя, открывшего книгу сотрудницы ИМЛИ Екатерины Кузнецовой, посвященной Игорю Северянину. Почему рассматривается лишь доэмигрантский период? Ведь поэт прожил еще 23 года в изгнании, где выпустил почти два десятка книг стихов и переводов.

Тем не менее выбранный промежуток творческой жизни мэтра эгофутуризма вполне оправдан и логичен. Дело в том, что в русском зарубежье Северянин серьезно изменил свой стиль. Можно говорить об отходе от привычного образа «гения», «нежного и единственного» в пользу более традиционного, классического стихосложения, что прямо выразилось в публикации сборника 1931 года с говорящим названием «Классические розы».

В основе поэтики Северянина 1907–1918 годов, по мнению ученого (а оно основано на анализе широкого историко-культурного контекста: различных литературных течений, критики, массовой литературы, эстрадных выступлений), лежит пародия. Последняя заключается уже в сценическом образе литератора, сочетающем (и утрирующим) роли «вдохновенного поэта», «короля» и «шута» («царственного паяца»). В итоге ирония окрашивает и все его разнообразное творчество, которое выразилось в описании природной идиллии, эстетизации города, в любовной и даже философской лирике. При этом было бы ошибкой числить автора «Громокипящего кубка» по ведомству журнала «Сатирикон» или других юмористических изданий. В данном случае пародийный эффект достигался не прямым высмеиванием, а использованием знакомых цитат, образов, символов, выраженных в несколько утрированном, приземленном виде.

Вот, например, стихотворение «Вдыхайте солнце»:

Вдыхайте солнце, живите 

солнцем, –

И солнцем сами блеснете вы!

Согреют землю лучи живые

Сердец, познавших добро и свет.

Внимательный читатель обратит внимание, что оно написано тем же размером, что и бальмонтовское «Хочу быть дерзким», а по содержанию близко его не менее знаменитому «Будем как солнце». Не меньше текстологических параллелей и заимствований можно найти у Северянина и из книг Валерия Брюсова, что вызвало саркастичное заявление Зинаиды Гиппиус, будто «брюсовская обезьяна народилась в виде Игоря Северянина».

Но содержание «поэз» не ограничивается лишь снижением стиля. Кузнецова обращает внимание, что утопия Северянина, страна Миррэлия, которая появилась после аналогичных виртуальных государств в сочинениях символистов (все тех же Бальмонта, Брюсова, а также Сологуба), не сводится лишь к констатации разочарования в творческих неудачах коллег. Утопия эгофутуриста создавалась в память поэтессы Мирры Лохвицкой и наряду с иронией нередко окрашивалась лирическими тонами, что также не позволяет относить их автора к цеху сатириков.

Да и с эстетизацией города все непросто. До Северянина урбанистические мотивы были негативны. Вспомним «город желтого дьявола» Горького или «города-спруты» Верхарна. Поэтому восторженная оценка большого «сити», воспевание технического прогресса, пусть и в несколько ироничной форме, безусловно, являются вкладом в историю отечественной словесности, как и такое стихотворение, между прочим, перекликающееся с брюсовским «Вечерним приливом»:

Как элегантна осень в городе,

Где в ратуше дух моды внедрен!

Куда вы только ни посмотрите 

–

Везде на клумбах рододендрон…

Как лоско матовы и дымчаты

Пласты смолового асфальта,

И как корректно-переливчаты

Слова констэблевого альта!

Не меньшим вкладом, впрочем, можно считать и многочисленные неологизмы мэтра: «оэкранить», «бездарь» и другие. Думается, Северянина можно сравнить с не до конца обработанным бриллиантом. Какие-то грани тусклые, неотличимые от сторон только что добытых алмазов, а другие сверкают чистым и ярким светом. Наверное, таким и должен быть настоящий «король поэтов» или все-таки «царственный паяц».