Лобзай меня

Тургенева любили деятели подполья, хотя стихов, где действуют персонажи его произведений, совсем немного. Алексей Харламов. Портрет писателя И.С. Тургенева. 1875. СПб., Государственный Русский музей

Самой заметной вариацией на тургеневские темы можно, пожалуй, считать «Роман в письме» Михаила Файнермана, опубликованный в первом номере «Нового литературного обозрения»:

Тургеневский герой редко бывает счастлив.

Он мучается, его любят, он не может понять,

как ему быть. Или зависит от женской любви,

как от неволи.

Если он тонок, он не в силах верить…

Так начинает свой поэтический анализ автор. Он пытается ответить на вопрос: как соотносится человек XIX столетия и современник? Это одни и те же люди или между ними лежит пропасть? Ответ такой:

Идеи менялись, меняли местами порядок –

и мы всё так же любим,

как люди тех времен.

Так же боимся тьмы, так же поражаемся

пророчеством.

Если верить словам – ничего этого не должно

было бы быть:

мы по ту сторону слов.

Онтологически ничего не изменилось, констатирует Файнерман. Он с улыбкой глядит на своего ровесника, спрашивает:

Где человек? Отзовись, товарищ!

Как у тебя с работой? Есть что делать?

Есть куда бежать?

Автор переводит взгляд в прошлое. Что там?

Героиня зажигает папиросу,

на Офицерской,

в Петербурге,

сто двадцать лет назад.

Она осталась собой?

Так же нелепо деятельна?

Так же мило тоскует?

Да, согласно Файнерману, на глубине все то же:

Пока желания есть, герой живет.

Дышит, надеется,

верит, чем может…

Файнермановские размышления, безусловно, коррелируют с разговорами о смысле жизни, звучащими в произведениях Тургенева.

Иногда мы встречаем отсылки к этим самым произведениям. Скажем, Иван Ахметьев вспоминает хрестоматийный роман «Отцы и дети»:

лобзай меня

твои лобзанья

мне слаще мира

и войны

//войны и мира

отцов и детей

мертвых душ

и бедных людей//

У Сергея Кулле среди стихов 1976 года помечено и такое: «Когда отыщется на карте Бежин Луг».

Отдельно стоит сказать о «Стихотворениях в прозе», которые близки к тому, что позднее в культурном подполье выльется в «Опыты не в стихах». Литературоведы говорят о миниатюрах Тургенева как о литературной форме, где литературный принцип развертывания речи сочетается с краткостью и лирическим пафосом, свойственным поэзии. В статике дело именно так и обстоит. Но в динамике опусы ходят по грани. Не случайно один из них превратился в стихотворение, ушел в народ, стал популярным романсом. Конечно, это «Утро туманное», часто звучавшее по радио, в концертном исполнении и даже у походных костров. Отголосок популярности этого текста – строчки Ивана Тайлова:

«Утро холодное, утро туманное…»

ты прошептала почти безмятежно.

Героиня неточно цитирует первую строчку. Она погружена в осень, в дальние дали. И чувствует приближение смерти.

Иногда сам писатель становится объектом лирического высказывания. Чаще всего такой поэтический ход мы находим у Юрия Кублановского. Вот и в стихотворении 1976 года «Второй Зачатьевский... Тумана пелена» мы замечаем нашего классика вместе с Полиной Виардо:

Второй Зачатьевский… Лазейка, желобок,

калиточки из пластилина.

Стреляя зонтиком, выходят на порог

Иван Тургенев и Полина.

Поэт переводит взгляд на себя – и совершает прыжок во времени:

*

Когда-нибудь, вот так – и я седой, как лунь,

со скрипом бережно возьму тебя под ручку.

Ты скажешь: «Благодать. Проспали весь июнь».

И перепутаешь – приняв Муму за Жучку.

Тургеневская «Муму», чеховская «Жучка» и русский писатель с итальянской певицей в Москве – вот они, насельники стихотворения Кублановского.

Известно, что Тургенев всю жизнь поклонялся певице Полине Виардо. Это была платоническая любовь. Впрочем, если обратиться к науке того времени, то эту любовь можно описать с точки зрения психиатрии. Врач Лезагю, о чем пишет Жиль Делез, выделил в 1877 году эксгибиционизм в отдельную область медицины. Но при изложении своего открытия он начал не с примеров явного эксгибиционизма. Он начал со случая человека, ежедневно повсюду преследующего одну женщину: «Его роль ограничивалась лишь тем, чтобы быть тенью этой женщины». Лезагю исподволь пытается дать понять читателю, что этот человек полностью отождествился с пенисом. Не будем дальше углубляться в тему. Просто отметим, что идиллия, которую создает Кублановский, имеет и другие горизонты.