Фарид Минюшев СТАТЬЯ Галины Белой "...И речка, вероятно, еле билась, затвердевая в каменном гробу..." - знаковая и по уровню обобщений претендует на фундаментальность. Хорошее знание фактов движения литературы к "оттепели" 1953-1956 гг., обогащенное душевной сопричастностью к этому процессу, "внутренним знанием", позволили автору описать достаточно четко картину "затвердевания" литературной реки в тисках административного давления. Однако, думаю, подкупающая искренность автора, выраженная в увлекательных фразах, проделала с автором и злую шутку - статья оказалась весьма ангажированной односторонней современностью, ее вкусами, ориентациями и т.д., возникшими в литературной и окололитературной среде. Статья эта скорее всего - эссе, порыв души человека, занимающегося историей литературы, ее личное, т.е. непрофессиональное истолкование историко-литературных фактов, происшедших в 20-60-х гг., и оценка писателей той эпохи.
Остановлюсь лишь на двух проблемах из затронутых в статье: на оценках автора так называемой "революционной культуры" (кстати, в научном реестре типов культур такая не значится) и оценках личности ряда писателей тех лет.
Основной пафос автора - объявление ею войны "революционной культуре". Она-де "...не признавала ни бога, ни человека; ни личности, ни ее свободы; ни памяти, ни традиции; ни любви (оставив только любовь к абстрактной Родине), ни дружбы; ни жизни, ни смерти".
Возникает естественный вопрос: как же такая "культура", не опиравшаяся на основные константы человеческого существования, могла не только возникнуть и распространиться, но и воодушевлять в свое время миллионы людей, ориентируя их на "строительство нового мира"?
Я лично до сих пор испытываю теплое чувство к образу Павки Корчагина, честно, открыто и бесстрашно поднявшегося на борьбу против несправедливостей жизни. Поэтому я, как и многие, уважаю писателей, сумевших затронуть в нас струны свободолюбия и социальной справедливости, позвать к изначальным смыслам. Это живое чувство сопротивляется весьма безапелляционному выводу Г.Белой о том, что "революционная внехудожественная парадигма ни в одной точке кривой своего развития не совместилась с точками органического саморазвития искусства".
Вместо того чтобы вскрывать причины девальвации ведущей социальной идеи того времени и постепенной деградации вследствие этого процесса художественного ее выражения, автор, объявляя "революционную культуру" изначально антигуманной, т.е. не видя ее историческую динамику, обвиняет писателей революционной ориентации в приверженности к рациональной схеме, идее, в конечном счете - к революционной идеологии. Более того, автор придерживается мнения о том, что лишь малоталантливые, но революционно настроенные писатели занимали высшие эшелоны "литературной власти и признания", сознательно оскорбляя память таких писателей, как К.Симонов, А.Фадеев, И.Эренбург и т.д. Чего стоит фраза автора "...Фадеев, который, стреляя в себя в 1956-м, оставался все тем же сталинистом...". Вместо объективного анализа реальной трагедии крупного художника опять преподносятся ярлыки. Думаю, что эталоны авторских оценок утяжелены порциями фанатизма, продукта "взаимоварения", приобретенного в годы литературных тусовок с их обязательным обозначением врага для ведения словесных атак. Ясно, что такие взгляды не могут быть опровергнуты лишь рациональной аргументацией, поэтому здесь я спорю уже не с автором статьи.
Правда, жаль, конечно, что декан филологического факультета гуманитарного университета до сих пор не смогла в своих оценках выйти за пределы политико-литературных симпатий и антипатий своей контактной среды.
Одна из теоретических ошибок автора, ведущая к такого рода трактовкам, - отождествление ею художественной культуры со всей культурой народа. Терминологическая нестрогость, присущая автору статьи, ведет, как это ни странно звучит, к узости в понимании искусства, к объяснению его природы и истории как некоего процесса, подчиняющегося лишь своим внутренним законам и нормам. Это ведет к смешению причинно-следственных связей между жизнью народа и его искусством, к непомерному преувеличению роли искусства в общественной жизни. Такое понимание ведет также к тому, что исследователь литературы не сможет увидеть и оценить такой печальный факт, как резкое падение влияния художественной литературы на социальную жизнь, происходящее на наших глазах. Трагедия эта происходит не только потому, что безвозвратно уходит в прошлое "изящная словесность", например, то, что язык Паустовского постепенно уступает языку Алешковского, где через фразу звучит мат. Самое серьезное здесь в том, что этот вполне обиходный и с виду невинный мат направлен на оскорбление женщины-матери, одной из культовых ценностей всей русской литературы. Разрушение такого рода ориентаций ведет к исчезновению самобытности, некоей планки благородства в литературном творчестве. Поэтому стенания автора по поводу приверженности писателей революционной эпохи к "рациональной" идее не отменяют нынешней необходимости для литературы, как и для всей страны, поиска и обретения вдохновляющей идеи, несущей общие ценности. Сегодня стало абсолютно ясным и то, что эта идея должна быть и надличностной и что ее интегрирующая сила заключается в побуждении людей к достижению гармонии интересов общества и личности. Без рационального же обоснования такой идеи не обойтись.
Удивительно, что автор не видит того, что она выступает апологетом лишь разрушения: "...потерпели крах прежде всего ее (советской культуры. - Ф.М.) ценностные представления - этические и эстетические". А что взамен? Конечно, умиляет защита ею природы искусства, желание обезопасить писательский талант от воздействия всяких властей и рассудочных идей, связать душевный опыт творца с жизнью напрямую. Но как это обеспечить? Долгожданная свобода духовного творчества пока породила лишь новые проблемы "сожительства художественного сообщества". Ориентация на коммерциализацию духовного творчества также не дает ожидаемых результатов. Приходится признать, что за последние десять лет в изобразительном искусстве, кино, музыке, литературе, архитектуре и скульптуре не появилось ничего значительного.
Не говорят ли эти факты о том, что основы бывшей у нас специализированной ("высокой") культуры разрушены до основания и это необратимо? Ведь пока симптомов возрождения не видно. Г.Белая, избегая ответа на эти вопросы, заявляет, что "...сейчас еще не время судить о том, какой сформируется новая постсоветская ментальность - основа будущей культуры". Эти упования напрасны. Ментальность народа формируется в течение сотен лет, она зависит не только от строя, политики, литературы и т.д. К тому же профессиональная художественная литература, как свидетельствует опыт демократически развитых стран, играет все уменьшающуюся роль в духовной жизни народов. Думаю, что в нашей стране этот процесс искусственно ускорился и привел к преждевременному омертвлению литературы как социокультурной силы.
Поэтому радостные реляции о конце советской художественной культуры могут превратиться в реквием по поводу смерти искусства вообще в его высоком, классическом понимании. Действительно, в условиях вступления страны в фазу информационного общества художественная продукция все больше начинает приобретать характер дайджеста и шоу, обслуживая спрос массовой культуры. Приходит в голову и такая мысль, что объективная тенденция упадка искусства у нас была сознательно использована для разрушения строя - уж очень все было согласовано, синхронизировано. Участившиеся переоценки рядом художников своих позиций перестроечных лет - далеко не случайности. Более того, похоже, что искренние искания интеллигенции в сфере литературы и искусства были цинично использованы постдемократической волной для мародерства на развалинах Союза. Многие художники, в том числе и литераторы, начали понимать это. События в стране развиваются так, что впору уже возрождать "революционную культуру", так ненавидимую Г.Белой.
Не менее сомнительны также и результаты путешествия автора в историю людей литературы, оформленные в виде оценок личностей тех или иных писателей.
Есть такая наука - герменевтика. Она учит, как надо интерпретировать любое прошлое событие, связанное с действиями людей. Если не придерживаться ее правил, можно легко скатиться к тому, что ценности и нормы лишь современной культуры будут являться единственными эталонами для истолкования прошлых фактов. Страна, где историки, в том числе и историки литературы, не владеют герменевтическим искусством, обречена на вечное переписывание истории, поскольку такие эталоны постоянно меняются вместе с изменениями действительности. В таком случае никто не может гарантировать, что следующее поколение не перепишет историю по-своему. Герменевтика требует (Гермес - бог торговли и покровитель путников - в нашем случае учит, как надо путешествовать в историческом времени): чтобы правильно толковать факты прошлого, надо "войти" в мир ценностей и норм культуры того времени, попытаться понять поступки людей "изнутри". Но для этого современному автору надо уметь "выходить" за рамки своих ценностей и норм, что требует духовного выхода за пределы своей конкретной социокультурной среды. Однако на такое способны лишь немногие, хотя только они и имеют моральное право писать историю людей. Что помогает человеку в этом своеобразном подвиге? Расширению ими своего ценностного горизонта содействует сознательное стремление к справедливости, основанное на чувстве уважения к прошлому, бережном отношении к людям, делавшим историю, какой бы она ни казалась сегодня.
Но вряд ли этого можно ожидать от нашего автора, который допускает оценки своего же народа как "агрессивно-послушного большинства".
Чтобы учиться у истории, необходимо не столько оценивать личности ушедших людей, разбрасывая их по разным сусекам по признаку "чистых и нечистых", обесценивая при этом социокультурный след одних и преувеличивая значимость других, "милых сердцу" того или иного автора, сколько анализировать надличностный продукт, возникший в результате взаимодействия людей того времени, т.е. общественные порядки, строй, политический режим, духовную атмосферу, вкусы, моды и т.д., сопоставляя их с современными явлениями того же порядка.
Древние греки, придумавшие бога Гермеса, и римляне - Меркурия, подобие Гермеса, никогда не уничтожали памятников - они берегли историю "своих" людей, ибо сознавали, что без нее нет народа, а есть лишь население. Поэтому их история осталась в веках, и это - навсегда. В этом - мудрость древних. Именно они оставили нам классическое "О мертвых либо хорошо, либо ничего". (Русским аналогом этому звучит "Мертвые сраму не имут".) Этика путешествий в историю требует такого же уровня деликатности, на каком должна быть тактичность путника, встречающегося с культурами народов других стран. Пословица "Не ходи в чужой монастырь со своим уставом" - универсальна.
Отвергая в угоду политической конъюнктуре многих художников прошлого, мы лишаемся самых ярких красок своей истории.
Что же касается специфики социокультурной среды Г. Белой, где и происходит "взаимоварение" таких авторов, я, как свидетель, могу сказать следующее. Как-то мне пришлось присутствовать на предвыборном собрании в РГГУ (кажется, предстояли выборы президента). Вели его Ю.Афанасьев и Г.Бурбулис. Помню, как, обращаясь к аудитории, Бурбулис разразился гневной бранью в адрес русской интеллигенции - она-де всегда была продажной, она - вечный холуй перед властями и т.д. Возражений со стороны университетской аудитории я не услышал...
