Владимир Кулагин В последние месяцы в сфере, имеющей отношение к российской внешней политике, складывается необычная ситуация. С одной стороны, просматривается довольно определенный, рассчитанный на длительную перспективу курс Кремля на конструктивное взаимодействие с Западом, который намеками был обозначен еще летом прошлого года, публично провозглашен в первые дни после событий 11 сентября и системно оформлен в ходе визита президента в Вашингтон и встреч с руководством ведущих европейских держав.
В целом новый курс довольно последовательно выдерживается, несмотря на ряд серьезных испытаний, которому он подвергся с момента провозглашения. Российское руководство действительно не устроило "истерики" по поводу решения Вашингтона выйти из Договора по ПРО, хотя и не изменило своей принципиальной оценки этого шага как ошибочного. Довольно спокойной была реакция Кремля на договоренности между рядом западных стран и государств Центральной Азии относительно их возможного дальнейшего военного и экономического сотрудничества. Очевидное несогласие с рядом положений новой доктрины Буша по противодействию "оси зла" было сформулировано в твердой, но цивилизованной форме. Расхождения по чеченской проблеме можно охарактеризовать формулой "согласились не соглашаться". Одним словом, формируется определенный алгоритм взаимодействия с элементами совпадения позиций, расхождений, поиска компромиссных решений, который в целом характерен для отношений в рамках западного мира.
Но параллельно с этой линией и как бы автономно от нее в политической элите страны набирает силу другая тенденция. Спикер Думы и главный пограничник страны требуют, чтобы американцы убирались из "нашей зоны влияния" в Центральной Азии. Некоторые эксперты с формально либеральным послужным списком бьют в колокола, предостерегая от "неоправданных уступок" при сокращении стратегических вооружений. Часть элиты снова выступает в защиту Хусейна.
Примечательно, что и представители пропрезидентских партий в Думе, и госчиновники из внешнеполитического и силового блоков поддерживают новый курс, что называется, по умолчанию или формальной скороговоркой. За этим определенно просматривается либо растерянность, либо плохо скрываемая оппозиция. Если же учесть, что подавляющая часть СМИ сегодня в той или иной мере контролируется властью, то усиливающаяся в последнее время антизападная тональность их звучания только подтверждает это предположение.
Одним словом, в сфере, относящейся к международной деятельности, складывается картина определенного "двоевластия". По крайней мере формально она напоминает ситуацию 1993-1994 годов, когда в недрах российской элиты тихой сапой формировалась "реалистично-патриотическая" оппозиция "наивному", а как потом оказалось, "предательскому" внешнеполитическому курсу на интеграцию в западное сообщество. Сравнение, вероятно, натянутое и не слишком корректное с учетом новой ситуации в стране и в мире. Но, с другой стороны, элита и ее психология меняются не так радикально, особенно когда это касается "величия" нашей державы или лоббирования отдельными ее представителями своих корыстных или узкопрофессиональных интересов. Кроме того, ее смелость в маломаскируемом противодействии новой внешнеполитической стратегии Кремля по контрасту с почти холопской покорностью укреплению властной вертикали в делах внутренних наводит на мысль, что у элиты есть обоснованные надежды на то, чтобы еще раз убедить страну, а затем и президента в "наивности" нынешнего курса на нормализацию отношений с Западом. Позже, естественно, найдут и предателей. Циники даже задаются вопросом, а не идет ли речь о согласованном разделении труда в международных делах между "добрым" президентом и "злой" элитой?
В последнее время появилось много домыслов относительно того, кто персонально, какие "новые мозги" стояли в Кремле за подготовкой поворота внешнеполитического курса. Однако этот поиск, хотя и дорогой нашему византийскому менталитету, уводит нас от анализа более фундаментальной причины, казалось бы, неожиданного и труднообъяснимого на первый взгляд решения президента.
Как представляется, первопричиной недавнего кардинального изменения внешнеполитического курса стало осознание того, что именно экономика страны является ключевым фактором национальной стратегии выживания, а внешняя политика - по сути, обслуживающий ресурс внутренней политики. Специально утрируя, можно утверждать, что на ближайшие десятилетия, скажем, задачи борьбы с детской беспризорностью или обеспечения офицеров жильем становятся определяющими, а выбор нашей позиции в отношении, предположим, расширения НАТО должен определяться тем, как та или иная позиция по этому вопросу в конечном счете будет способствовать решению этих первостепенных задач. На практике эта связь, естественно, более опосредована, но основополагающий принцип, каким бы "низменным" или упрощенным он ни представлялся, видимо, должен быть именно таким. Во времена вражеских нашествий страна отдает все для отражения внешней угрозы, когда же возникает катастрофическая ситуация внутри страны, ее взаимодействие с внешним миром должно быть подчинено задаче противодействия этой угрозе. Это простой, но единственно возможный курс возрождения действительного, а не эфемерного величия России в мире и главное мерило эффективности того или иного курса в международных делах.
При такой постановке вопроса в дискуссии о связи внутренней и внешней политики и о конкретном содержании последней новый курс президента имеет хороший шанс на успех. Но традиция борьбы за величие России "до последнего россиянина" весьма живуча. "Двоевластие" во внешней политике сохраняется.
