Татьяна Ворожейкина Самое неприятное в нынешней ситуации - нарастающее ощущение бессилия от предчувствия того, что все свершится по наихудшему сценарию. И что большинство тех, кого это заденет самым непосредственным образом - гражданское общество, демократические политические партии, бизнес, - в глубине души уже смирились с этим и больше всего озабочены обустройством тех ниш, в которых они надеются отсидеться и выжить.
Несмотря на всю политическую активность последних недель, ни один из видных политиков демократического лагеря, за исключением, пожалуй, Бориса Немцова, ни разу не назвал вещи своими именами. Столько было сказано об угрозе полицейского государства, о приватизации власти неподотчетной обществу бюрократией - и практически ничего о реальном центре принятия решений в существующей системе власти.
Что касается "дела ЮКОСа", то совершенно очевидно, что в России акции такого масштаба, чреватые последствиями не только для внутреннего, но и для мирового рынка, без санкции высшего начальствующего лица не предпринимаются. "Дело Михаила Ходорковского" - пример превращения закона в дубину против нежелательных для власти (точнее - для частной корпорации, действующей под вывеской "Российское государство") проявлений самостоятельной активности. Эта корпорация наглядно показала, что ее в принципе не беспокоит, воруют или нет. Но она очень жестко реагирует на попытки перестать воровать и тем самым выйти из-под ее контроля.
Все это началось не сегодня и не вчера. Первым плацдармом для успешного испытания такой стратегии нынешней власти была Чечня, именно там в 1999 г. началось формирование основных параметров нынешнего политического режима. Чечня и остается таким плацдармом. Неспособность общества противостоять кровавому произволу в Чечне, неспособность политических партий проводить политику, действительно направленную на прекращение этого произвола, имеет своим продолжением "дело ЮКОСа". Между наркотиками, которые рутинно подбрасывают задерживаемым милицией кавказцам, и спецоперацией по задержанию Ходорковского существует непосредственная связь: любой человек в правовом пространстве Российской Федерации ничем не защищен от произвола власти.
На протяжении всего путинского правления либеральные политики, политологи, да и значительная часть либеральной интеллигенции активно боролись за Путина, представляя его себе и обществу как некую силу, равноудаленную от враждующих олигархов и силовиков. Было довольно удобно жить, сохраняя иллюзию, что на президента можно оказать некое благотворное влияние. Президент время от времени эту иллюзию поддерживал, предпринимая обнадеживающие либералов шаги в области экономической и в особенности внешней политики, за что ему фактически прощались и Чечня, и ликвидация свободы слова, и формирование авторитарного политического режима. За этим стояла воспитанная вековым российским опытом готовность смириться со знакомым злом, чтобы не спровоцировать своими действиями приход к власти еще более черных сил. Эта логика почти всегда приводила именно к тем последствиям, которых стремились избежать. Достаточно вспомнить позицию российских либералов в 60-70-е годы ХIХ века и российских большевиков в 20-е годы века ХХ. Эта же логика подспудно продолжает действовать и сейчас, хотя президент явно охладил желание апеллировать к нему как к арбитру, способному остановить произвол спецслужб.
В нынешней ситуации нельзя выступать за демократизацию и демонтаж этой системы и одновременно выводить из-под критики ее центральное звено. Это противоречит элементарной логике, наличие которой все-таки следует предполагать у избирателей демократических партий. С одной стороны, этих избирателей совершенно справедливо, на мой взгляд, призывают прийти на выборы и проголосовать за какую-либо из этих партий, с тем чтобы не допустить формирования конституционного большинства у партий власти. С другой стороны, им фактически предлагается смириться с тем, что демократические партии будут продолжать свой прежний курс, так как радикализация его в нынешней ситуации была бы очень опасна и с точки зрения возможной потери поддержки пропутинской части избирателей, и с точки зрения прохождения пятипроцентного барьера.
Такие опасности действительно существуют, было бы легкомысленно их отрицать. Однако на противоположной чаше весов лежит уникальная возможность, которой у демократических партий не было ни в 1995-м, ни в 1999 году, - возможность сформулировать внятную альтернативу власти, благо она сама создала для этого повод. Такой выбор облегчает и решение проблемы единства демократических сил: объединяться против кого-то гораздо легче, чем объединяться с кем-то. Не сделав этого выбора, не формулируя открыто оппозиционную альтернативу существующей власти, эти партии, даже пройдя в парламент, обречены быть частью демократического фасада авторитарного режима, которую очень удобно иметь и для внутреннего (отдушина для беспомощных интеллигентов), и в особенности для внешнего употребления.
