Сергей Лузянин Россия последовательно меняет смысл и содержание понятия Большой Восток, в который входят 44 азиатских государства ближнего и дальнего зарубежья, поддерживающих с Москвой официальные контакты. Происходит «сжатие» восточного пространства, связанного с Россией. Принципиальное значение для Москвы имеют отношения с 9 государствами: Казахстаном, Индией, Китаем, Арменией, Ираном, Азербайджаном, Киргизией, Таджикистаном, Сирией. Одновременно просматривается и «второй» уровень российских приоритетов: Узбекистан, Афганистан, Пакистан, Ирак, Израиль, Турция, Южная Корея, Япония, Вьетнам, Монголия, Индонезия. В каждом случае есть свои причины изменений тактики Москвы по отношению к тем или иным странам. Например, Япония специально выведена из первой группы на «периферию» российской восточной политики в силу участившихся в последнее время в Токио радикальных интерпретаций территориальных вопросов. Причем со стороны Японии пока не видно и практических шагов по поддержке нефтепровода Тайшет–Перевозная, за который Россия заплатила большую политическую цену. Сирия и Азербайджан, наоборот, «переведены» Москвой в приоритетную группу. Причина в сохранении Башаром Асадом и Ильхамом Алиевым, несмотря на пресс Запада, энергетических маршрутных и иных нестыковок, преемственности лояльных России курсов, проложенных в свое время их отцами. К тому же для России это важные «окна влияния» на Каспии и Ближнем Востоке. Особенно Сирия – то немногое, что осталось от советского наследия в этом регионе.
Возникает закономерный вопрос: какие приоритеты лежат в основе большой восточной политики России кроме известных директив и официальных доктрин, рожденных в администрации президента и реализуемых в ведомстве Сергея Лаврова? Понятно, что мы наблюдаем только верхушку «айсберга», основная часть – механизм формирования – «под водой». Возможно, что есть четыре момента, влияющих на эти приоритеты.
Во-первых, процесс «собирания» сибирских субъектов. Известно, что успех или неуспех дальневосточной российской политики (Китай, Южная Корея, Япония, АСЕАН) напрямую связан с процветанием, стагнацией или кризисом сибирских территорий за Уралом. Этот банальный вывод из года в год делает Байкальский экономический форум в Иркутске. Другая известная аксиома – азиатские инвестиции смогут прийти только в процветающие и стабильные российские субъекты. Приморье, Хабаровский край, Забайкалье и Иркутская область, к сожалению, к таковым не относятся. Важным представляется укрупнение земель в рамках Красноярского края. Модель, которую создает Александр Хлопонин, может стать не только барьером на пути азиатской экспансии, но и вариантом качественного усиления российской дальневосточной политики за счет взаимовыгодного сотрудничества со странами АТР.
Во-вторых, проблема эволюции российского лоббизма, связанного с Востоком. В эпоху Бориса Ельцина доминировали энергетические компании, которые сегодня либо не существуют в прежнем виде (ЮКОС), либо структурированы и изменили свои приоритеты. Ограничены и ресурсы влияния российского ВПК. На китайско-индийских направлениях российский ВПК, похоже, уже использовал свой основной ресурс. Учитывая, что в ближайшее время будет снято европейское эмбарго на поставки вооружений в Китай и обострится конкуренция на китайском рынке вооружений, результаты лоббистской деятельности ВПК на данном направлении будут, видимо, незначительны.
Устойчивый рост цен на нефть, государственный и «полугосударственный» статус большинства энергетических компаний делают ТЭК основным лоббистом восточной политики. Однако сегодня данные компании в первую очередь заинтересованы в развитии действующих западных маршрутов транспортировок энергоносителей. Что касается дальневосточных, то перспективы их реализации пока не ясны. Относительно новым является интерес ряда российских структур к южным маршрутам и источникам нефти, газа, электроэнергии: Иран, Казахстан, Азербайджан, Таджикистан, Узбекистан, Туркменистан. Однако и здесь многое остается на стадии проектов.
В-третьих, субъективные ощущения президента Владимира Путина Запада и Востока. Рискнем предположить, но, возможно, президент РФ по внутреннему настрою более открыт Западу, чем Востоку. Он долгое время работал там, хорошо знает, чего можно, а чего нельзя ждать от Европы. Видимо, он психологически «ближе» к западным лидерам – Герхарду Шрёдеру, Джорджу Бушу и другим, чем, например, к восточным – Ху Цзиньтао, Дзюнъитиро Коидзуми или Мохаммаду Хатами. Это не означает, что он, таким образом, инициирует прозападный курс, популярный в России в начале 90-х годов. Официально Россия, как евразийская держава, заявляет о равной приоритетности западных и восточных направлений. Однако не исключено, что эти психологические нюансы улавливаются окружением президента и иногда осторожно трансформируются в те или иные дипломатические ходы либо расстановку акцентов во внешней политике.
В-четвертых, постепенное размывание понятий «дальнее» и «ближнее» зарубежье для России. В связи с кризисом СНГ и другими процессами в будущем не исключена трансформация ближнего зарубежья, куда смогут войти все географически сопредельные – восточные и западные – страны. В таком случае термин будет носить более формальный характер. В нем будет отсутствовать жесткая идеологическая, постсоветская «привязка», и теоретически в него могут войти все сопредельные страны – от Белоруссии до Японии.
Проблема соотношения западных и восточных приоритетов в российской внешней политике может неожиданно возникнуть на грядущих московских саммитах стран СНГ и Россия–ЕС. Общий лейтмотив первого – сохранить в нынешнем виде структуру, найти новые ресурсы, которых, по всей видимости, почти не осталось. Возможно, что скрытая российская идея саммита с ЕС, кроме принятия официальных деклараций о «четырех пространствах» российско-европейской интеграции, – это попытка сделать саммит «немного» антиукраинским, показав Киеву, с кем действительно хочет дружить и интегрироваться Европа. С другой стороны, на усиление восточных направлений будут работать июньская встреча министров иностранных дел России, Китая и Индии во Владивостоке и саммит глав государств ШОС, который пройдет 4–5 июля в Астане.
