Довестфальская мировая экономика

Главное, что поражает специалиста по международным политическим отношениям, наблюдающего за состоянием мировой экономики и, что самое важное, экспертной и политической дискуссии о путях преодоления глобального кризиса, – это царящий там хаос. По степени упорядоченности и определенности понятий и элементов глобальная экономическая система пребывает в состоянии, сравнимом с состоянием системы международных политических отношений как минимум 100-летней давности.

Результатом хаоса мировой политики стала Первая мировая война 1914–1918 годов. К началу XX века на Земле уже не осталось «ничьих» территорий и процесс формирования структурных элементов системы международных отношений – суверенных государств – приблизился к завершающей фазе. В дальнейшем вопрос стоял только о поддержании баланса в отношениях между великими державами и сдерживании попыток одной из них установить гегемонию. Возникла многополярная, затем биполярная и, с кратким «моментом однополярности» 1991–1994 годов, вновь многополярная структура мировой политики.

Сама же система международных отношений обрела собственную субъектность – способность самостоятельно определять свое развитие и поведение составных элементов. Основой этой субъектности является единообразие этих элементов – суверенных государств. Главной целью функционирования системы является поддержание международной стабильности – баланса сил между ведущими государствами. Те, в свою очередь, определяют военно-политическую структуру мира и способы управления происходящими в нем процессами. Важнейшей задачей которого является поддержание мира и стабильности.

Ничего подобного не наблюдается в мировой экономической системе. Некоторые признаки универсальной структуры наблюдаются только в отдельных отраслях, будь то финансы или торговля. Если же говорить о мировой экономике в целом, то она по-прежнему остается и соответственно воспринимается специалистами как сумма национальных экономик государств плюс глобализация и международное разделение труда.

Мировой экономике, однако, присущи те признаки, возникновение которых в международной политике не представляется возможным в принципе. Речь идет об однородности и целостности. Как отмечает нобелевский лауреат Пол Кругман, с уходом СССР с исторической арены «исчезла сущность оппозиции капитализму, ее становой хребет». За исключением нескольких маргинальных случаев, капиталистический способ производства восторжествовал повсеместно. В последней четверти XX века эту целостность еще больше усилила глобализация – распространение информационных и коммуникационных технологий, сделавших мировой рынок поистине единым.

В отличие от мировой экономики, где повсюду господствует одинаковый способ производства, страны мира независимо друг от друга определяют способ политической организации общества. Существуют республики, разные виды монархий, диктатуры и демократии. Политические институты не носят трансграничного характера. Полки, дивизии и ракетные комплексы не могут перемещаться между государствами подобно финансовым потокам. Торжество демократии во всем мире так и не наступило, несмотря на усилия четырех администраций США в период после холодной войны. Надежной защитой от наступления политической однородности мира остается отличие культур.

Если же говорить о взаимозависимости, одном из важнейших признаков целостности мировой экономики, то в политике она реально существовала только в рамках гарантированного взаимного уничтожения СССР и США до 1991 года. После перехода данного аспекта в чисто теоретическую плоскость и выхода на мировую арену новых игроков в виде Китая, Индии и других о целостности системы международных политических отношений можно забыть.

Пока проблема отсутствия у мировой экономики субъектности решается за счет распространения на нее организационной структуры международных политических отношений. Не удивительно, что по мере нарастания многообразия политической картины мира государства все больше вмешивались в экономику. Вряд ли в будущем эта подмена сможет принести большую пользу. Во-первых, международные отношения исключительно конфликтны. Во-вторых, цели каждой из систем и их основных участников остаются разными. Для мировой экономики это удовлетворение спроса и извлечение прибыли. Для международных отношений – баланс сил, а также власть и престиж.

Первую мировую войну и первый мировой экономический кризис, «сараевским выстрелом» которого стал крах ипотечного кредитования в США, отделяет друг от друга период в 94 года. В обоих случаях драматические события глобального масштаба стали подтверждением того, что система международных политических или экономических отношений достигла той степени зрелости, после которой события уже не являются простым результатом действий правительств или хозяйствующих субъектов. А стало быть, и выход не может быть найден только на национальном, региональном или отраслевом уровне.

Институциональным ответом на вызов формирующейся субъектности мировой экономики могло бы стать создание всеобщих институтов международного управления. Эти институты – экономическая Лига наций, например, – должны регулировать не отдельные отрасли, как это происходит сейчас, а мировую экономику в целом. Не должны они и ограничиваться узким кругом государств, будь то «большая двадцатка» или «восьмерка» с неопределенным составом участников. Пока многосторонние форматы управления мировой экономикой находятся на уровне европейского «концерта держав» первой половины XIX века! Аналогичные изменения должны будут произойти и в сфере научной дискуссии, развитии понятийного аппарата и теории.

Возможно, впрочем, что успешность деятельности таких институтов окажется сравнима с провальными результатами инициативы Вудро Вильсона. Однако, учитывая юношеский, по сравнению с мировой политикой, возраст мировой экономической системы, возникновение чего-либо подобного ООН в ее лучшие годы потребует еще много времени.