Глеб Павловский
Дмитрия Медведева не устраивает действующая модель власти.
Фото DMITRY ASTAKHOV/AFP
Что предложил Медведев в выступлении на форуме? Была ли это сильно запоздалая реакция на неудачную майскую пресс-конференцию и последующие действия и заявления Путина, а также других членов Народного фронта? Или предвыборная речь, как говорят? Или презентация инвестиционной стратегии, чем и должна быть – на экономическом форуме? Речь на форуме приходится рассматривать как политическую программу. Поскольку в ней названы цели, названы средства, названы противники и назван главный конфликт. Так будем же судить художника по законам, им над собой установленным!
У Рене Магритта есть картина «Это не трубка», в центре которой изображена именно трубка. Парадокс прост – подпись соответствует изображению, но картинку не раскуришь. Речь Медведева на форуме в Петербурге можно назвать «Это не политика». Это – ее карта, маршрут политического конфликта. Медведев ясно, возможно, впервые настолько ясно встал на почву политического конфликта. Здесь душа ждет рифмы – «конфликта с Владимиром Путиным». Но это упрощение – лишь чья-то мечта срезать угол.
Пресса перечисляет «программные установки Медведева», высказанные очень твердо: демонополизация, децентрализация, приватизация, борьба с коррупцией. Все эти лозунги – официоз с бородой. Они провозглашены Путиным-президентом, и ни разу за последние 11 лет Кремлем не пересматривались. Президент настаивает на банальностях, но эти банальности для системы доктринальны – она не смеет сказать ему «Нет!». (Это похоже на позицию советских диссидентов – «Уважайте советскую Конституцию».) Оттого первые комментарии функционеров «Единой России» вынужденно и встревоженно лояльны. Думский функционер не рычит, что президент «суицидален», и либеральный ректор не упрекает в «попытке создать что-то бутафорское, похожее на западную демократию». Быть может – временно.
Как он называет старую модель
Медведева терзает анонимность действующей модели власти – кстати, той, на которую он опирается, которая собрала в Санкт-Петербург его аудиторию. Он пытается заклеймить, сохранив «все позитивное». Это естественно. Но это приводит к буре околичностей и намеков. Здесь и «этап развития, связанный с усилением роли государства в экономике». И «избыточная система регулирования государства в подконтрольных сферах». И принцип, что государство всегда право... Принцип ручного управления... Государственный капитализм... Подобная экономическая модель представляет опасность для будущего страны... Все, что мешает «прорывному развитию» (и его предложено «быстрее и решительнее менять»).
«Мы должны пройти точку невозврата к тем моделям, которые ведут страну в обратном направлении». Расшифруем президента. Он требует исключить политический реванш. Но ведь и сами силы реванша озабочены «точкой невозврата», только другой – чтобы исключить в будущем появление во главе страны кого-то вроде Медведева. Изгнать из Кремля медведевский дух. И пока Медведев ищет точку невозврата – противостоящие ему силы ищут точку изгнания его самого. Они креативны, ведь это не охранители на гонораре. У них в руках техноструктура, несколько сетей власти, и они неограничены в кэше. Он говорит о них слишком мягко – «судорожные шаги, решающие задачу сохранить то, что существует». Кто они?
Кто против Медведева
Медведев обычно обходит тему противостоящей ему контрстратегии. И здесь он поступил так же, говоря об «экспертах, мечтающих о пятилетках». Зато в Санкт-Петербурге он впервые обозначил свою концепцию сил реакции. Это по-своему уникальный российский вариант коррумпированного популизма, который балансирует между народом и крупной собственностью, используя институциональные дефициты и правовую незащищенность личности каждого гражданина – от рабочего до премьера.
Кто они? Это и кланы, контролирующие финансовые потоки, и группы, практикующие внутреннее насилие. Здесь мы спотыкаемся о медведевский повтор – отказ от «ручного управления». Русское ручное управление – это не личное управление на основе компетенции или прав. Это управление угрозами: «Руки поотрываю!» Это баронства, феодальные владения. Они автономны. И в этом испытанный еще президентом Путиным крах концепции «вертикали власти».
Они откупаются от центральной власти кэшем, но сами при этом не прозрачны и ведут частную государственную политику в параллель с правительством и президентом.
Когда Медведев критикует чрезмерное бремя госсобственности, он обходит политический смысл того, что эта собственность равно вне бизнеса и вне государства. Это – захваты. Это узурпация конституционных прерогатив через мнимо государственные, давно перехваченные клановыми сетями бизнесы. Проклиная избыточное вмешательство государства в бизнес, Медведев отвергает избыточное вмешательство в государственные дела. Государству опасен тип собственников, которые находятся на комфортной грани между государством и бизнесом. Для которых государственная собственность – фактически зона вторжения, брешь в государственной системе.
Российская реакция прогрессивна, она – рыночный субъект. Быть может, самый рыночный в стране. Выходя на мировой рынок, наша система действует по его правилам и успешно борется за максимизацию прибыли. Ее деятельность ведется от имени государства и по поручению государства. Но, в сущности, она нелегальна. Эту работу ведет неведомый конституционным властям субъект. Создав позади себя социальный пузырь и шантажируя власти и население рисками разрыва пузыря, он ведет себя как помесь робокопа с игровым автоматом в Лас-Вегасе. Демонтаж этого механизма, причем такой демонтаж, который не затронет жизненной основы граждан, заявлен Медведевым. Сложность в том, что этот демонтаж придется проводить вместе со строительством институтов государства.
Обязательство
Медведев впервые отделяет вопрос о своих предпочтениях от императивности стратегии, которую запустил. Та «будет» осуществляться независимо от того, станет ли он президентом. Независимо от того, «кто какие должности» будет занимать «в ближайшие несколько лет». Но тут же Медведев говорит: «За это отвечаю лично я как президент». Странная претензия? Нет. Обязательное и давно ожидаемое заверение в необратимости.
Ведь вся политика тандема была обратимой. Ее резюме – в знаменитой формуле «Мы друзья – соберемся и порешаем». Сегодня Медведев впервые говорит сторонникам, что их не сдадут. Их не принесут в жертву, не разменяют – даже если он лично не станет президентом. Позиция заявлена. Это шаг к ответственной политике – прочь от импровизаций с «нулевой суммой», когда одни после выборов просыпаются в другой стране... а другие не просыпаются вовсе.
Медведев стилистически злоупотребляет тезисом о крайней опасности положения, в котором находится страна. Хотя «все не так плохо, как на самом деле». Когда так часто намекаешь на чрезвычайные обстоятельства, а сам не действуешь чрезвычайным образом, в политике возникает коридор для других – тех, кто использует разогретую тобой атмосферу против тебя. Медведев говорит о них косвенно – как об «экспертах, мечтающих о пятилетках». Но мы же их знаем.
Медведев правильно говорит, что модель, созданная в нулевые годы, – он сделал ряд реверансов в ее сторону – представляет «опасность для будущего страны». Используя контроль над колоссальными объемами собственности и ликвидности, а с другой стороны, контроль над участками государственного аппарата, эта модель формирует внутри государства ударный комплекс, готовый к вмешательству в чьи угодно дела, готовый к нападению. Медведев очень ясно связывает коррупцию с этим противостоящим его стратегии комплексом. Здесь его охватывает ярость. Возможно, неподдельная.
Появляется тезис об «удавке на шее» коррупционеров и об их полной имущественной ответственности. Намеренно не назван уровень этих самых отвечающих государственных лиц. Зато Медведев вовремя оговаривается, упоминая, что система судебного оспаривания должна действовать в полном объеме и должны быть «четкие гарантии на случай необоснованных обвинений». Здесь Медведев вторгается в старую политическую трудность новой России – как демонтировать систему вмешательства, если не с помощью силовых структур, тут же превращающихся в нового монстра? Всем нужны гарантии. И эти гарантии (о чем Медведев ясно не упоминает) должны быть ясны предварительно. Он же сам не считает, что судебная система в нынешнем виде что-либо гарантирует.
Многоточие
Здесь обрыв, дефицит, политический недостаток речи Медведева как политической позиции. Фактически возвращая конфликт в политическую жизнь страны, он забывает, что перед тем она жила – и живет – совершенно иначе. Возникает вопрос: какой ценой и какими жертвами будет разрешен конфликт? Будут эти жертвы только карьерными и бюджетными (чего более всего опасается Кудрин) или персональными также?
В едва возникшей стране, где жизнь лишена каких бы то ни было гарантий, кроме личного богатства, связей и личной охраны, должна быть определена черта отсечки – минимизации ущерба. И эта гарантия должна быть ясна предварительно. До, а не после «победы правового порядка». Должностное лицо может потерять свою работу. Но каждый должен быть уверен, что физическая и уголовная угроза не входит в политический подтекст. То есть он не будет политически исключен, арестован или убит.
Медведев говорит в Питере о новых «постфукусимских требованиях» к безопасности АЭС. Справедливо. Но так же реальны и постпутинские требования к безопасности России – страны и людей. Эти требования давно пора сформулировать. Президент чувствует здесь проблему. Сославшись на Стива Джобса, Медведев напомнил хорошо известное шахматное правило: ключевые ходы – те, «что вы решили не делать». Это значит – запрет на некоторые из вполне вероятных (сценарных) вариантов.
Тут нерв ближайшей политики – согласие относительно того, чего не должно быть. Достигнем мы его или нет прежде, чем нас накроет волна неизбежных конфликтов? Любая программа Медведева должна быть программой, которая гарантирует необратимость и некатастрофичность предлагаемых государственных новшеств.
В российской пропаганде принято пугать необратимостью – а вдруг та катастрофична? Но пережитые нами катастрофы были необратимы оттого, что вторгались в жизнь человека, лишив его возможности сопротивляться. Они вмешивались в жизнь, собственность и безопасность людей. Катастрофа не приходила откуда-то из природы. Катастрофа приходила из Кремля с патентом на реформы «без альтернативы» – и с правом на вмешательство в твою жизнь. Вот здесь – в изъятии этой возможности, изъятии права на вмешательство – нерв всего, о чем говорит Медведев, и здесь главный выбор его программы. Потому что, отправляясь в новое плавание, все люди – от рядового гражданина до премьера Владимира Путина – хотят уверенности, что их не выгрузят на баржу в Белом море. Они хотят минимизировать риск перемен, потому что этот риск не связан с загадочными и анонимными силами. Он – в существующей реальной системе, которая вполне дееспособна. Перекладывая риск одних на других, она заставлять тех, кто получает мало, заплатить за тех, кто получает невообразимо – и нелегально – много.
У себя в твиттере Медведев назвал свою речь лаконично – «Мой выбор». Вместе с Рене Магриттом возразим президенту – нет, «это не выбор» еще. Но выбор ему придется делать очень скоро – не успеют высохнуть плавки, которые сегодня пакуются в чемодан отпускника.
Читайте также:
"Кремлевский тотализатор"
