Память, свобода и личность

Выход сборника "Наше положение. Образ настоящего" - несомненно, значительное событие. Однако книга эта не столько дает ответы, сколько ставит вопросы. И происходит это не только потому, что авторы - глубокие, нетривиальные люди, но еще и в силу принципиальной проблематичности самого статуса этой книги.

Большей частью она составлена из статей, написанных с 1978 г. до наших дней, лишь несколько написаны или дополнены специально для книги. Тексты написаны в разное время по разным поводам; взятые вместе, они создают новое качество, в них проступают сквозные, единые темы. Из них и формируется проблематика сборника как целого.

Ее можно назвать так: память, свобода и личность. Память здесь понимается прежде всего как связь с христианской традицией. Насколько христианство можно воспринять как единую традицию, насколько значимы и "понимаемы" друг для друга западное и восточное христианство? - вот один из глубинных вопросов книги. И очевидно, что это вопрос не просто актуальный, но остро и болезненно актуальный. В чем специфика российского христианства и как она влияет на современное положение Церкви в России? И еще глубже: как человек может быть свободен, живя внутри духовной традиции?

Для авторов этого сборника ответ несомненен: да, свободная творческая личность может творчески реализоваться в христианской традиции. Да, христианская традиция сама по себе необходимо предполагает творчество и человеческую свободу. И это подлинная свобода - свобода в смирении; в смирении не как ограничении возможностей человека, но как в отказе от замыкания на себе и тем самым - в открытии себя миру.

Эта идея в книге раскрывается как в виде общефилософских статей, как, например, "Морализм искусства" и "В ожидании ответа" Ольги Седаковой или "Единство веры" Владимира Бибихина, так и в рассказах о конкретных людях, таких, как известный в 70-е годы старец Таврион (Бибихин, "Старец Таврион", очерк, написанный в 1978 г., вероятно, "в стол" или для самиздата), пианист Владимир Хвостин (Седакова, "Памяти музыканта"), филолог и культуролог Юрий Лотман (Седакова, "Путешествие в Тарту и обратно"). Последнее особенно важно, потому что формально Лотман не был христианином; однако Седакова показывает, что важна не формальная принадлежность к той или иной конфессии, а направленность действий человека: улучшает он вокруг себя мир или нет.

Другое измерение этой темы - историческое. Одна из важнейших публикаций всего сборника - работа Анны Шмаиной-Великановой "Образ первоначальной Церкви в одах Соломона" (малоизвестный пока в России памятник самого раннего христианства, возможно, конца I в.).

Разнообразие и внутреннюю разнородность современного христианства в России и на Западе предлагается осмысливать как разнообразие внутри единства. Разнообразие это принципиально необходимо, но необходимо и понимание, что и различие типов Богопознания и Богообщения, и разнообразие связанных с ними типов жизни - это разнообразие внутри единства (тексты Бибихина "Родосская декларация" и "Единство веры"). При этом и Бибихин, и Седакова ставят важный вопрос, что означают для православных новые энциклики Папы Римского Иоанна Павла II, в частности "Свет с Востока" и "Да будут едины" (обе 1995 г.), в которых речь идет о том, чтобы западное христианство открыло для себя и приняло многовековые духовные достижения православия? Как может в ответ православное сознание открыться "в сторону Запада", который в околоправославной мифологии (не в вероучении!) традиционно принято считать "бездуховным"?

Еще одну тему сборника можно обозначить так: в наше время именно искусство, а в России в первую очередь литература, способно свидетельствовать о том, что жизнь не бессмысленна, нести весть о том, что в жизни есть радость, есть понимание и рождение нового (но не только литература: в интервью Анатолия Вустина с аналогичной точки зрения говорится о музыке, и смешно наблюдать, как корреспондентка-интервьюер все пытается склонить Вустина к тому, что на Западе музыка бездуховная и схематичная, а на что Вустин удивленно отвечает: "Какая конструкция, что вы! Это все наши призраки из 48-го года". Ох, если бы только из 48-го!..).

Недостатки сборника, в противоположность афоризму Ларошфуко, вовсе не являются продолжением его достоинств, а совершенно самостоятельны и поэтому особенно обидны. Авторы освобождаются от околоцерковной мифологии, но на ее место некоторые из них ставят собственную мифологию, светскую. И это приводит к тому, что психология "осажденной крепости" в сборнике все-таки присутствует, хотя это "осажденная крепость" воплощается в образе не "православной России", обижаемой "злокозненным Западом", а в виде более утонченных, трудноуловимых и, к счастью, менее тоталитарных и более локальных домашних мифов.

Проявляется эта домашняя мифология в первую очередь в статьях Ольги Седаковой и Владимира Бибихина. Ольга Седакова в своих статьях сражается с постмодернизмом (специально этому вопросу посвящена ее статья "При условии отсутствия души"). По ее мнению, постмодернизм - это способ отказа от будущего ("будущее уже прошло") и от глубины мира.

При этом анализ глубинного идейного строя модерна, представителями которого являются Мандельштам, Хлебников, Элиот, Рильке, Седакова проводит тонко и нетривиально. А к постмодернизму пристрастна и несправедлива, как бы не желая видеть в постмодернистском искусстве того, что не отвечает ее соображениям, да и просто того, что постмодернистское искусство далеко не всегда совпадает с теориями постмодернистских философов (чаще, кажется, не совпадает; см., например, постмодернистское кино Педро Альмодовара или Джима Джармуша). Это "пугало", которое она называет постмодернизмом, создано как упрощенный дайджест-пересказ некоторых деклараций постмодернистских теоретиков разного времени. А читатель вместе с Седаковой оказывается в положении круговой обороны против этого, увы, слишком постмодернистичного мира.

Но это частность, спор "по эту сторону". Это все-таки полемика художника. С Седаковой можно спорить. Принципиально страшнее некоторые пассажи Бибихина. "История или география причиной, мы привыкли ценить только крайние состояния. <┘> Человек, пришедший за заработанным, остается ни с чем не потому, что работодатель ненормально жаден или слишком туп, чтобы понять невыгоду задержки с зарплатой для него самого, а потому, что политический инстинкт, русская добродетель ему говорят, что умеренность и аккуратность не пройдут и его не поймут, если он не прибавит к остроте положения, не подтолкнет к краю. Неписаный закон страны любит граничные ситуации". Это высказывание безответственное и бесчеловечное. И не случайное: статьи "Власть России", "Путешествие в будущее" и "Сильнее человека" построены на взглядах подобного сорта: исторический закон России - это вековая молчаливая концентрация и "готовность к тотальной мобилизации на выполнение экстренной исторической задачи" (сталинской индустриализации, например). На презентации сборника философ Сергей Хоружий демонстративно вычеркнул свое имя из числа авторов сборника. После чтения аристократически высокомерных пассажей Бибихина его можно понять.

По сути, в сборнике сделана попытка представить религиозно, эстетически и исторически осмысленную концепцию православного либерализма. На мой взгляд, это необходимо современному российскому православному сознанию и поэтому всей современной России, состоящей из людей разных национальностей и вероисповеданий, а то и вовсе не верующих. И в целом это авторам сборника, безусловно, удалось.