Александр Аничкин
Парадный стиль выставки «Романовы» – не замена исторической достоверности. Фото Андрея Мельникова
Этот зрительный ряд можно воспринимать по-разному. Кому-то наверняка напомнило фронтон типовой школы советского периода: четыре круглых гипсовых портрета-барельефа, как правило, Пушкин, Толстой, Горький и Маяковский. Тогда все понятно было: школа, «любите книгу – источник знаний». Классики – атрибуты светского образования.
Но почему сейчас между Достоевским и Гоголем оказались президент и Предстоятель РПЦ? Кому-то, наверное, виделась преемственность. Литературная гордость романовской империи переходит в гордость за родное государство, а государство прошлого – предтеча государства нынешнего, со всей славой. Ну а кто осведомленнее, вспомнил, может быть, о романовской триаде «православие, самодержавие, народность». И вот тогда возникают вопросы. Кто в роли самодержца выступает? Должно быть, сегодняшний президент? Лицо православия – нынешний Предстоятель Церкви? Тогда, значит, атрибуты «народности» – это классики русской литературы, мировые величины – Достоевский и Гоголь? Но почему классики прошлого подпирают руководителей государства нынешнего? В нынешнем не на кого опереться?
Но это только заметки на полях. Другой вопрос более важен – об исторической правде, о которой и Патриарх Кирилл говорил на открытии выставки.
У обоих, у Гоголя и Достоевского, организаторы «Романовых» нашли «народно-православные» цитаты. «Лучше ли мы других народов? – пишет на плакате Гоголь. – Ближе ли жизнью ко Христу, чем они? Никого мы не лучше, а жизнь еще неустроенней и беспорядочней всех их. «Хуже мы всех прочих» – вот что мы должны всегда говорить о себе. Но есть в нашей природе то, что нам пророчит это. Уже самое неустройство наше нам это пророчит. Мы еще растопленный металл, не отлившийся в свою национальную форму; еще нам возможно выбросить, оттолкнуть от себя нам неприличное и внести в себя всё, что уже невозможно другим народам, получившим форму и закалившимся в ней».
Федор Михайлович высказывается намного короче, на плакате даже буквы пришлось так увеличить, что соседние плакаты, если на несколько шагов отойти, уже и не прочитать: «Русский народ в православии хорош, а без православия – дрянь».
Дрянь? Вот и мне показалось сомнительным, даже задело, ведь получается оскорбительно – как это дрянь? Да и непохоже на автора «Великого инквизитора».
Достоевский много чего написал: в полном собрании сочинений 30 томов. Может, все-таки есть это у него? К счастью, корпус работ и Достоевского, и Гоголя изучается не первое столетие, много знатоков, а сейчас еще и Интернет позволяет в короткие сроки обшарить все наследие. Я сам принялся искать, обидно ведь. Попросил в социальных сетях о помощи литераторов, лингвистов, историков. Откликнулись десятки, огромное спасибо всем, кто помогал! Параллельно со мной, как выяснилось, искали источник и на многих православных сайтах.
И вот что оказалось. Цитата Гоголя моментально высвечивается – взята из небольшого эссе «Светлое воскресенье», вошедшего в «Выбранные места из переписки с друзьями». Помните, сколько споров вокруг них было? А вот «дрянь без православия» у Достоевского никак не находится. Нет ее. Не Достоевский это.
Как нет? Что же, в таких случаях есть другой способ поиска. Если нет у одного автора, может оказаться у другого. Поиски «интернавтов» были недолгими. Без упоминания Достоевского фраза сразу атрибутировалась к совсем другому персонажу – Александру Ивановичу Кошелеву, современнику писателя, видному славянофилу, сыну русского генерала-англофила и француженки – дочки эмигрантов, бежавших в Россию от страшной революции. Кошелев был известным публицистом своего времени и активно участвовал в полемике вокруг триады «православие, самодержавие, народность», укреплявшейся в качестве государственной идеологии.
И вот в 1858 году Иван Аксаков задумал издавать славянофильскую газету «Парус». То было время, названное потом Достоевским «благодетельной гласностью», – бурлило, обсуждалось все. Предстояла отмена крепостного права, в России наступала свобода. И, по Аксакову, народность должна была быть единственной спасительной путеводной нитью во всех реформах. Когда Кошелев узнал о программе, написал Аксакову остро критическое письмо, в котором и есть искомое: «Без православия наша народность – дрянь. С православием наша народность имеет мировое значение».
Искомое, да не то. Не народ, а народность. И не в смысле нация или этническая группа, а народность как идеология. Народность толковалась как крайний патриотизм, то, что сейчас мы назвали бы национализмом. Кошелев критиковал идею Аксакова «справа», с консервативных позиций. Ему казалось, что проповедовать «народность» отдельно, саму по себе, без православия, – это опасное вольнодумство.
Как потом оказалось, ту же опасность увидел в затее Аксакова и царский цензор. «Парус» на втором номере запретили, а издателям строго выговорили. А когда участники проекта обратились за разрешением нового издания, теперь уже под названием «Пароход», им было предписано, «чтобы идея о праве самобытности развития народностей, как славянских, так и иноплеменных, не имела места в газете». Вот так, пожалуйста, никакой народности, если не одобрено свыше. Народность – дрянь. Без православия и самодержавия. В этом решении видно еще, что слово «народность» и тогда имело два смысла: патриотизм и нация, народ. Что и послужило, очевидно, источником нынешней конфузии.
Из аксаковской переписки фраза о «дряни» попала в литературно-общественный оборот, и впоследствии ее не раз приводили русские религиозные мыслители, например, Николай Бердяев в статье «Алексей Степанович Хомяков» и Георгий Флоровский в статье «О патриотизме праведном и греховном», оба понимая кошелевскую «народность» как идею. Высказывание Кошелева приводит в книге «Очерки истории исторической науки» Павел Милюков, видный историк и лидер партии конституционных демократов в период русских революций. Книга издана в России в 2002 году.
Когда и где слова Кошелева отклеились от автора и почему прилепились к Достоевскому, сказать сейчас трудно. Интернет – и помощь, и ловушка. Понятно, что вырванная из контекста «народность» легко превращается в «народ». В Интернете есть даже вариант «русский без православия – дрянь, а не человек». Важно другое. Сейчас должно быть понятно, что, когда у многих в кармане планшетник или смартфон и wi-fi повсюду, такое не проходит. Фальшивую ноту сразу замечают. А одна фальшивая нота, бывает, запоминается лучше, чем весь концерт.
Может, все же мысль о «народности–православии» близка Достоевскому? Великий писатель и религиозный мыслитель всю жизнь думал об отношениях человека и веры, веры и Церкви. Эти размышления вылились в «Великого инквизитора», «поэму» о втором пришествии Иисуса Христа во времена инквизиции. Великий инквизитор приказывает арестовать Сына Божьего и обещает сжечь его. Но потом отпускает со словами «Ступай и не приходи более... не приходи вовсе... никогда, никогда!».
Еще до публикации в качестве главы романа «Братья Карамазовы» Достоевский отправил «Инквизитора» на отзыв лидеру «контрреволюции» 1880-х Константину Победоносцеву. «Ваш «Великий инквизитор» произвел на меня сильное впечатление. Мало что я читал столь сильное», – написал в ответ охранитель государственной идеологии, которого некоторые современники считали прототипом Инквизитора в романе. Незадолго до смерти Достоевский записал для себя: «Мерзавцы дразнили меня необразованною и ретроградною верою в Бога. Этим олухам и не снилось такой силы отрицание Бога, какое положено в «Инквизиторе» [...] не как мальчик же я верую во Христа и его исповедую, а через большое горнило сомнений».
Как это далеко от плакатных пошлостей!
От редакции. «НГР» попросили организаторов выставки ответить на вопрос об источнике цитаты, но ответа не получили.
