Осень демократии

ХХ век – век победившей демократии.
Максим Кантор. По рукам. Офорт № 19 из серии 'Метрополис'. 2005

Демократия есть главное достижение Запада. Многие ученые пришли к выводу, что история закончилась, – ничего лучше придумать уже нельзя. Пробовали иные социальные устройства, выяснили, что это – самое справедливое, установили его и вкушаем заслуженный отдых. Зависть окружающих укрепляет нас во мнении, что мы живем при лучшем на свете социальном строе: страстно хотели демократии жертвы тоталитарных режимов в Европе, страстно алчут ее в Латинской Америке, а как же нужна она в африканских странах! Степень удаленности от демократии указывает на степень дикости. Тот, кто лишен демократии, выпал из истории. Демократия есть предмет веры: достаточно произнести это магическое слово – и обретаешь статус правого в споре. Быть демократичным – значит быть либеральным, гуманным, порядочным. Быть демократом – значит противостоять тирании, варварству, рабству. В светских государствах люди верят в демократию так же истово, как их предки верили в бога.

Подобно вере в бога, вера в демократию может привести к разным последствиям. За демократические идеалы люди отдавали жизнь, за них же лишали жизни себе подобных. Отстаивая принципы демократии, томились в застенках мученики, и там же оказывались те, кто был против этих принципов. Именем демократии движутся сегодня полки и сбрасываются бомбы на те страны, которые еще не вполне вкусили от ее щедрот.

Вообразить, что публичный политик сегодня скажет, что не принимает демократию, так же невозможно, как вообразить служителя церкви, не разделяющего христианских доктрин. Конечно, в истории социума возможны беды, но это не отменяет ценности идеала, как не отменяло значение христианства наличие попов-пьяниц.

Ужасный век

Казалось бы, коль скоро известно, какой строй лучший, то устанавливай его и живи припеваючи. Но не так все просто. Очевидно, что демократий в двадцатом веке было представлено как минимум две: одна – социалистическая, другая – капиталистическая. Возникает путаница. Не могут два совершенно различных строя именоваться одинаково, однако же – умудрились. Одна из демократий управлялась однопартийной системой, а другая – многопартийной. Одна полагала условием своего существования – отсутствие частной собственности, а другая, напротив, ее наличие. Расхождение это радикальное.

Каждая из демократий считала себя подлинной, а свою конкурентку объявляла фальшивой самозванкой. Граждане социалистической демократии боролись за то, чтобы жить при демократии капиталистической, а отдельные граждане капиталистической демократии ждали чуда – появления в их странах социалистической демократии.

Рассуждая об упомянутых демократиях, нелишним будет упомянуть и их предшественницу – демократию рабовладельческую, которая была представлена в Древней Греции и Древнем Риме. Возникает законный вопрос: так какая же из демократий самая что ни на есть настоящая?

Как на грех, приходят на ум государства, которые сделались воплощением социального зла, – гитлеровская Германия или Италия времен Муссолини. Их принято именовать тоталитарными и противопоставлять демократии, однако преобразование Веймарской республики в Третий рейх осуществлялось исключительно по воле народа, и методы, с помощью которых народ приводился в состояние энтузиазма, ничем не отличались от методов демократических избирательных кампаний. Национал-социализм был одной из форм народовластия, и только. Вождь нации (фюрер) был делегирован народом на эту должность, а время его правления, в сущности, соответствует двум легитимным президентским срокам.

Пока слово «демократия» обладает привилегиями волшебного заклинания, дискуссия затруднительна. Так некогда слова «социализм» и «коммунизм» использовались в символическом значении. Сегодняшние спорщики пеняют друг другу на недостаточное знание подлинной демократии – мол, не те учебники читали, не самых прогрессивных авторов. Тем не менее именно о демократии мы знаем довольно много. Мы, собственно, ничего, кроме демократии, в своей жизни и не видели. Требуется объединить в сознании два простых утверждения – чтобы получить из них третье и с этим знанием жить дальше. Первое: двадцатый век есть век жестокий, убивший больше народу, чем все предыдущие века. Второе: история двадцатого века есть история демократии, другой истории у него не было. Следовательно, живое историческое бытие демократии – есть история массовых боен, лагерей смерти, тотальной жестокости. Если в отдельной точке мира демократия достигала покоя и благополучия, то за счет того, что непропорционально большая площадь планеты страдала. Подобно тому, как противники социализма имели основания говорить: «Хватит врать про идеалы, вот воплощение ваших идеалов, а другого не было», так исследователь демократии должен сказать сегодня: «За сто лет демократия проявила себя вполне внятно, ее черты можно разглядеть». Двадцатый век есть век победившей демократии. Уточнялся лишь метод правления, были опробованы варианты: корпоративное государство Муссолини, Советы большевиков, национал-социализм Гитлера, американский федерализм, развитой номенклатурный социализм, управляемая демократия, демократический централизм, буржуазная демократия, военный коммунизм. Позволительно предположить, что демократия как таковая содержит в себе элементы разных экономических укладов и чередует их – в зависимости от исторических и культурных особенностей. Эти модификации демократического правления объединяют несколько характерных черт.

Права и свободы

Демократия задумана как строй, гарантирующий права рядового гражданина, интересы маленького человека. Гражданской свободой принято именовать независимость от масштабных планов тирана. Вопрос в том, гарантирует ли рядовой маленький человек права другого рядового человека, вполне ли он следует кантовскому императиву.

Именно для соблюдения внутренних гарантий учреждаются законы, которые ставятся над гражданским обществом. Разумеется, действуют они только внутри его, применять их по отношениям к иным обществам (допустим, деспотическим) неразумно. Хотя в деспотических обществах тоже существует рядовой маленький человек, по отношению к нему демократия не в состоянии применить свои благородные принципы.

В этом несовпадении общественных развитий много привлекательного. Например, как родовую черту демократии можно обозначить обязательное присутствие в обществе определенного процента бесправных людей. Они ходят по тем же улицам, дышат тем же воздухом, что их свободные соседи, они так же наделены чувствами и душой, но жизнь их протекает иначе. Их можно даже не считать полноценными членами свободного социума, который, однако, пользуется их услугами. Их наличие дает возможность остальным в полной мере вкушать прелести свобод.

Так, в Древней Греции демократия пользовалась услугами рабов. Свободнорожденные шли на форум, а рожденные в рабстве туда не приглашались. Иначе говоря, гражданские свободы распространялись не на все общество, а на лучшую его часть. Может быть, следует говорить, что демократический полис жил сам по себе, а рабы – сами по себе, что две этих категории смешивать не пристало? Однако рабы и свободные жили в буквальном смысле бок о бок, и рассматривать их существование изолированно – затруднительно. Сходным образом права, которыми была наделена в социалистической демократии партийная номенклатура, не распространялись на рядовых колхозников, пенсионеров, рабочих. Считалось, что колхозники обладают правами, сходными с правами чиновников; на деле они были крепостными, приписанными к земле, практически лишенными возможности что-то в своей жизни поменять. Прописка, паспортная система, закон об обязательном труде делал невозможным для подавляющего большинства предпринять что-либо, что не входило в планы начальства. Фактически большая часть населения была внутренней колонией – и колонизация была необходима для демократического правления. Точно так же в странах буржуазной демократии проживает огромное количество людей, являющихся по тем или иным причинам неполноценными гражданами. В капиталистическом обществе регулирующим механизмом выступает не закон об обязательном труде, но напротив – наличие безработицы. Однако в социальном отношении эти факторы играют одну и ту же роль, а именно: удерживают лишенное прав население в состоянии, удобном свободным гражданам того же общества. Наемные рабочие-эмигранты, лишенные вида на жительство, выполняющие грязную работу, а также обитатели третьего мира, которые у себя в стране под надзором наместника трудятся на предприятиях, принадлежащих развитым странам, – производят продукцию, необходимую демократическому обществу. Но гражданами его не являются.

Конечно, можно утверждать, что целью развития цивилизации является такое состояние, когда демократия утвердится буквально везде, граждане повсеместно уравняются в правах и разницы между развитым капиталистическим государством и африканской страной не станет. Можно говорить о том, что наступят такие времена, когда демократический строй не будет нуждаться в рабах для поддержания жизни свободных. Но поскольку так никогда еще не было, утверждение это относится к разряду непроверенных гипотез. Гражданское правовое общество жизнеспособно в присутствии неправового общества, которое используется как ресурс.

Народ и его враги

Другой типологической чертой демократии можно считать массовые репрессии, произвольный характер исполнительной власти.

Причуды абсолютных правителей общеизвестны – однако ограничены возможностями их личности: тиран страшен, но смертен. Возможности же народа – в том числе и в произволе – безграничны. Сигизмундо Малатеста, Людовик ХI, Чезаре Борджа были людьми жестокими, но убили меньше людей, нежели Гитлер и Сталин, которые в своей жестокости опирались на общество. Иван Грозный не потому не построил лагерей, что был гуманист, просто он был одинок в своем разгуле, а Сталин работал вместе с массами. Ради счастья миллионов можно истребить миллионы, а чтобы насытить жестокость одного, достаточно тысяч. Это скверная арифметика, но верная.

Народ не руководствуется законом, он сам формирует закон, а если надо – вносит поправки. Именно народ, то есть открытый демократический суд, большинством голосов приговорил Сократа к смерти, именно народ требовал расстрелов во время открытых процессов, учиненных Сталиным, именно народ, то есть избранные народом сенаторы и конгрессмены, делают возможными неправые войны. Ответственность за эти преступления лежит не на тиранах и демагогах (как принято считать), но на природе народной власти, которая решения сатрапа превращает в приговор общества.

Слово «демократия» используется как эвфемизм слова «свобода», но оправданно ли? Благом народа и представлением о том, что есть свобода народа, оправдывались самые беспощадные дела. Демократическая власть гильотинировала несметное количество граждан, демократическая власть проводила раскулачивание и партийные чистки, демократическая власть вела охоту на ведьм во времена Маккарти, демократическая власть оправдывала резню в колониях, демократическая власть мирилась с голодом и эпидемиями на окраинах, чтобы кормить центр империи. В конце концов, именно демократическая власть строила концентрационные лагеря – это не тирания додумалась до столь масштабных планов: именно народ понимает, как лучше использовать народные массы.

Термин «враг народа» отражает именно демократическую суть обвинения отдельного человека. «Ты ничто, а твой народ все» – это уже гитлеровская формулировка, и тоже исключительно демократичная, не правда ли? Термин «недочеловек», введенный политическим новоязом в отношении террористов и их предполагаемых сообщников, – из той же смысловой группы. Есть общество, а есть субъект, выпадающий из общества: он – недочеловек, враг народа. Сократ и Мандельштам – враги народа, они жертвы не Сталина и Анита, но демократической формы правления, сделавшей Сталина и Анита выразителями народных интересов. Угрызения совести не должны мучить демократического человека. Враги народа подвергают риску его свободы – как же их не покарать?

Чему поклоняемся?

Третья типологическая черта демократии – язычество. Секуляризированное демократическое общество исключает монотеистические религии, оттого что исключает иерархию ценностей. Утверждение заменяется заклинанием, образ – знаком. Существует идол – свобода, ему и приносятся жертвы, часто человеческие.

Как в язычестве, в демократии нет духовных авторитетов, зато есть власть стихий: обаяние движения к прогрессу, материальному благополучию, к некоей не особенно осмысленной свободе, то есть к тому состоянию, когда тебе не могут приказывать, а ты – можешь.

Важно различать языческую демократию дохристианскую и постхристианскую. Великое язычество Древней Греции и Рима не похоже на то, что мы наблюдаем в двадцатом веке. Между ними – время христианской этики, от которой язычество Нового времени планомерно отказывалось. Постхристианский языческий культ возник как способ манипулирования массами более совершенный, чем тот, который был возможен внутри христианских конфессий.

Культ титанов Третьего рейха и соцреализма иногда противопоставляют абстракции и поп-арту. Но истуканы тоталитаризма рождены именно питательной средой авангарда: титаны возникают из хаоса. Этих титанов, в свою очередь, потеснили либеральные инсталляции – но форма шаманского обращения к зрителю от того не поменялась.

Всякое время и всякая форма правления рождают свое искусство. Подобно тому, как есть свое искусство у абсолютной монархии, у времени регентов, у германских и итальянских княжеств, так есть свое искусство у нашего времени – времени победившей демократии. Это искусство воплощает политику – легкая необременительная абстракция, потешная инсталляция, глянцевое фото. Искусство ничего не рассказывает, оно символизирует прогресс, воплощает порыв, мило веселит. Победила самая прогрессивная власть на свете – и всем остается только радоваться.

Гениальность vs. гигантизм

Наконец, характерной чертой демократии является отрицание великого ради гигантского. Великое демократии противопоказано. Общество равных инстинктивно опасается проявлений гения: вдруг будут ущемлены амбиции граждан. Гений есть воплощение неравенства, а нам этого не нужно. У каждого будет 15 минут славы, сказал Энди Уорхол, прогрессивный демократический художник.

Однако одновременно с боязнью всего неординарного общество равных испытывает и желание видеть себя не уступающим в мощи цезарям. Монументальное искусство, массовые тиражи, небоскребы, мега-концерты – все это свидетельствует о гигантском размахе. Но фантазия работает лишь в сторону укрупнения масштаба – так Хлестаков описывал арбуз величиной с дом.

В сущности, этим противоречием объясняется такой загадочный феномен, как авангард (по определению – искусство одиночек), который стал массовой культурой. Так родилась философия развитой демократии – постмодернизм, подвергший деструкции любое директивное утверждение. Так оформилось стремление интеллигенции не допустить существования великого – мы достигли акме развития, так утвердимся же в современном состоянии. В первую очередь это коснулось великих социальных проектов: социальные мыслители исчезли, их заменили релятивисты-социологи.

Эту жертву общество готово принести, чтобы не стать игрушкой в руках тиранов. Однако с неизбежностью становится ею.

Кое-что о плюрализме

Гарантией свобод рядового маленького человека является политический плюрализм. Впрочем, в ходе истории демократии остановились на оптимальной модели – для сохранения свобод достаточно двупартийности. В дальнейшем упростили и это решение: сегодня разница между правыми и левыми нужна только журналистике. Власть различает лишь верхних и нижних. Новые английские лейбористы сильны именно тем, что они консервативнее консерваторов.

Обсуждая выборы в Италии со своей итальянской подругой (а к тому времени, как выйдет газета, будет известен итог), я услышал: «То, что происходит, ужасно! У нас все-таки есть традиции демократии!» Я спросил: какие именно? Антонио Грамши или Джузеппе Мадзини? Бенито Муссолини или Лаки Лучано? Фашизма или мафии, боровшейся рука об руку с американцами против фашизма? Все это формы народовластия, это и есть традиция – невозможно вычленить из истории демократии один компонент и объявить традицией именно его. Сила Берлускони в том, что он аккумулирует традицию в целом, объединяет левых и правых, Северную Лигу и внучку Муссолини. Берлускони есть высшее достижение демократии: субстрат власти и политических свобод, прав маленького человека и выгод большого бизнеса. Можно назвать это коррупцией, а можно сказать, что коррупция есть условие существования демократии. Биографии Шредера, Ширака и так далее по списку сказанное подтверждают. Семинары демократического правителя, которые проводит на Сардинии демократ Берлускони и которые охотно посещают его коллеги – президенты свободного мира, несомненно, есть высшая фаза развитой управляемой демократии. Если победит Проди – удастся ли ему победить силу вещей?

Закономерный итог

Согласно Платону (эту мысль потом повторяли многие), общественное устройство проживает жизнь живого организма, оно подвержено старению, распаду, смерти. Платона бессчетное количество раз упрекали в непонимании демократии, в том, что он предрек ей тираническое будущее. Он лишь указал на динамику ее роста, а мы увидели это развитие воочию: от романтической демократии Оноре Домье и Карла Маркса – к титанической демократии Сталина и Гитлера – к сентиментальной демократии Горбачева и Рейгана – и, наконец, к управляемой демократии Буша и Путина.