После империи

Бояре знали, что только царь решает, жаловать их или казнить.
Виктор Васнецов. «Царь Иван Грозный». 1897 г. Государственная Третьяковская галерея

Героем этих заметок станет политическая элита в ее функциональном измерении – как сообщество лиц, принимающих стратегические политико-управленческие решения. Слово «элита» на Руси долго резало слух. И не случайно, поскольку положение управленческого класса страны было своеобразным: на протяжении последних пяти веков он не был элитой в подлинном смысле этого слова.

Элиты и первое лицо государства

Управляя обществом (а порой и помыкая им), в отношениях с первым лицом государства (царем, императором, генсеком правящей партии) российский политический класс был бесправным орудием. Михаил Сперанский писал, что в России есть «рабы государевы и рабы помещичьи. Первые называются свободными только в отношении ко вторым». Периодические боярско-аристократически-номенклатурные бунты против монаршей власти были восстаниями крепостных. Кредо государя в отношениях с ближайшими соратниками лучше других выразил Иван Грозный: «Жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны же». Несмотря на сброс пролетарскими революционерами в 1917 году «с корабля современности», кажется, всего, что можно было сбросить, эта модель властной симфонии выжила и в советские времена. И не просто выжила, а стала ее химически чистой версией. Николай Байбаков, занимавший высокие посты в различных составах советского правительства на протяжении сорока лет, вспоминал, что номенклатурная колода «тасовалась так же, как некогда помещик помыкал своими крепостными».

И только социально-экономические и политические реформы 1990-х годов сломали эту традицию: управленческий слой действительно обрел статус элиты. Впервые после Киевской Руси управленческий слой перестал быть холопом верховной власти.

Однако, обретя статус элиты в смысле освобождения от гнета верховной власти, этот слой утратил свой системообразующий признак – субъектность. Из субъекта он стал объектом. Если функция властной элиты – принятие политико-управленческих решений, то ее миссия – это производство смыслов, целей и стратегий движения ведомого ею общества. Элита является таковой, когда она способна к продуцированию общезначимых смыслов и стратегий. Но именно здесь обнаружились главные проблемы: элита эффективна в производстве приватных, а не общезначимых смыслов и стратегий. В чем причины этой ситуации?

Сравнение с равновеликим

Если бы потребовалось односложно определить существо нынешнего периода эволюции отечественной государственности, то предельно лаконичной характеристикой была бы констатация ее постимперского этапа. Все познается в сравнении. Представляется, что к ответу на поставленный вопрос поможет подойти взгляд на постимперскую Россию в свете британского опыта.

Недавно был отмечен 55-летний юбилей пребывания на престоле королевы Елизаветы II, правление которой войдет в анналы не только как одно из самых длительных в мировой истории, но также как отмеченное тяжелейшим кризисом – распадом одной из величайших империй мира, о которой прежде говорили, что над ней «никогда не заходит солнце». Сложившись в течение XVI≈XVIII веков, Британская империя достигла пика могущества в середине XIX века. Россия стала второй после Британской империи страной по размеру территории в начале XVII века. Через столетие Россия обрела имперский статус, а в середине ХХ века, после Второй мировой войны, – в формате СССР – превратилась во вторую в мировой политической иерархии величину. Крушение Британской империи началось именно в этот период. Через полвека последовал распад империи отечественной (при всей относительности использования термина «империя» применительно к СССР). И хотя падение этих империй разделяет всего около полувека и процессы заката имеют немало общих черт, существенных различий больше.

Главное отличие заключается в том, что характер распада Британской империи был вынужденным: она пала под напором центробежных импульсов, исходивших из колоний, несмотря на энергичные и целенаправленные усилия элиты по сохранению империи. Черчилль, вернувшийся во власть в 1951 году, через четыре года после утраты главной имперской жемчужины – Индии, заявил, что выиграл выборы не для того, чтобы «председательствовать при закате Британской империи».

Распад же СССР, ставшего преемником Российской империи, в высшей точке его могущества произошел не в последнюю очередь вследствие двусмысленной позиции самой отечественной элиты – позднесоветской номенклатуры. Обширная мемуарная литература и свидетельства многочисленных участников политических событий рубежа 1980–1990-х годов свидетельствуют, что центробежные движения в республиках СССР, инициированные национальной интеллигенцией, имели негласную поддержку в высших эшелонах власти страны, что стало важным фактором успеха этих движений.

Представляется, что причины столь нелогичного – с точки зрения имперской логики – поведения отечественного политического класса во многом были определены особенностями внутренней организации, ментальности и установок сознания отечественной элиты конца 1980-х годов. Именно эти особенности сыграли ключевую роль в определении судьбы страны.

Особенности рекрутирования

С чего начинается империя? «Тремя китами» любой империи, без которых она невозможна, являются собственный «Большой проект», избыточная энергетика населения (пассионарность – как витальная, так и метафизическая) и эффективные технологии рекрутирования имперской элиты, осознающей свою миссию.

Первым значимым историософским проектом для России стал проект «Москва – Третий Рим». Впоследствии он обретал различные формы, одной из которых стал III Интернационал. Принципиальной особенностью историософской доктрины Российской империи, обретшей после 1917 года формат СССР, была не эксплуатация периферийных территорий, но патернализм центра по отношению к территориям, вовлекаемым в орбиту империи. Тип Российской империи–СССР исследователи характеризуют формулой «империя минус империализм». Это означает, что имперский центр выступал донором по отношению к окраинным землям, а жители последних зачастую имели более высокий уровень жизни, нежели население центра. Так, даже в период тяжелейшего послевоенного кризиса сельского хозяйства СССР (1946–1947 годы), когда на Украине и в РСФСР от голода умерло более 2 миллионов человек, разница в оплате сельскохозяйственного труда в Закавказье и в российском Нечерноземье доходила до десятикратного разрыва, а социальные расходы в республиках Прибалтики и Средней Азии составляли самый высокий показатель в СССР.

Британская империя была империей классического типа: своим возвышением метрополия во многом была обязана колониям. Хотя справедливости ради следует оговориться, что одномерно негативная оценка роли метрополии по отношению к населению колоний вряд ли правомерна. История создания Британской империи включает немало трагических страниц – но все же и жители ядра, и население периферии империи рассматривали ее в качестве общего дома.

Что касается энергетики населения, то она в России на протяжении веков выступала неиссякающим ресурсом, являющимся необходимым «горючим материалом» любого исторического движения. Однако, похоже, безжалостный к России ХХ век истощил ресурс психологической энергии. На исходе ХХ столетия население страны было поставлено на грань психологического и физического выживания.

Но важнейшие причины, определившие разницу постимперской эволюции России и Британии, коренятся в особенностях формирования и ментальности политического класса двух стран. Специфика российской элиты была определена условиями и темпами имперского строительства в России. Не последним по значимости фактором стали здесь особенности территориального строительства. Известно, что вызов пространства – главнейший вызов любой империи. Динамика территориального расширения в процессе создания Российской империи была беспрецедентной. Только в период между серединой XVI века и концом XVII века. Москва в среднем ежегодно (150 лет подряд!) приобретала земли, равные площади современной Голландии. К началу XVII века Московское государство равнялось по площади всей остальной Европе, а присоединенная в первой половине XVII века Сибирь по масштабу вдвое превышала площадь Европы. К середине XVII века Российское государство стало самым большим государством в мире, а к середине XVIII века территория России по сравнению с Московским княжеством начала правления Ивана III увеличилась более чем в 50 раз, составив шестую часть обитаемой суши.

Территориальное расширение в столь значительных масштабах и такими темпами, в условиях бедности государственной казны, требовало запредельного напряжения сил и населения, и элиты. Чего стоят одни петровские реформы или сталинская индустриализация!

В условиях подобного имперского строительства России рекрутирование властного класса начиная с XV века было выстроено по «служилому лекалу», основанному на принципе «привилегии – за службу государству». Этот принцип предполагал наделение управленческого класса государства временными привилегиями в качестве вознаграждения за несение службы государству. Поэтому в качестве политической элиты России на протяжении пяти веков выступал высший эшелон административно-политической бюрократии. Сформировавшись еще в Московском государстве, этот принцип благодаря реформам Петра Первого стал эффективной технологией формирования политической конструкции Российской империи. Можно с определенностью сказать, что имперская элита в России началась с отказа от принципов местничества и землевладения в пользу «служилого критерия».

Привилегии стали пряником, необходимым для привлечения на государственную службу, поскольку последняя в условиях России порой была весьма далека от положения праздного класса. Василий Ключевский констатировал, что обязательные государственные повинности в России с наибольшей тяжестью падали на высшие служилые классы, а Ричард Пайпс писал, что по крайней мере в одном отношении московские служилые люди находились в худшем положении, чем их крепостные: в отличие от них слуги государевы не могли жить круглый год дома.

Тяжесть государственной службы на протяжении значительных периодов российской истории была столь значительна, что, например, в ХVII веке массовый характер приобрело явление закладничества – уклонение от государственной службы путем перехода в холопы, то есть ценой потери личной независимости.

В 1930–1950 годах в СССР принадлежность к номенклатуре означала тяжкую изнурительную работу, скромно оплачиваемую и не ограниченную по времени, чреватую физическим и психологическим переутомлением. Наиболее яркой иллюстрацией положения отечественной политической элиты можно считать эпизод из воспоминаний Николая Байбакова, относящийся к лету 1942 года. Поставленная перед Байбаковым – тогдашним замнаркома нефтяной промышленности – задача была чрезвычайной: уничтожить нефтяные скважины Грозного в случае захвата города немцами. А сформулированные Сталиным Байбакову условия выполнения были таковы: «Если вы скважины не взорвете и нефть достанется немцам, мы вас расстреляем. Но если вы скважины взорвете, а немцы город не захватят, мы вас тоже расстреляем┘».

Таким образом, положение российского политического класса было весьма далеко от статуса подлинной элиты. Особенно в сопоставлении с элитой Британской империи. Несмотря на то, что служба в окраинных землях и их обустройство в колониальный период способствовали вертикальной мобильности в обществе и выполняли функцию социального лифта, несмотря на тенденции демократизации процессов рекрутирования британского политического класса в ХХ веке – на протяжении столетий традиции наследственности, аристократизма, дистанцированности от общества были доминирующими в формировании британской элиты. Конечно, представление о миссии «белого человека» не случайно включало понятие «бремени», однако в сравнении с бременем российской элиты эти жертвы были существенно меньшими: история российской элиты может служить иллюстрацией гегелевской мысли о том, что развитие не является процессом, совершающимся без борьбы, а является «тяжелой недобровольной работой, направленной против самого себя».

Подобные параметры имперского строительства в России и определили востребованность модели формирования ее властного класса по принципу наделения временными, на условиях несения службы государству, привилегиями.

Этот сквозной принцип формирования российской элиты определял перманентность ее стремления превратиться в подлинную элиту, обладающую постоянными, передающимися по наследству привилегиями. Заветным желанием номенклатуры было сбросить оковы государевой опеки и обрести статус подлинной элиты.

Освобождение рабов государевых

Обретение полноценных привилегий в 1990-е годы стало революцией элит в качестве сообщества, нацеленного на реализацию партикулярных интересов и приватных целей (не случайно в 1990-е годы термин «элиты» побил рекорд по частоте употребления). Более того, собственность стала ключевым основанием рекрутирования во власть. Произошла приватизация не только государства, но и статуса элиты. Платой за приватизацию статуса элиты и обретение сопутствующих этой приватизации подлинных привилегий стал отказ российского политического класса от имперской миссии. Из носителя миссии он стал приватным субъектом.

Встраивание в международный контекст в новом постимперском качестве – непростая задача, которая требовала виртуозного политического искусства, навыков политического торга и действенных коммуникаций с влиятельными субъектами мировой политики. Позднесоветские администраторы оказались не слишком успешными в политическом торге, что не в последнюю очередь было обусловлено специфическим качеством позднесоветской номенклатуры – ее провинциализмом. В качестве предмета торга за обретение нового статуса были выставлены территории, и трансформация СССР в пост-имперский формат произошла по формуле «Статус в обмен на территории». При этом формализацией отношений (заключением межгосударственных или межблоковых соглашений и т.п.) стороны себя не утруждали – «размен» произошел в формате джентльменских соглашений. Однако довольно быстро выяснилось, что соглашения для того и заключаются, чтобы их нарушать. Известные попытки предложить «новое мышление» не только «для нашей страны», но и «для всего мира» потерпели фиаско. Правил Realpolitik никто отменять не собирался...

Есть ли кризис воли

Что касается нынешнего статуса российской элиты в глобальном мире, то его измерения многообразны. В политическом аспекте можно констатировать вхождение в мировой элитный клуб (членство в восьмерке, триумфальный саммит в Санкт-Петербурге и т.д.); ситуация в отношении российской бизнес-элиты не столь однозначна. С одной стороны, прием в высших кругах Лондона Романа Абрамовича, награждение одним из самых почетных орденов Франции Владимира Потанина. С другой – эпизод в Куршевеле.

Давно замечено: каждый народ имеет правительство, которое заслуживает. Качество руководящего слоя есть лакмусовая бумажка качества общества. Кризис лидерства – верный признак упадка нации. Тяжелейшего, но временного и преодолимого – или окончательного?

Вернемся к аналогии с Британией. Сохранить империю не удалось, и многое из того, что знакомо нам по отечественной истории последних лет (включая кризис ядра империи, вызывающий ассоциации с процессом деволюции на британских островах), имело место и в Альбионе. И тем не менее, хотя в начале 1960-х годов о Британии говорили, что она утратила империю и не нашла новой роли в мире, а в 1970-х называли «больным человеком Европы», снижение субъектности страны не было обвальным. Несмотря на утрату значительных территорий, Британия сохранила существенное влияние как на части территорий бывшей империи (в рамках Британского Содружества Наций), так в мировой политике в целом, хотя уступила первенство новым лидерам. Влияние же России – как в рамках СНГ, так и в мировой политике в целом – существенно ниже, несмотря на сохраняющийся значительный потенциал влияния.

Парадоксальность ситуации заключается в том, что объективные предпосылки российской субъектности налицо – значительный ресурсный потенциал, обширная (пока) территория, разнообразные политические механизмы. Недостаточно одного, но ключевого ресурса – политической воли. Пассионарности. Каждая эпоха рекрутирует своих героев: империи создаются титанами. Но героические эпохи – в прошлом. Страсть истощает. Имперская элита устала от имперского бремени.

Впрочем, снижение политической субъектности может быть сублимировано в экономическую пассионарность. Вспоминается траектория экономического класса другой страны, описанная Драйзером, – «Финансист–Титан–Стоик». История может повториться┘.