Владимир Семенов
В некоторых видах деятельности истории успеха невозможны.
Н.И.Нестерова. "Затонувший пароход". Опубл.: В.С. Манин. "Русская живопись ХХ века". Том 3. СПб., "Аврора", 2007
Елизавета Глинка – президент международного благотворительного фонда VALE Hospice International, с августа 2007 года – исполнительный директор фонда «Справедливая помощь». В Москве «Справедливой помощью» реализован проект первой бесплатной выездной хосписной службы для обреченных больных. Еженедельно работает выездная служба на Павелецком вокзале, которая оказывает помощь бездомным. Пользователи интернета хорошо знакомы с блогом Елизаветы Глинка doctor-liza.livejournal.com. Мы говорили о больных и бездомных людях, исключенных из социума.
– Елизавета Петровна, тема благотворительности развивалась в 90-е, сейчас государство сильно затруднило жизнь некомерческих организаций (НКО). Сама атмосфера в обществе – культивирование сценария успеха, нацпроекты – отодвигает эту тему на задний план.
– Я не понимаю, почему одно исключает другое. Почему программа «Здравоохранение» исключает помощь независимых организаций, не политических, а просто благотворительных. Почему она не включила введенное в 90-е годы понятие благотворительной медицины, которое в России до революции было. Почему сейчас на этом пути такие препятствия. Благотворительность занимается тем, что государством не выполняется. В моем случае это обреченные больные, которые умирают и от рака, и не от рака. Нет системы хосписов, которая принята в Европе, – хосписы у нас только для онкологических больных, а остальным некуда деться, они лежат в отделении сестринского ухода, которое плохо оборудовано, работа сестер плохо оплачивается, это порождает вымогательство просто за то, чтобы положить. Либо дома престарелых, которые не для больных, но туда берут, например, в обмен на квартиру┘ Я говорю о больных, которые лишены средств. Которые не могут лечиться в платной клинике. Их увозят на «скорой», но, как правило, выписывают, и фонд ежедневно получает звонки: нет денег на частную сиделку или мы не хотим отдавать маму в социальное учреждение – несмотря на то что мы бедные, мы ее любим...
– А если говорить о бездомных?
– Существуют приюты.
– И частные?
– Были бы – я бы сама открыла. Они все на дотации государства. Потребность в местах явно больше, чем их количество. И из этих приютов бомжи бегут. Или - берут на три дня. А должна быть социальная реабилитация. Наконец, существует категория, которая не желает жить в приютах. Они не сумасшедшие. Они просто другие.
Мое дело помогать, а не осуждать – а в помощи эти люди, голодные, несчастные, лишенные абсолютно всех прав, нуждаются.
– А многие осуждают?
– Мужчина один в блоге написал – в моего родственника плюнул бомж в метро, я нанял милиционеров, дал им 500 долларов, смотрел, как они его избивали дубинками, и испытывал чувство удовлетворения. Кто-то считает, что их надо высылать на 101-й километр, удерживать в закрытой зоне...
– Помощи от государства нет?
– Никкой абсолютно. Но есть люди, которые нас поддерживают, – самые разные. И в государстве. Например, наш фонд поддерживает Миронов. Без политики, как частное лицо.
– Поддержка должна бы быть более системной...
– Существует автобус «Милосердие», который подбирает бездомных по ночам, одно время мы сотрудничали. У меня есть письменное благословение Патриарха на создание хосписа для обреченных неонкологических больных. Но оказывается, что слово Патриарха никого не волнует. Ходила в Пятую городскую больницу, говорю: дайте флигель, Патриархия вложит деньги. Мне сказали – а нам нужен девятиэтажный хирургический корпус. А мне нужно положить хосписных больных, потому что им негде лежать. Вот позвонили из прокуратуры – нашли бомжа с моей справкой. Его не убили, не сбила машина – больной умер на улице. Не в больнице, на улице. А справку я выдаю, что у него нет документов и чтобы его не задерживали.
– К вопросу о справках – бюрократия сильно вам мешает?
– Если вы занимаетесь вышибанием помещения, вы обречены день пропадать. Я не устаю от больных, от ран, грязи и прочего. Мне проще сделать 52 тяжелые перевязки, чем сходить на прием к чиновнику. Чтобы общаться с чиновниками, нужно бросить больных, только ходить, записываться, объяснять, ждать – примут – не примут.
– У некоторых слоев населения денег стало много. Но бурного роста благотворительности нет┘
– Люди зарабатывают деньги. Решают свои проблемы. А это балласт. Вот в ближайшем Подмосковье больные – я уже говорю не о бомжах, а о больных. Они лежат. Абсолютно ненужные. К ним мало кто приходит. Нет добровольцев. На Западе существуют хосписы, в которых организовано дежурство добровольцев, есть хосписы, которые только на добровольцах держатся. Таких больных посещают. А у нас социальная служба привозит два раза в неделю продукты и оставляет. Вот у меня больная – у нее рак кожи лица, череп голый. Она лежит дома одна. К ней пришла онколог, посмотрела издалека, ушла. Это просто один пример.
Тут еще и специфика наших больных: люди думают – а зачем, все равно умрет. Мы работаем с обреченными во всех отношениях. И в социальном, и в психологическом, и в физическом, и в моральном, и в психическом. Самый, как выражаются, низ. Нужны истории успеха, а у меня тут провал. Ну какие-то есть – вот из Молдавии парень – спасли, отправили. Но не отследишь же, как больного, который стоит на учете – прошло пять лет┘ У меня не будет красивого конца. Они все погибнут. В каких условиях – другой вопрос. Но вот это как раз меньше всего обсуждается.
– Это и есть благотворительность в чистом виде. Помощь в безнадежных случаях.
– Говорят: Глинка делает пиар на смерти, на крови... Я в эти дискуссии давно не вступаю. Кто хочет помогать – меня находят. И люди, которые приносили нам пеленки, хлеб, – возвращаются, им нравится. Они видят результаты своего труда – как эти безнадежные меняются. А кто не хочет – будет придумывать разные причины. Очень популярен принцип «сам виноват». Не надо было пить. А эти люди не пьют, можно подумать.
Все думают, что тут одна сплошная одинаковая чернуха. А больных одинаковых не бывает. И смертей одинаковых не бывает. Так же и с бомжами. Среди них есть очень добрые люди: вон там на помойке Васька лежит, которому оторвало руку, сходи к нему. Или – дай с собой поесть, я отнесу тому-то... Есть озлобленные очень. Сейчас пошли освобожденные – ВИЧ-инфицированные, с гепатитами, изнасилованные... Сначала было страшно - я одна женщина на вокзале. Сейчас был человек с переломом челюстей, которому нужно снимать шины. Я не стоматолог. Но он говорит – я не могу есть неделю, конечно, он злится. Ему некуда пойти. Мы научились снимать шины...
Все разные. Нас вообще очень мало что различает. Только количество денег. Кстати, на вокзал не только бомжи – пенсионерки приходят. «У меня пенсия послезавтра, у вас каша осталась?» «Вот рецепт, а денег нет, дайте, пожалуйста, валокордин». Идут, строго соблюдая очередь: первые уголовники, они более наглые. Перед женщинами, детьми и больными уголовники мрачно, но подвигаются...
Выучила феню – сначала я их вообще не понимала. Тогда можно добиться – откуда он, кто мама и папа, что случилось, где родился, почему в Москве. Индивидуальный подход нужен. Знаете, сколько мне звонит людей с деньгами, с коттеджами? В Киеве. Можно к вам? У вас же есть деньги, есть возможность лечь в частную клинику. А они хотят к нам, потому что лучший уход.
– А бизнес?
– Есть компании, которые выделяют определенный процент на благотворительные цели. Но в Европе даются налоговые льготы компаниям, у нас нет. Сильнейшее недоверие. Мы иногда больше, чем на больных, тратим времени на поддержание бухгалтерии и аудит. Как фонд, который зарегистрирован в государстве, может взять? Это значит – попасть под статью. Вообще у нас очень мало денег проходит. Нет уборщицы – полы моем сами, врачи, помощники и добровольцы. И стараемся, чтобы добровольцы приносили бинты, перевязочный материал, лекарства. Кровати приносят. Месяца два назад Сретенский монастырь откликнулся – первый раз церковники помогли.
– Это через блог все?
– Да. Или на вокзале подходят. Это такая приемная наша. Я в блоге ничего не прошу, просто что вижу, про то пою. А люди хотят помогать, иногда отдают последнее. Полуслепая старуха подарила мне ангела-хранителя, говорит – вы только носите его с собой. Свои вещи отдает. Старые.
– Расскажите о киевском хосписе.
– Там чистые онкологические больные. Мы первые на постсоветском пространстве 6 лет назад стали брать умирающих детей вместе с семьей, если она есть, если это не бездомный. Бесплатно. 25 мест. Три месяца назад открылся новый хоспис – до этого занимали 7-й этаж одного отделения, была одна палата. А сейчас город, посмотрев на нашу работу, выделил бюджетные деньги, построил двухэтажное здание, в котором две палаты.
Сейчас погибает четырехлетняя девочка, у которой две старшие сестры и мама, папа их оставил. Живут в палате. Вчетвером. Когда болеет член семьи, если хорошие отношения, болеют все. Как можно их разлучить? Дома держать тоже невозможно – представьте, умирающий в однокомнатной квартире и еще двое маленьких детей.
Это именно благотворительная медицина – правила создаются в процессе работы. Бюджетные деньги на кормление и обслуживание этих членов семьи не предусмотрены, мы тратим свои. И они у нас лежат не по три дня – есть дети, которые умирают по полгода. Противоположный случай – у меня погибала больная от рака почки. У которой был здоровый восьмимесячный ребенок, и она сказала, что очень хочет быть с этим ребенком. Мы поставили коляску – ребенка приносили, с 8 утра до 8 вечера он находился с мамой. В городской больнице это сложно себе представить.
– Все государственное регламентировано, а тут индивидуально?
– Именно. И у чиновника может быть трагедия. А мне чиновники или говорят – ты ненормальная, или требуют бизнес-план. Какой бизнес-план? Работы по бездомным, по умирающим в Подмосковье? По семьям, где нечего есть? По какому-нибудь Переславль-Залесскому, где помощь больным не оказывается? У меня в Новгородской области сейчас больной Лакин, он попал под бронетранспортер, когда совершал побег из армии. Реабилитация в центре стоит десять тысяч евро. В месяц. С одного человека. Мама его пишет мне письма – мой мальчик хочет общаться с такими же, как он, помогите, пожалуйста, сделайте что-нибудь. Где мне взять десять тысяч евро? Весь бюджет фонда расписан на тяжелейших больных.
Это колоссальный пласт общества – инвалиды. У них нет ни интернета, ни телефона. Мама Лакина ходит в школу и отправляет мне справки с акушерского пункта. Знаете, как он ко мне попал? Его пригласили на шоу Малахова, и он просил в эфире убить его. 25 лет. А травма не такая, что она несовместима с жизнью – он просто парализован от пояса вниз, у него руки работают, голова работает, он даже писает сам. Но настолько отчаялся от безысходности, от того, что мать в старуху в 42 года превратилась... Единственное, что он имеет, – это Первый канал, и он им написал письмо – покажите меня, я хочу умереть. А потом они позвонили мне и сказали – возьмите, пожалуйста, мы примем участие. Я больше ни одного звонка не получила, мне дали телефон мамы, вот так мы общаемся полгода. Мальчик себя убивать передумал. И сейчас мы ищем, каким образом его реабилитировать, собираем последние справки, скорее всего в сентябре он поедет.
Я в блоге не пишу и десятой части того, с чем мы сталкиваемся. Такая степень отчаяния. Такое горе.
– И законы ведь есть, но они не выполняются...
– А мы ругаемся, пишем заявления. Но до получения розового талона, дающего право лечения в Москве, еще дожить надо. Или медикаментов. Пока это решается – один бежит в Горздрав с заявлением от родственников, второй заменяет родственников, сидя с больным, президент фонда звонит в какие-то инстанции┘ Иногда приходится задействовать другие каналы. Вот жительницу Москвы, слепоглухонемую девочку с ДЦП, отказались принять, когда мы приехали в больницу по предварительной договоренности...
– Это же подсудное дело – по каким причинам?
– Когда вы шесть часов в «скорой» неотапливаемой пролежите, вам уже абсолютно по хрену, по каким причинам. Она боится любого движения. Лежала, вцепившись в меня, мы рядом лежали, она привязана ремнями, потому что она буйная. Я вынула мобильный, в беззвуковом режиме нашла журналиста с НТВ. И шепотом сказала – позвоните в Шестую детскую психиатрическую больницу, чтобы положили... Журналисты нам вообще больше всех помогают, наверное - задействуют какие-то связи. Но и пеленки приносят. То есть не только тем помогают, что пишут материалы, – я не очень люблю, чтобы об этом писали...
В нормальном государстве люди знают свои права. Нужно объяснять, доносить информацию. У нас законы-то хорошие. Надо бороться. Кроме того, они настолько устали в той стадии, в которой они обращаются, что у них сил никаких нет...
– Но какие-то огрехи есть и в самом законе...
– Я считаю, например, что должны быть бесплатные клиники для бедных. Сейчас только медицину для богатых развивают.
– Насколько я понимаю, медицинские стандарты не выработаны.
– Ну выработайте. Много надо, что ли? Нанотехнологии нужны? Все уже пролечено-обследовано. Они не нуждаются в дорогостоящем лечении. День, неделя – они умирают.
– Приходится вернуться к тому, что организовать общество сложнее, чем создать нанотехнологии.
– Что-то потихоньку сдвигается – помогают и любят, и звонят. Но и сопротивление, конечно, есть.
Все говорят – а зачем тебе это надо. Ну нравится мне, низачем. А почему это не надо тому, кто этим обязан заниматься, я не знаю. Чем больше мы работаем, тем больше к нам обращаются. Сейчас больных больше, чем возможности нашего фонда. Пишут из регионов. Из городов, названий которых я даже не слышала никогда... Вы подменяете собой государство. Да ради бога, я не буду, пойду розы выращивать. Вы сделайте так, чтобы они не приходили. Чтобы не было этих звонков, писем страшных...
