Виталий Тамбовцев
Мы создали условия, в которых попытки изменить институциональную среду обречены на провал.
Фото Григория Тамбулова (НГ-фото)
В вялотекущем обсуждении проблем российской модернизации одной из тем остается противостояние проектного и институционального подходов к ее осуществлению. Хотя на практике проектный подход явно победил, наличие устойчивой оппозиции ему со стороны ряда экспертов является очевидным фактом.
Напомню, что, по мнению «проектировщиков», модернизировать российскую экономику можно только сверху, отбирая различные прорывные проекты и реализуя их за счет бюджета с добровольно-принудительным участием бизнеса. С точки зрения «институциональщиков», такой подход не обеспечит модернизации не то что всей, а хотя бы значительной части экономики, поскольку он не решает проблему диффузии инноваций, зародившихся или заимствованных внутри отдельных проектов. Ведь для диффузии необходимы два условия: выгодность для бизнеса самой инновации и благоприятная институциональная среда хозяйствования. Если «выгодность» будет обеспечиваться приказом сверху, а среда сформируется «внутри забора», экономика расслоится на два сектора. С одной стороны, мы получим (относительно) продвинутый и небольшой высокотехнологичный сектор, а с другой – обширное «болото» отсталых технологических укладов, причем взаимодействие между этими секторами будет крайне ограниченным. Поэтому для полноценной модернизации экономики благоприятная институциональная среда должна быть создана на всем экономическом пространстве.
В ответ на эти рассуждения «проектировщики» приводят среди прочего простой и убийственный аргумент: у российского бизнеса нет спроса на институты, он не готов бороться за то, чтобы жить по закону, а не по сговору с чиновниками.
Версии этого аргумента существуют в публичном пространстве уже достаточно давно, несколько варьируясь по содержанию: говорят, что у нас нет спроса на демократию, на верховенство закона и т.п., поскольку ни граждане, ни бизнес не готовы нести издержки для того, чтобы институты, право или демократия восторжествовали. При этом такая неготовность – не плод чьих-то домыслов, а эмпирический факт, фиксируемый социологией.
Так ли, однако, убедителен этот аргумент? Попробуем разобраться.
Анализ публицистических и научных работ, затрагивающих тему спроса на институты (а их накопилось несколько десятков), позволяет утверждать, что за выражением «спрос на институты» стоит несколько разных смыслов. В двух из них это выражение используется как метафора и лишь в одном – как точный термин.
Начнем с последнего случая.
Институциональный рынок
Концепция институционального рынка, или рынка для институтов, была выдвинута в середине 1990-х годов американским экономистом югославского происхождения Светозаром Пейовичем как альтернатива «сильной руки государства» в ходе формирования рыночной экономики в постсоциалистических странах. По мнению Пейовича, вместо того чтобы жестко навязывать гражданам и бизнесу единственный вариант искусственно придуманного или заимствованного откуда-то правила, лучше предложить им на выбор несколько вариантов функционально схожих правил, с тем чтобы индивиды сами выбрали тот из них, который является наилучшим с их точки зрения. Такой механизм выбора между альтернативными правилами Пейович и назвал институциональным рынком. С его точки зрения, этот механизм нужно было создать в странах с переходной экономикой, чтобы в них возобладали те из рыночных институтов, которые в наибольшей степени отвечали предпочтениям населения.
Эта идея не получила широкого развития ни в научных кругах, ни на практике: государства везде шли иным путем, предлагая гражданам исполнять лишь те законы, которые вводились сверху, зачастую вообще не учитывая мнения снизу. Что же касается научного развития, то, с моей точки зрения, механизм выбора гражданами правил с точки зрения их выгодности – институциональный рынок, по Пейовичу, – вовсе не надо специально создавать, он существовал, существует и будет существовать до тех пор, пока существуют формальные и неформальные нормы, регулирующие поведение. Ведь люди практически всегда сопоставляют: выгодно или невыгодно подчинить тому или иному правилу, стоит или не стоит его нарушать, если нарушение способно принести большую выгоду, чем следование правилу.
От чего зависит этот выбор? Определяющий момент здесь – способность гаранта защитить выполнение правила, то есть выявить нарушение и применить санкцию к нарушителю, а также, разумеется, сила самой санкции. Под гарантом правила здесь понимается индивид, группа людей, организация или система организаций, функцией которых является принуждение правила к исполнению, или, как еще говорят, инфорсмент этого правила.
Эта способность, иначе говоря, представляет собой «пропускную мощность» гаранта, и у разных институтов, регулирующих схожие действия, эта мощность может не только различаться физически, но и требовать разных издержек – как от самого гаранта, так и от индивидов, выбирающих, какому именно правилу следовать. Кроме того, услуги разных гарантов по защите правил могут также различаться и по своему качеству и надежности.
В этой ситуации спрос на институт – это фактически спрос на услуги того гаранта, который может обеспечить защиту следования соответствующему правилу наилучшим, с точки зрения индивида, образом, то есть наиболее надежно и с наименьшими издержками. Здесь важно подчеркнуть, что в России такими свойствами вовсе не обязательно обладают государственные гаранты, часто наиболее привлекательные услуги предлагают частные гаранты неформальных правил.
Верно ли – в свете концепции институционального рынка – будет утверждение о том, что в России «нет спроса на институты»? Конечно, нет! Такой спрос есть, а вот на какие институты – это совсем другой вопрос. Если граждане и бизнес массово выбирают «неофициальные» институты, это говорит лишь о том, что официальные обладают низким качеством, не устраивающим их потребителей.
Нужда в институтах
Метафорически о «спросе на институты» часто говорят, когда хотят подчеркнуть существование (или возникновение) потребности, нужды в тех или иных правилах или системах правил. Причем эта потребность, во-первых, проявляется у многих субъектов и, во-вторых, ее удовлетворение принесло бы пользу не только этим субъектам, но и другим гражданам – так сказать, обществу в целом.
Типичный пример здесь – спрос на демократию. По данным Левада-Центра, в декабре 2009 года 57% опрошенных, отвечая на вопрос «Как вы думаете, нужна ли России демократия?», выбрали вариант «Да, России нужна демократия». Одновременно, характеризуя соотношение «порядка» и «демократии», 42% ответили, что «одно невозможно без другого», и только 12% уверены, что «одно противоречит другому». Интересно отметить, что в июне 2001 года эти доли составляли 34% и 18% соответственно. При этом 5% опрошенных согласились с тем, что «может быть демократия без порядка, но порядок без демократии – нет» (те же 5% были и в 2001 году).
Но ведь порядок – это и есть прежде всего надежно функционирующие институты, гаранты которых эффективно обеспечивают их исполнение. Следовательно, массовый «спрос» на институты, обеспечивающие порядок и одновременно являющиеся демократическими, в нашей стране, безусловно, есть. Ведь оценивая, что сейчас важнее, порядок или демократия, 59% участников того же опроса сказали, что важнее «порядок, даже если для его достижения придется пойти на некоторые нарушения демократических принципов и ограничения личных свобод» (в июне 2001 года таковых было 75%). Вместе с тем относительное большинство наших граждан понимают, что «любой ценой» обеспеченный порядок вряд ли приведет к процветанию страны: по мнению 48% опрошенных в декабре 2009 года, благополучие России можно обеспечить за счет «укрепления гражданских прав и свобод, гражданского общества», в то время как убежденных в том, что этот результат может быть достигнут за счет укрепления «вертикали власти», – 31%.
Разумеется, приведенные данные не характеризуют спрос в строгом смысле слова, это именно потребность – желание жить в стране, где есть порядок. При этом почти треть наших граждан считают, что для реализации этого желания с их стороны делать ничего не надо, поскольку укрепление «вертикали власти» – действия, за которые не только ратует, но и на деле осуществляет сама власть, – приведет к этому желаемому результату.
Но что же та почти половина граждан, которая связывает осуществление своих желаний с укреплением гражданских прав и свобод, усилением роли закона? Готовы ли они нести издержки для воплощения своих желаний в жизнь?
Институциональное предпринимательство
Если существующие правила чем-то не удовлетворяют индивида, перед ним возникают три возможности:
– все же следовать этим правилам, чтобы избежать жестких санкций за их нарушение, высказывая (или даже не высказывая, а сохраняя внутри) при этом недовольство ими;
– нарушать правила в тех случаях, когда есть надежда, что этого не заметят, либо когда кара за нарушение не слишком велика;
– предпринимать действия, нацеленные на изменение правил.
Важно отметить, что в первых двух случаях издержки следования правилу для недовольного им ничем не отличаются от издержек того, кого это правило вполне устраивает (за исключением, конечно, чисто психологических моментов типа «противно, но что делать, приходится подчиниться┘»).
Третий же случай представляет собой совсем другую ситуацию, получившую в экономической литературе наименование «институциональное предпринимательство». Соответственно институциональным предпринимателем называют того индивида, который использует свои силы и ресурсы для того, чтобы сознательно изменить некоторый институт, существование которого, с его точки зрения, мешает ему (и многим другим гражданам) реализовать в принципе имеющиеся возможности для повышения благосостояния.
Если речь идет о нормах, действующих на всей территории страны, какие механизмы может использовать институциональный предприниматель для достижения своей цели? По большому счету, их не так много: это действия в сфере политики (работа в законодательных органах), в информационном пространстве (убеждение граждан в необходимости выбирать тех, кто сможет предпринять соответствующие изменения), а также действия вне политического поля, в области организации массового социального протестного движения, то есть давления на власть для того, чтобы та осуществила желаемые изменения.
 Лишь немногие готовы на протест. Фото РИА Новости |
В демократических государствах, где действующие политики не гарантированно выигрывают любые выборы, для успеха институционального предпринимателя – конечно, если какая-то норма не нравится не только ему лично, но и значительному числу других граждан, – обычно достаточно первых двух типов действий. К организации протестных движений прибегают лишь «вынужденные» предприниматели – те, кто не нашел для себя реальных возможностей действовать «политически» и «информационно».
Каким из путей пойдет институциональный предприниматель, зависит, как всегда, от соотношения ожидаемых выгод и издержек. Если власть зависит от граждан, прислушивается к общественному мнению, достаточно действий на информационных полях. Если возможности создания «своей» политической партии и ее успешного участия в выборах широки, можно включаться в политический процесс. Если же и та и другая возможности практически не просматриваются, фактически остается только третий путь.
Легко видеть, что личные издержки реализации любой из трех возможностей быть институциональным предпринимателем много выше, чем такие же издержки следования норме, хотя она и не эффективна. Поэтому вполне можно ожидать, что и желание стать институциональным предпринимателем высказывают (и особенно реализуют) значительно меньше граждан, чем, например, желание жить в условиях порядка.
А желание стать институциональным предпринимателем – это и есть готовность тратить свои ресурсы на то, чтобы в стране возникли институты, способствующие росту общественного благосостояния.
Таким образом, когда в спорах «проектировщиков» и «институциональщиков» официальные лица говорят о том, что в России «нет спроса на институты», эта фраза – всего лишь эвфемизм другой констатации: «Мы создали в России такие условия, в которых попытки изменить удобную нам институциональную среду обречены на провал».
Желаемое и действительное
О том, что это именно так, ясно говорят данные социологических опросов. Начнем с политического поля. По данным опроса Левада-Центра (июнь 2010 года), большая часть россиян (62%) не заинтересована в участии в политической жизни страны и даже своего города и только 26% более или менее готовы к такому участию. Чем вызвано такое отношение к политике? Ответ на этот вопрос очень прост: подавляющая часть россиян (84%) уверена, что их усилия не способны влиять на политическую жизнь в России.
А что действия в информационном поле? По данным опроса в июле 2010 года, также проведенного Левада-Центром, только 29% опрошенных полагали, что критика власти приносит те или иные существенные результаты, в то время как 56% были уверены в обратном. Таким образом, и в этом пространстве успеха институциональному предпринимателю, по мнению тех, на кого он хотел бы работать, добиться трудно.
Не лучше обстоят дела и в области вынужденного институционального предпринимательства – в сфере социальных движений и протестных действий. Согласно опросу Левада-Центра, проведенному в феврале 2009 года – то есть в разгар экономического кризиса, – только 23% респондентов ответили, что готовы принять участие в массовых выступлениях против падения уровня жизни и в защиту своих прав.
Но это – личное участие, а как с действенностью таких выступлений в целом? По данным июльского опроса 2010 года, лишь 29% граждан считали, что власть прислушивается к мнению людей, выходящих на протестные акции, тогда как 56% были убеждены, что она не обращает на них внимания. Вместе с тем 85% опрошенных считали, что власти следует прислушиваться к мнению людей, выходящих на протестные акции.
Иными словами, при очень ограниченной готовности личного участия в протестах (хотя события декабря прошлого года говорят, что эта готовность способна и вырастать) представления об их потенциальной действенности в массах граждан достаточно высоки. И это совсем неудивительно, поскольку два других механизма институционального предпринимательства надежно блокированы созданными правилами, которые вполне устраивают самих «блокировщиков».
Таким образом, аргумент отсутствия спроса на институты как фактор в споре сторонников двух альтернатив осуществления модернизации российской экономики – «проектировщиков» и «институциональщиков» – является ложным аргументом. У граждан нет реального, «платежеспособного» спроса не на продуктивные институты, а на легальные попытки изменения созданных властью неэффективных институтов, поскольку возможности реализовать такие попытки этой же властью практически исключены: ожидаемые издержки таких попыток справедливо оцениваются гражданами как запретительно-высокие. Ну а реальный спрос, как и всегда, сильно зависит от цены: если она выше, чем наличное бюджетное ограничение, то предпочтение остается простым пожеланием, не переходящим в действие.
Правда, как показывает многотысячелетняя история человечества, если денег нет, а заработать их невозможно, всегда остается открытым иной путь – отнять желаемое силой. Что будем выбирать?
