Перевоплощение праздника

 
Для того чтобы культура в стране развивалась, была здоровой и полноценной, нужны как минимум два условия. Первое – присутствие высоких символических образцов. Второе – наличие живых, дееспособных культурных практик. 

 
Мы уверены, что с образцами в России полный порядок. Какую сферу ни возьмешь, есть несколько признаков, сразу же определяющих нашу культуру как мировую. Один из этих признаков – всеохватность, наличие полярных образцов, в равной мере выдающихся и бесспорных. Любая масштабная международная выставка русского искусства начинается с «Троицы» Рублева и заканчивается «Черным квадратом» Малевича. У музыки свой размах – от Чайковского до Шнитке. Литература – тут и «всегдашний» Толстой, как определял его Шкловский, и Велимир Хлебников, «председатель земного шара», как он сам себя представлял. И никому не приходит в голову доказывать, что русская литература, русский авангард, русская иконопись, русская музыка – мировое явление. Это уже будет звучать как «дважды два». 

 
Но вот что касается культурных практик, то в ХХ веке у нас произошел двойной негативный отбор. Вначале вместе с водой выбросили младенца в процессе революции. Конечно, не все было хорошо в культурных практиках дореволюционной России: если бы там было все славно, то и революции бы не было. Но в результате был демонтирован дееспособный механизм движения и развития культурных практик. 

 
Затем, когда рухнула, исчерпав себя, советская власть – вместе со всем отжившим отправили на свалку тоже немало дееспособных практик. Например – культуру участия. Все мы видим, как сегодня проходят праздники. В нормальной ситуации, будь то крестьянская или аристократическая культура, это всегда было участие. Никогда не было ситуаций, чтобы за культурным действом просто наблюдали сторонние, пассивные люди. Все участвовали во всем. Конечно, на балу можно было постоять у стенки, но это маргинальное поведение. То же самое и с крестьянскими праздниками – каждый человек находился внутри этого действия, проживал его вместе со всеми. 

 
А что мы видим сейчас? Про деревенские праздники лучше вообще помолчим, но даже городские – это сплошь и рядом явление праздной публике наемных ряженых, выступление какого-нибудь полупрофессионального псевдонародного хора и т.д. А вокруг толпятся зеваки. 

 
Таким образом, культура участия разрушена, она перестала быть дееспособной практикой. А вот негативные практики спокойно проскочили через двойной негативный отбор, через двойной демонтаж, продемонстрировав потрясающую живучесть. Скажем, если советская культура солидарности практически уже исчезла, то массовый патернализм и шкурный индивидуализм остаются с нами. Как минимум на уровне привычек. Установки вроде бы взаимоисключающие, а спокойно уживаются и в нашем сознании, и в обыденном поведении. 

 
Кроме этого, мы воспроизвели самую негативную из всех моделей советского периода – деление общества на государство, обывателя и диссидента. То есть опять – это не сложная культура участия, а культура – либо расхождения, либо равнодушия, либо противостояния.
Что же можно сделать с такой данностью сейчас? 

 
На наш взгляд, начать нужно с завершения урбанизации. Потому что сегодня мы – страна с огромным количеством городов и с почти полным отсутствием городской культуры, как ядра урбанизации. Вместо этого доминирует культура окраин, «нахаловки», жестокости.
Что этому можно противопоставить? 

 
Да, мы действительно – общество, в котором массовый патернализм преобладает уже на уровне привычки, если не сказать рефлекса. Но в то же время где-то внизу все чаще вызревают некие новые культуры локальных сообществ, в том числе и молодежных. Их-то и необходимо поддерживать, преодолевая политическую подозрительность, казенное отношение к ним как к чему-то нарушающему традиционные, можно сказать, советские представления об общественной активности. 

 
Для этого нужно рассматривать тот же патриотизм не как набор идеологических штампов, а как реальную практику людей, вовлеченных в жизнь города, региона, а затем и страны в целом. И что-то в этом плане уже удается. 

 
Известно, что советская власть оставила нам несколько мощных неработающих структур – сюда входят дома культуры и библиотеки. Они есть почти везде, но, лишенные прежних функций, перестали быть институтом современности и утратили свою привлекательность.
Но сегодня в Москве можно говорить о приметах успешной урбанизации через преобразование библиотечной системы. Библиотеки не просто переоборудуют, а скорее переосмысляют, связывают с современной городской средой. Скажем, на Чистых прудах есть библиотека имени Достоевского. В это заведение, представляющее уже другую жизнь, иной город, стали приходить люди всех возрастов. Потому что это уже не место выдачи книг, а центр встреч, дискуссий, объединений по интересам. Это уже норма современной городской жизни. И конечно же, в данном случае она формируется вокруг такого классического культурного ядра, как русская литература. 

 
Как известно, сегодня в общественную дискуссию вернулась идея о том, что литературу надо возвращать в список предметов, обязательных для сдачи экзаменов, а сочинение должно стать единственно приемлемой формой контроля. 

 
Но поскольку любое политическое решение тут же обрастает бюрократическими следствиями, то перед «школьной» литературой тут же возникла неясная перспектива. Она вроде бы возвращается в список обязательных предметов, но оказалось, что юридически это сделать невозможно. Потому что в стандартах для старшей школы нет такой предметной области – литература. А в связи с отменой проверки сочинений учителя по факту получили уменьшенную нагрузку. Поэтому возвращение предмета вызовет проблемы доплаты, перегрузки, а то и просто саботаж. И этот саботаж внизу уже дал о себе знать. Поэтому дело идет к тому, что главным врагом этого замечательного решения может стать учительское сообщество, которое, как мы понимаем, состоит не только из новаторов и увлеченных гуманитариев, но и из обычных преподавателей. Тех самых обывателей, о которых речь шла выше. 

 
Кроме того, возвращение литературы в качестве обязательного предмета возбуждает тех, кто хотел бы видеть в ней машину производства идеологии. Но она – не идеология. Литература – это образы и живые идеи. Не набор правильных тезисов, а предмет для размышлений, сопереживания, дискуссий. 

 
Духом дискуссионности должны быть проникнуты многие формы современной городской культуры. Скажем, фестивали. Но не в той привычной форме – с матрешками и «двумя притопами – тремя прихлопами», – а в тех форматах, что отличают современную городскую культуру. Или те же усадьбы – они должны, оставаясь памятниками ушедшей эпохи, становиться очагами, где реализует себя современная культура, примеряется актуальное искусство. Иначе старое и новое так и будут продолжать расходиться по полюсам. 

 
Наконец нужен культ русского языка, как единственного вида этнического национализма, способного перерасти в гражданский национализм, потому что для постимперской эпохи это чрезвычайно актуально. 

 
И все это должно строиться на признании ценности личности, а не на приоритетах госзаказа, приказа и пропаганды. Это, на наш взгляд, единственно верный путь. Поэтому все разговоры о том, что можно восстановить традицию и, опираясь на нее, пойти вперед, кажутся по меньшей мере наивными. Мы уверены, что ни традиция, ни революция, ни контрреволюция нам не помогут. Эволюция – вот единственный путь к развитию и саморазвитию личности, а значит, и человеческого потенциала.