Горизонты странного мира

Китай прошлый и Китай будущий. Фото Reuters

Стало уже банальностью говорить о том, что мы живем в турбулентном мире с повышенной неопределенностью. Конечно, на картину современного мироустройства оказывает сильное возмущающее воздействие кризис вокруг Украины. Ситуация находится в исключительно острой, динамичной фазе. Делать окончательные оценки, полагаю, сегодня преждевременно. Некоторые эксперты и у нас, и за рубежом поспешили объявить холодную войну № 2. Такой негативный сценарий нельзя исключать. Но в каждом кризисе заложены предпосылки для отбрасывания его причин, для извлечения уроков. Тем более что спасение украинской экономики невозможно без активного взаимодействия между Россией и ЕС. Напомню, что после Чехословацкого кризиса 1968 года меньше чем через 4 года был подписан Заключительный Акт совещания в Хельсинки. А разрешение драмы Кубинского кризиса вывело СССР и США на подписание Договора об ограничении СНВ.

Другой вопрос: каким образом попытаться уменьшить эту неопределенность? Начну с того, как на эту ситуацию смотрят на Западе, где в первую очередь политологи предлагают все новые и новые измерения и определения того мира, в котором мы оказались.

Политолог Фарид Закария, который является одновременно обозревателем CNN, вводит понятие «постамериканский мир», который, по его мнению, характеризуется скорее отсутствием великих держав, чем их наличием.

Другой политолог, Чарльз Купчан из Джорджтаунского университета, считает, что современный мир не имеет доминирующего центра или доминирующей модели.

В монографии «Россия в полицентричном мире», которую выпустил Институт мировой экономики и международных отношений, мы также предлагаем несколько своих характеристик современного мироустройства.

Во-первых, на наш взгляд, мир стал мультицивилизационным, то есть доминирующая европейско-христианская ценностная модель перестает быть таковой. Поэтому очевидно, что и ислам, и буддизм определенно выходят из исторической тени, в которой они пребывали примерно последние 500 лет.

Вторая характеристика мира – его полицентричность. 

То есть сегодня, помимо государств, его центрами становятся межгосударственные образования, различные группировки государств и большое количество негосударственных акторов, таких, как транснациональные компании, транснациональные банки, неправительственные образования, террористические организации (возьмем ту же «Аль-Каиду»). Даже наркокартели играют определенную роль в современном мире.

Темпы различаются, но кризисные тенденции совпадают.  Источник: ИМЭМО

В-третьих, сотрудничество или соперничество в сегодняшнем мире плохо регулируется. Это происходит по той причине, что на настоящий день еще крайне мало выработано новых общих правил, норм и институтов. Взять те же драматические события, которые разворачивались недавно вокруг Сирии.

На мой взгляд, если бы американцы приняли решение нанести удар по Сирии, пускай даже ограниченный, но в нарушение решения Совета Безопасности ООН, то можно было бы считать, что этот международный орган прекратил свое существование. И тогда в мире мог бы наступить полный хаос. 

Однако, не без активного участия России, события стали развиваться так, что основным результатом стало сохранение Совета Безопасности ООН. Нельзя не сказать о том, что, несмотря на полицентричность мира, он все-таки имеет определенную иерархию. Точно так же нельзя не признать, что очевидным, глобальным лидером в мире остаются Соединенные Штаты, которые обладают массой признаков такого лидерства, включая колоссальные запасы природных ресурсов.

На трансрегиональном уровне находятся такие мировые игроки, как Китай и Европейский союз. Россию же в своем исследовании мы поставили как бы между трансрегиональным и региональным уровнем. У нашей страны есть признаки участия в глобальной иерархии – это ее ракетно-ядерная мощь.

Но проблемы, с которыми в последнее время сталкиваются наша экономика и общество, делают будущее движение России неопределенным. Она может как подняться выше, так и опуститься на региональный уровень. Я думаю, что в ближайшие 15–20 лет мы будем иметь ответ на то, к какому уровню иерархии можем отнести свою страну.

Сегодня продолжается возвышение Китая, в то время как Соединенные Штаты и Европейский союз испытывают большие трудности.

И, конечно, появилась группа региональных лидеров, которые весьма динамично выходят на авансцену мировой политики. Вот для того, чтобы лучше ориентироваться в сложном и динамично меняющемся мире и снижать его неопределенность, как раз и нужны прогнозы.

Институт мировой экономики и международных отношений имеет довольно солидный опыт стратегического прогнозирования и анализа. Взять хотя бы две работы 2012–2013 годов: Первая – это «Прогноз мирового развития до 2030 года», переведенный во многих странах («НГ-сценарии» уже рассказывали об этом проекте).

Второе фундаментальное исследование – «Россия в полицентричном мире», на котором я и остановлюсь. Но вначале немного о методологии.

Когда в 1975 году мы выпустили свой первый прогноз на 15 лет – до 1990 года, то в ряде структур это вызвало сильное непонимание. Как это так – ИМЭМО в 1975 году прогнозирует, что через 15 лет в мире сохранятся элементы капитализма, если у нас все знают, что в 1980 году должен наступить коммунизм?

Сейчас это звучит смешно, но тогда производило иной эффект. Тем не менее мы продолжаем такие работы и сегодня уже ушли от чисто экономического прогнозирования. Пытаемся смотреть в будущее международных отношений, военно-стратегических балансов, а также на некоторые аспекты социального развития в глобальном измерении.

У нас довольно консервативная методология, которая основана на демографической статистике, поскольку демографические прогнозы – самые надежные для прогнозирования будущего.

Например, сегодня, в 2014 году, уже родились те люди, которые выйдут на рынок труда через 20 лет. С помощью демографической статистики ООН, которую мы модифицируем с учетом наших баз данных, мы определяем численность занятости на 20 лет вперед, выдвигая при этом некоторые гипотезы по поводу динамики производительности труда.

Имея эти два параметра, мы получаем оценки валового внутреннего продукта по 153 странам, который будет достигнут через 20 лет. Угадаем или нет – пока не знаю. Но когда мы в 2000 году прогнозировали, что Россия к 2015 году выйдет примерно на пятое-шестое место в мире по ВВП при оценке по паритетам покупательной способности, это вызвало недоумение. А сегодня стало почти аксиомой. Думаю, это неплохой результат.

Я уже отметил, что сегодня международное научное сообщество ищет ответы на то, каким должен быть посткризисный мир с точки зрения его регулирования. То есть идея новой нормы – вот сейчас самая горячая тема в публикациях, посвященных анализу современного мироустройства.

После презентации  этих данных прошло чуть больше года, но говорить о видимых изменениях пока рано. Источник: ИМЭМО

Так же очевидно, что мир нуждается в глобальном управлении, в появлении большего числа институтов, которые признаются национальными правительствами. По-видимому, в мире неизбежно так называемое недестабилизирующее неравенство, потому что та социально-рыночная модель, что до последнего времени доминировала в Европе, потерпела крах. Выходом из нее, видимо, станет признание необходимости недестабилизирующего неравенства, какого-то ограничения потребления. Очевидно, что появление Интернета как экономического и информационного пространства также требует какого-то глобального регулирования.

Если оглянуться в прошлый век, то с точки зрения экономики в нем были две доминирующие концепции: кейнсианство и жесткая кредитно-денежная политика. Хорошо или плохо, но они справлялись с задачами поддержания экономического роста. Сегодня слабость этих подходов в том, что они были пригодны и работали в доглобальном мире и основывались на простых постулатах – либо кредитная экспансия ради ускорения экономического роста, либо ограничительная денежная политика, когда драйвером роста выступает конкуренция.

Сегодня эти подходы размываются трансграничными потоками товаров, информации, капитала, рабочей силы. Скажем, один из парадоксов современного мира – это то, что Китай, несмотря на коммунистическую идеологию, выступает за максимальную либерализацию в торговле. США же, наоборот, негласно выступают сторонниками неких ограничений в мировой торговле.

А вот регулирование социально-политической сферы в демократических странах – это задача более высокого уровня сложности, чем простое технократическое макроэкономическое воздействие. Если сегодня попробовать обратиться, допустим, к кейнсианским подходам и увеличить кредитную экспансию в той же Франции, то не очевидно, что это приведет к экономическому росту в этой стране, потому что ее товарные рынки моментально будут насыщены товарами из Германии, Великобритании и других стран Европейского союза.

Как известно, производительность труда связана с качеством человеческого капитала. И очевидно, что на повышение этого качества влияет уровень образования, здравоохранения, науки в стране, и на этих направлениях мы выглядим пока еще не лучшим образом.

Меня, например, тревожит, что сегодня китайцы вкладывают почти в два раза больше нас ресурсов в научные исследования. Если же говорить о здравоохранении, то КНР и Россия идут рядом, но при этом мы драматически отстаем от Соединенных Штатов. То же самое можно сказать по расходам на образование.

Что же касается внешнеэкономической экспансии российских транснациональных корпораций, то когда мы начинали такое исследование, полагали, что на первом месте по направлению российских инвестиций будут страны СНГ. Но это оказалось не так. У нас лидирует Европейский союз, туда идет почти 40% российских инвестиций. За ним следует СНГ (с доминированием Украины).

На третьем месте, как это ни странно, оказалась Северная Америка. И даже в Африку, а точнее – в ЮАР, российские компании инвестируют больше, чем в Китай, Монголию и Вьетнам (в сумме это всего 4% российских инвестиций). И этот любопытный факт требует своего анализа, своего объяснения, почему так происходит, несмотря на достаточно динамичное развитие торговли с Китаем.

Трудно понять и тот факт, что наши инвестиции во Франции в 16 раз больше, чем в Китае. Причем встречный поток французских инвестиций в Россию в пять раз больше, чем французские инвестиции в Китае.

Если же взять другой треугольник – товарооборот между Россией, Китаем и США, то больших загадок нет. Товарооборот Китая и США в 17 раз больше, чем наш товарооборот с Соединенными Штатами.

Теперь несколько слов о российской экономике. Долгое время развивались как тренд, сильно опережая динамику мировой экономики. Потом случился кризис 1998–1999 года, мы очень глубоко провалились, затем произошло восстановление. Но, по прогнозу Министерства экономического развития и торговли, наш сегодняшний темп развития (а он ниже мирового), сохранится на ближайшие 15 лет.

Если эти оценки верны, то надо смотреть на иерархию структурных ограничений. Их, конечно, много. Но, на мой взгляд, есть четыре наиболее серьезные.

Первое – это так называемая ловушка среднего уровня доходов, когда заработная плата в России далеко опережает заработную плату в развивающихся странах, а производительность труда сильно отстает от производительности труда в развитом мире. То есть вот в этой ситуации мы сегодня оказались.

Второе – численность рабочей силы. Мы находимся в так называемом демографическом переходе, превращаемся в страну с низкой рождаемостью. Третье – несовершенство наших институтов. Это уже довольно банальная причина, о ней много пишут в литературе, но мало что делают для ее устранения.

Четвертое – наш бюджет уже почти наполовину зависит от торговли углеводородами. И цены на них, как нетрудно понять, определяются отнюдь не Министерством экономического развития. Тренд увеличения нашей зависимости от внешних рынков сохраняется и сегодня.

И вот еще одна неприятная вещь, которая обнаружилась в 2013 году, – это увеличение дефицитности бюджета в регионах России. В 73 субъектах из 83 (не считая Крыма) существует достаточно серьезное напряжение региональных бюджетов, и с этим надо что-то срочно делать.

В заключение несколько слов о будущем Китае, потому что это тоже горячая тема.

На мой взгляд, отношения США и Китая не будут похожи на отношения США и Советского Союза в ХХ веке. Между ними не будет глобальной холодной войны. Это связано с тем, что в этих отношениях присутствует элемент и соперничества, и сотрудничества, они носят некий циклический характер. При этом связи между китайской и американской экономикой колоссальные. И это, конечно, главный фактор стабилизации отношений двух стран.

У нас об этом немного пишут, но между США и Китаем существует так называемый экономический и стратегический диалог, в котором, помимо руководителей корпораций и экономических ведомств, принимают участие министры обороны и министры иностранных дел.

Если говорить о такой прикладной вещи, как оборонные расходы, китайцы действительно сегодня на втором месте в мире по расходам на оборону. Да, они почти в девять раз меньше, чем американские, но достаточно убедительно опережают наши оборонные расходы. А к нам приближается по этому параметру Саудовская Аравия.

У КНР сегодня есть крупнейшая программа строительства военно-морских сил. Китай стремится проецировать свою мощь на так называемую первую цепь островов, которая включает Тайвань. А примерно к 2035–2040 годам планирует выйти в так называемые голубые воды, то есть в мировой океан. Они скорее всего спроецируют свою военную силу на вторую цепь островов, включая крупнейшую американскую базу на Гуаме.

Это к вопросу о дальнесрочной стратегии страны, ощущающей свои горизонты и цели в меняющемся мире.