Анатолий Овсянников
Студенты как идеал выглядели примерно так. Фото РИА Новости
«Мир охватывает беспокойство. Сползая в бездну, люди чувствуют, что все зависит от того, каким будет грядущее поколение».
Карл Ясперс
Сейчас это трудно представить, но в 2011 году в Харькове на очередных социологических чтениях группа ученых из России, Украины, Белоруссии и Армении решила повторить свое исследование 20-летней давности. Тогда, в 1991-м, оно называлось вполне по-советски: «Новое поколение: надежды, цели и идеалы» и выполнялось по программе «Общественное мнение» Госкомитета СССР по народному образованию.
Через год, в 1992-м, не стало Советского Союза. Но это не помешало нашей интернациональной группе проделать свою работу еще раз. Причем никаких договоров не заключалось. Просто стали делать.
Были спроектированы выборки, репрезентирующие все три славянские республики (Россия, Украина и Белоруссия) и Армению. В этих четырех республиках предполагалось опросить студентов различных типов университетов и курсов. Выборка исследования 2013 года состояла из 7287 человек; при этом гарантировалось, что ошибка выборки не должна превышать 3%.
Я об этом напоминаю, потому что исследование 2013 года предполагало повторить исследование 1991 года. В анкету были введены минимальные исправления, с тем чтобы как можно полнее оценить трансформации мировоззренческого ценностного мира студенческой молодежи. Конечно, интересно и с научной, и с практической точки зрения посмотреть на то, как изменился этот мир у студентов. За это время произошли просто грандиозные изменения. И в политике, и в экономике, и в мировоззренческих системах.
В прилагаемой к статье таблице показаны основные индикаторы, определяющие аксиологический мир студенческой молодежи России, Белоруссии, Украины и Армении и показывающие, как меняются ценностные ориентиры студенчества в контексте развития тех стран, которые они представляют.
Основные трансформации ценностей молодежи, выявленные исследованиями 1991 и 2013 годов, выглядят следующим образом.
Налицо увеличение роли родителей в жизни молодых людей. Наверное, это хорошо как сигнал приверженности консервативным ценностям. Но это и знак иждивенчества, бездеятельности и неспособности к самостоянию и самодеянию.
Можно отметить, что для студенческой молодежи всех постсоветских стран семья является значимой социализирующей ценностью. Кроме того, существенной остается функция материального обеспечения, предполагающая в большинстве случаев хорошие отношения молодых людей с родителями и семьей в целом. Учитывая доминирование позитивных оценок консервативных семейных ценностей, можно предположить, что этот фактор будет оставаться значимым за счет дальнейшей межпоколенческой трансляции по крайней мере лет 20–30.
Можно предвидеть, что в течение еще одного поколения (20–30 лет) для славянских стран маловероятна конвергенция с культурой европейской толерантности. Особенно по отношению к ценностям семьи. Такие явления, как однополые браки или гей-парады, не будут занимать внимание исследуемой аудитории.
Было отмечено, что молодые люди 2013 года уходят от категорической прямолинейности при обсуждении тем, связанных с природой человека. Для этого студенческого поколения оценки сути человека, его природы больше демонстрируют толерантность и компромиссность.
Исключение составил лишь тезис «Человек – источник преобразующей и облагораживающей мир энергии». В 2013 году он стал наиболее популярным, в то время как в 1991-м доминировало представление о том, что «человек – смысл и суть мироздания, хранитель его красоты и тайны».
Вероятно, такая трансформация доминант в представлениях о человечестве говорит о том, что появляется иная модель объяснения смысла жизни. То есть мы видим отход от признания человека как такового к признанию ценности прежде всего деятельной и энергичной личности. Исследование показало, что большинство студентов предпочитает искать компромиссные варианты разрешения конфликтов. Они готовы сегодня пойти и на уступки своим интересам. Если первая модель связана с коммуникативным действием (поиск компромисса), то вторая (проще уступить, чем победить) – с инструментальным. Как тут не вспомнить Высоцкого:
«Не напрягаюсь, не стремлюсь, а как-то так...
Не вдохновляет даже самый факт атак.
Сорвиголов не принимаю и корю,
Про тех, кто в омут головой, – не говорю».
Одновременно зафиксируем еще одно обстоятельство: молодежь явно перемещает свое недовольство и стыд на внешние по отношению к ней явления, снижая стыдливость за себя, за свое поведение.
Бедным быть не стыдно. Собственная неловкость и физическое несовершенство – не стыдно. Нарушить закон – не стыдно.
А вот за державу, за народ, за мировую общественность – стыдно. Такая позиция не создает ресурса деятельной мотивации на улучшение, на развитие. Как развиваться, если «дурные сообщества порождают дурные нравы» (апостол Павел), но нет стыда за то, что ты сам являешься носителем этих нравов? За 20 лет выросло новое поколение с явно сниженным чувством стыда.
Но тут мы видим только одно исключение. Оно связано с чувством стыда за «понапрасну растраченное время». Данное обстоятельство стало в большей степени вызывать стыд у студентов. Это связано с отмеченным уже стремлением к самоактуализации и желанием реализоваться в обществе и в жизни.
Следует отметить, что национализм и поиск смыслов национального самосознания и сегодня популярен у молодых людей. При этом становится понятным, что национальное сознание у студентов разных стран сильно различается.
Белорусские студенты в меньшей степени склонны соглашаться с такими утверждениями о собственной нации, как «это великая нация с огромным потенциалом», в то время как так считает большинство студентов в России.
«В будущем моей нации еще предстоит сыграть выдающуюся роль в мировой истории», – полагает больше половины российских студентов, тогда как среди белорусов таких чуть больше четверти. Национальное сознание российских и армянских студентов отличает повышенная гордость за свой народ и надежды на выдающуюся роль своей нации в будущем.
У белорусов и украинцев эти черты проявлены слабо. Что же касается социальной травмы, связанной с потерей национальной идентичности советского человека и стремлением обрести новые национальные формы социального объединения, то эта тенденция ослабла. Но не исчезла вовсе.
И хотя представления о величии своей нации и ее выдающейся роли в мировой истории в будущем разделяет сегодня значительная часть молодых людей, в 1991 году такие национальные амбиции были свойственны гораздо большему числу студентов. В то же время снизился градус общей подозрительности по отношению к другим народам.
Что же касается остроты национальных чувств и переживания за свою страну, то она определяется тем, что больше половины молодых людей сегодня готовы защищать интересы своего народа с оружием в руках. А в 1991-м таких было чуть больше четверти.
Национальная самобытность социальна. Национальная самобытность – это явление, ничего общего не имеющее с шовинизмом и фашизмом. Это – признание национальных особенностей и национальной идентичности. Если бы слово «национализм» не носило жесткого политического смысла, то национальную самобытность можно было бы обозначить как культурный национализм. Российские студенты – националисты. И эта оценка за 20 лет не возросла, но сохраняется на высоком уровне (больше половины из них считают, что «русские – это великая нация с огромным нерастраченным потенциалом»). «Русскость» – это социальность и продукт социализации. В круг русских входят Пушкин (его американцы называют афрорусским писателем), Тургенев (этнический тюрок), Фонвизин (немец), Высоцкий, Ландау, Эйзенштейн, Левитан, Пастернак (евреи), Крузенштерн, Франк и Беллинсгаузен (немцы), Барклай де Толли (шотландец), Айтматов (киргиз) и огромное число других великих русских. Русских (по Далю), потому что они говорили и думали по-русски. Разрушение или ослабевание национальных уз опасно для общества. Как только крепь национальной культуры ослабевает, подтачиваются узы социальных и нравственных норм, слабеет демос. Тут же вырываются на поверхность несоциализированные силы инстинктивного толпотворения: они всегда принимают форму примитивных биологических правил различения своих и чужих, друзей и врагов, тех, кто против нас, и тех, кто за. Самыми сильными такими правилами являются правила этнической (биологической) идентичности. Срыв культурных национальных оболочек всегда приводит к появлению диких асоциальных этнических образований. Это уже нацизм и расизм.
Вперед, к победе гедонизма
Молодежь постсоветского пространства довольно высоко оценивает свою роль в общественной жизни. Стало больше тех юношей и девушек, которые согласны с мнением о молодом поколении как носителе новых идей и начинаний.
 |
| Какие еще лекции, какие рефераты?! Фото Арсения Несходимова (НГ-фото) |
Половина респондентов по-прежнему считает, что их поколение обладает энергией, способной поднять общество на новую ступень развития. Армянская молодежь в большей степени поддерживает эту самооценку по сравнению с представителями трех славянских стран.
К 2013 году остается высокой, но снизилась доля тех, кто видит смысл своего существования в достижении финансовой независимости и накоплении богатства. При этом такая жизненная ценность имеет большее значение для российской и белорусской молодежи, чем для молодых граждан Украины и Армении.
Исследование 2013 года показало: стало меньше тех, кто видит смысл своей жизни в бытовой устроенности и комфорте. Придание меньшего значения этим ценностям может быть объяснено тем, что путь к ним, с одной стороны, требует от молодых людей значительных усилий и времени, а с другой стороны, это не всегда осуществимо в современных условиях. Значительная часть постсоветской молодежи не имеет для этого необходимой базы – качественного образования, хорошо оплачиваемой работы и перспектив карьерного роста. Молодежь это прекрасно понимает. В то же время за прошедший период выросла доля тех молодых людей, которые считают важнейшей жизненной установкой получение от жизни всяческих удовольствий. Гедонизм перестает быть осуждаемым явлением.
В 2013 году ленинский тезис о политике как концентрированном выражении экономики стал еще менее значим. Несогласие с этим суждением высказывает каждый четвертый представитель молодежи. Мы явно видим снижение влияния марксистско-ленинских материалистических представлений о социальной реальности. Явно выросло либеральное представление о политике: личность обязана отвечать за себя, она выше политики и не имеет права списывать свои неудачи на политэкономических демонов.
Молодые люди рассматривают религию как важнейшую составляющую культуры народа. Несмотря на то что за исследуемый период произошло изменение значения этого показателя, оценка культурной компоненты религии остается самой высокой. Вторую позицию в спектре суждений о религии занимает утверждение «религия – это важнейшая опора нравственности и морали в обществе». На третье место молодые люди поставили суждение о религии как объединяющей людей силе. В большей степени согласие с этим тезисом высказывают представители из Армении.
По мнению каждого третьего студента, религия имеет большое значение для человека. Они уверены, что достойно можно жить только с верой в Бога. Столько же юношей и девушек демонстрируют уважительное отношение к чувствам верующих людей, а сами остаются равнодушными к религии. За 20 лет отношение к религии практически не изменилось. Кое в чем даже ухудшилось. Уменьшилась доля студентов, считающих религию основой культуры, снизилась доля людей, уважающих чувства верующих. Не изменилась доля тех, кто считает религию образом своей жизни. Молодежь активно строит свою жизнь без Бога, продолжая советские традиции атеизма. Но уже не воинствующего. И это уже хорошо.
Практически в два раза сократилась доля крайне пессимистично настроенных молодых людей, для кого их жизнь представляется «зловонной ямой». Возросло количество студентов, проявляющих оптимистический интерес к жизни. Также вдвое уменьшилось количество фаталистов и скептически настроенных молодых людей. И все же каждый четвертый молодой человек считает, что причиной его неудач является «рука судьбы». При этом каждый пятый убежден, что «жизнь – это борьба за существование», а для каждого пятого студента жизнь «приносит боль и страдания». Постмодернистское восприятие жизни как «сумеречного мира симулякров» демонстрирует каждый десятый представитель нового поколения. По их мнению, «жизнь – это сон, у меня нет ощущения реальности того, что происходит вокруг». Несмотря на это большинство студентов готовы сами вершить свою судьбу, а количество фаталистов, признающих, что жизнь – фатальное сцепление событий, на которые человек не может повлиять, уменьшилось в два раза.
Несмотря на то что за 20 лет количество пессимистически настроенных студентов, позиционирующих негативное отношение к жизни, сократилось, тенденции пессимизма, нигилизма, тревожности сохранились и функционируют в молодежном сознании.
Русская интеллигенция еще с пушкинских времен мечтала о появлении в России «непоротого поколения». Эти мечты русский философ Натан Эйдельман сформулировал вполне пафосно: «...прямо из старинных, жестоких времен не могли бы явиться люди с тем личным достоинством и честью, что мы привыкли видеть у Пушкина, у декабристов... Для того чтобы появились такие люди, понадобится по меньшей мере два «непоротых поколения»...»
И вот в начале нынешнего века эти мечты сбылись. Взросло «непоротое поколение». Пока одно. Однако при рассмотрении молодых людей этого поколения нет ожидаемого восторга. Они, родившиеся в постсоветской России, взросли в мире постмодернистского общества потребления. Это поколение, не знавшее чувства голода. Поколение людей, у которых все есть. Они социализировались в атмосфере достатка, получая удовольствие от жизни. Их не травили как «врагов народа» или представителей презираемых народов (к примеру, евреев, представителей народов Средней Азии или Кавказа). Они не стояли в очередях за хлебом. Они не испытывали страха от последствий рассказа идеологически невыдержанного анекдота или стихотворения. Они не читали по ночам в студенческой общаге «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына или «Зияющие высоты» Зиновьева. Они и сегодня ничего не читают…
У них ослаблены достиженческие мотивации. Ослаблена воля, направленная на преодоление трудностей. В их жизни не было и нет трудностей. Если они появляются, то они предпочитают их не замечать, уходя в легкие миры виртуальной реальности социальных сетей Интернета и мобильной телефонии.
Поступление в вуз, событийное для поколения 90-х годов, стало прозой для нынешних 20-летних. Они при хорошем ЕГЭ стремились поступить на бюджетные места или при плохом ЕГЭ – на платные отделения университетов. Родители все проплатят. Учеба в университете не стала для них работой (по крайней мере более чем для половины студентов). Учеба стала продолжением гедонистической довузовской жизни.
Образ современного студента вполне конкретен. Это достижение материального благополучия, личного успеха, карьеры и богатства. Они мечтают о жизни, наполненной удовольствиями. Без стеснения моральными нормами. Иждивенчество молодых людей стало опасным явлением. Половина студентов считает родителей источником бытового комфорта. Четверть – источником карманных денег.
Юноши и девушки по-прежнему представляют любовь как великую силу, правящую миром, считают это чувство важнейшей сущностной чертой человека и основой человеческого единства. Значимой разницы в оценках представителей разных стран обнаружено не было, кроме одного мнения, связанного с представлением о любви как силе, управляющей миром.
Мировоззренческая картина современного студента сформирована на основаниях негативного восприятия жизни. «Жизнь – это просто борьба за существование», «жизнь – это тяжкий труд, боль и страдания», «жизнь – это грязная зловонная яма, полная преступлений и позора», «жизнь – это скука и тоска обыденности».
Но нельзя не отметить и другое. Растет число тех, кто в трудных жизненных ситуациях надеется только на свои собственные силы. Их не так уж и мало (25–30%), и они вполне могут стать созидательной силой. Если они взрастут, не поломав крыльев (или, не приведи Господь, им не дадут взлететь, переломав крылья), то это будет историческим явлением. «Не бояться, ничего не просить» – это слоган нового, возможно, возрастающего поколения. Это новые люди, стремящиеся к самостоянию, самодеянию, самореализации своих талантов и способности. Им стыдно за то, что они не самостоятельны. Они боятся не реализовать свои способности. Эти студенты считают самих себя причинами своих жизненных неудач. В этом явно проявляет себя тренд на либерализацию общественного сознания современной молодежи. Стремление к самостоятельности. Самодеянию и самореализации. В этом виден и тренд отката от традиций советского коллективизма, патернализма и связанной с этим зависимости от государства.
Современный студент все в большей степени осваивает ценности утилитаризма и прагматизма. Свойственный молодежи романтизм или просто исчезает, или уже исчез из аксиологического портрета студента постсоветских стран. Труд в модернистскую эпоху был и средством самовыражения, и способом достижения социально значимых позиций. Сегодня труд вновь обретает свойства социального обременения. Обузы и жесткой необходимости. Труд вновь, как и во времена Маркса, становится формой отчуждения человека. Однако есть явное отличие. Отчужденность труда явно компенсирует его гедонистический результат. Это деньги. Деньги приобретают сакральный смысл. Они становятся главным социальным ресурсом и мерой успеха. Вот как об этом сказал блистательный писатель Виктор Пелевин: «Деньги делают не для людей. Деньги делают из людей!»
Хочу в начальники!
Творческое содержание труда для будущих специалистов-интеллектуалов не представляет никакого интереса (наука привлекательна только для одного из 20 студентов). В пять раз выше стремление к созданию собственного бизнеса. Желание заняться практической деятельностью выражает примерно каждый третий. А каждый 10-й хотел бы стать начальником. Такие радикальные изменения в осознании ценности интеллектуального труда привели к тому, что численность ученых (исследователей), к примеру, в России за период с 1989 по 2005 год сократилась с 1 млн 119 тыс. человек до 381 тыс. человек, то есть в 2,9 раза.
Важно отметить и то, что новое поколение молодых людей является носителем социальных травм, далеких от излечения. Эти травмы сидят в политических областях утери имперской власти государства их дедов и отцов, национальной уязвленности и социальной депривации. Они вполне осознали, что их поколение живет в странах, не относящихся к лидерам мировой цивилизации. Уже забыто советское представление о передовых позициях СССР в мире. Стало понятно наше технологическое отставание.
С точки зрения Уильяма Томаса, «если ситуация мыслится как реальная, то она реальна по своим последствиям».
С позиций «теоремы Томаса», к примеру, украинский майдан 2013–2014 годов формировался в общественном мнении как реакция на угрозы личному благополучию, стремлению в европейские структуры, национальной безопасности. Исследование показало высокий уровень страхов общественного сознания украинской молодежи по крайней мере за год до трагических событий в Украине. Киевские студенты были менее оптимистичны в представлениях о будущем, чем их сверстники в России, Белоруссии и Армении. Они не были уверены в завтрашнем дне страны и благополучности ее граждан. Украинские студенты испытывали особую тревогу в связи с перспективой потери Украиной свободы и независимости, усматривая причину бед, обрушившихся на их нацию, в происках других народов, преследующих и угнетающих их народ.
В связи с этим возникает вопрос о ближайшем будущем Армении. Пессимизм армянских студентов, зафиксированный в их сознании исследованием 2013 года, пока не материализован. И будет ли материализован? Вероятно, есть «ястребы», которые только ждут повода для эксплуатации тревоги армянской молодежи. В любой момент этот ресурс может быть востребован для разжигания, к примеру, карабахского конфликта.
Излечение от социальных травм, угнетающих общественное сознание, – процесс долгий и мучительный. Новое поколение будет носить эти переживания и страдания еще лет 20–30. В исследовании это проявилось в одном интересном аспекте: сохраняется убежденность молодежи в том, что жизнь их нации подорвало безответственное политическое руководство страны. Они и сегодня отстранены от политического процесса. Нигилизм и скептицизм современных молодых людей проявляется и в оценке роли своего поколения: каждый третий из молодых людей убежден, что его поколение – это поколение лишних людей, не имеющее никаких идеалов. Каждый второй считает, что у его поколения нет сил и желания что-либо делать.
Отношение молодежи к обществу, в котором они живут, можно охарактеризовать двумя словами: скептицизм и конформизм. Оно связано, с одной стороны, с потерей доверия ко всем социальным институтам, с другой – с принятием тех стратегий и моделей поведения, которые навязываются обществом как возможность достижения индивидуального успеха в карьере и материального достатка. Принимая эти стратегии, молодежь наряду с поиском своей социальной ниши стремится оградить собственное приватное пространство, свой независимый микромир от агрессивной внешней среды, таящей в себе многочисленные угрозы, риски и опасности. Индивидуализм и стремление отгородиться от общественного долга – это тенденция, которая будет набирать силу в ближайшее 20-летие. Такое положение несет в себе угрозы социальной анемии, потери солидарности, очень опасной для России: снижение уз солидарности у нас всегда означает нарастание распрей и смут.
Мы увидели сложное социальное полотно. Оно многомерно и дифференцированно. Есть и стремления к высотам человеческих чувств и поступков. Есть и низость и духа, и устремлений.
Конечно, последнее 20-летие было драматичным и социально травмирующим периодом в жизни всех стран постсоветского мира. За прошлое 20-летие мы увидели серьезные трансформации ценностного мира. Пока мы не можем говорить о появлении новой генерации молодежи, о новом мире или новой поколенческой культуре.
Ортега-и-Гассет, который утверждал, что если предыдущее поколение революционно, крайне нетерпимо к нормам и ценностям общества и стремится их изменить, то последующее поколение будет более консервативно, умеренно в своем отношении к обществу, однако полного возврата к старому порядку не может быть никогда. Новое поколение несет в себе новые ценности. Лет через 20 они будут материализоваться в социальных практиках. Мы не знаем, какими эти практики станут. Какими будут новые культуры, созданные новыми поколениями? Как новые поколения справятся с проблемами нового мира и каким они оставят после себя этот мир?
