И все же мы европейцы

Поднебесное и земное... Фото Reuters

Двадцать пять лет после распада Советского Союза показали, что чаще всего процессы на постсоветском пространстве анализируются при помощи несколько упрощенных версий геополитических или же реалистских подходов. В случае геополитики ведущим объяснительным фактором выступает географическое положение страны, в случае реализма – мощь государства, прежде всего военная, и баланс сил в международных отношениях (соотношение мощи великих держав). Оба подхода пользуются популярностью, потому что позволяют без лишних усилий доказать, что Россия – великая держава: геополитика позволяет придать внешнеполитический смысл уникальному географическому положению России, а наличие ядерного оружия и постоянное место в Совете Безопасности ООН особо ценится в реалистских подходах.

Можно отметить три западные теории, которые наибольшим образом повлияли на российский политический и экспертный дискурс, а также дискурс других постсоветских государств. Это геополитический подход З. Бжезинского, концепции конца истории Ф. Фукуямы и столкновения цивилизаций С. Хантингтона. Несмотря на то, что эти авторы впоследствии пересматривали и дополняли свои концепции, в российском дискурсе эти концепции представлены в своем первоначальном виде, потому что именно так они наиболее ярко отражают существующие в российском сознании фобии.

Первая фобия – это страх распада России, страх, основанный на опыте двух чеченских войн, а также претензий на большую автономию и даже независимость со стороны отдельных республик России в 1990-е годы (Татарстан, Башкирия, Якутия), плюс опасения относительно китайской демографической экспансии в Сибири и на Дальнем Востоке. Сюда же можно отнести российский страх потери регионального влияния: до начала 2000-х годов на конференциях по постсоветскому пространству наиболее частым термином был «вакуум силы». Этим термином обозначалась потеря Россией влияния на бывшие советские республики и страх того, что российское место будет занято США, НАТО или ЕС. Именно эти фобии затронул в своей работе «Великая шахматная доска» З. Бжезинский.

Вторая фобия – страх потери национальной идентичности или даже страх не найти свою идентичность. Напомним, что внешняя политика России начала 1990-х годов при министре иностранных дел А. Козыреве (Mr. Yes) на современном этапе воспринимается в России не как период улучшения отношений с Западом, а как период непростительной слабости и неоправданных уступок. Период, когда министром иностранных дел стал Е. Примаков с его идеей треугольника Россия–Индия–Китай, напротив, воспринимается как постепенное укрепление российских позиций. Концепция конца истории как раз отражает поспешность России в безусловном принятии условий и идеалов Запада в начале 1990-х годов.

Цивилизационный подход Хантингтона также оказался востребованным в связи со страхами относительно национальной идентичности. В последней Концепции внешней политики России 2013 года прямо указывается на процесс соревнования различных цивилизационных процессов как одну из основных тенденций мирового развития. И для России важно отнести себя к европейской цивилизации, показать, что идентичность сформирована, однако именно это вызывает определенные сложности, тем более что Запад не готов принять Россию в сообщество демократических стран.

Цивилизация как точка отсчета стала все чаще появляться в российском официальном дискурсе. Значит ли это, что России удалось найти свою национальную идентичность? Некоторые исследователи объясняют популярность цивилизационного дискурса тем, что Россия ищет свою «культурную исключительность», под которой подразумевается экзистенциальное соревнование с Западом и опасения относительно исламизации. Однако же могут быть и альтернативные объяснения данного дискурса.

Во-первых, термин «цивилизованный мир» в 1990-е годы часто использовался в России для обозначения Запада с его уровнем политического, экономического, культурного и т.д. развития на фоне относительно «отстающей» России. Называя Россию отдельной цивилизацией, авторы Концепции внешней политики тем самым исключают дискурс «цивилизация против варваров» и вводят новое употребление термина «цивилизация». Во-вторых, цивилизация должна иметь ряд отличающих ее характеристик, чтобы ее можно было отделить от других цивилизаций. В основе каждой цивилизации лежат определенные ценности.

Цивилизационный подход – это способ поиска предсказуемости в виде постоянных основ для формулирования своей политики. Россия ищет некую постоянную, которая укрепила бы ее в понимании собственных действий и создала бы картину мира. С одной стороны, после 1991 года такой константой уже не может быть идеология, и связано это с тремя факторами: 1) распад СССР; 2) относительно медленный прогресс демократических реформ в России и последовавшее за этим некоторое разочарование в демократических ценностях; 3) некоторые действия Запада (расширение НАТО, Косово, Ирак, ЕвроПРО, Ливия, Сирия), которые, по мнению России, продемонстрировали, что национальные интересы даже для Запада важнее ценностей.

Цивилизация – это та концепция, которая позволяет России быть, с одной стороны, уникальной, с другой – основывать свои национальные интересы на исторически и культурно укорененных характеристиках. Кроме того, цивилизация – это не идеология, которую можно изменить или от которой можно отказаться, как это произошло с Россией после 1991 года, когда она была вынуждена резко менять свою идентичность из-за отказа от коммунистической идеологии. Отметим, что в Концепции внешней политики 2013 года Россия представлена как неотъемлемая часть европейской цивилизации. И если даже Европа не признает, что Россия искренне разделяет те же европейские ценности, и не хочет принимать Москву в западное сообщество, Россия тем не менее все же может обоснованно утверждать, что имеет цивилизационную общность с Европой.