Виктор Сумский
Непостижимость корейской пластики. Фото Reuters
Отправной пункт моих заметок – те базовые представления о Восточной и Юго-Восточной Азии (ЮВА), которые укоренились в последние годы в российском общественном мнении, а отчасти и среди специалистов. Если совсем коротко, то считается, что дела в этой части мира обстоят несравненно лучше, чем на раздираемом противоречиями и конфликтами Ближнем Востоке. У Китая и его динамичных соседей, несмотря на известное замедление темпов экономического роста, все, в общем-то, в порядке. Успехи этих стран в делах общественной модернизации феноменальны. В обозримом будущем они укрепят свои позиции настолько, что мир вступит в «век Азии». Характерно, что роль России в определении судеб региона не рассматривается как достаточно значимая – прежде всего из-за сравнительно невысоких показателей торгово-инвестиционного взаимодействия с восточноазиатскими партнерами.
Оставляя в стороне Китай, о котором у нас пишут чаще и который оценивают более или менее адекватно, предлагаю присмотреться к странам Юго-Восточной Азии и к тому, что там реально происходит. К каким результатам помимо роста макроэкономических показателей приводит ускоренная модернизация? Так ли однозначно благотворен этот процесс, как кажется порой? И так ли уж мало влияние российского фактора на условия и пути развития этого региона?
Отметим сразу, что среди 10 стран, входящих в Ассоциацию государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН), экономических гигантов нет. Но если мысленно убрать их долю из товарооборотов Китая, Японии, Южной Кореи и США, то получим сумму «вычета», близкую к триллиону долларов.
Да, в основном это вроде бы средние и малые страны (хотя как-то странно помещать в категорию «средних» Индонезию с ее 250-миллионным населением, а в категорию «малых» – Сингапур, входящий в число крупнейших финансовых центров мира).
Но в этой группе стран давно и умело поддерживается сочетание политической стабильности с экономическим динамизмом, не типичное для развивающегося мира. Сверх этого они смогли на редкость удачно вписаться в систему многостороннего сотрудничества в Большой Восточной Азии.
АСЕАН имеет там репутацию игрока, который никого ни к чему не хочет и не может принуждать, но вместе с тем обладает немалым моральным авторитетом ввиду своей приверженности компромиссам, поискам развязок во всевозможных спорах, настроенности на диалог. Официальное признание «центральной роли» АСЕАН в строительстве «новой архитектуры безопасности» в Восточной Азии показывает, насколько она приемлема в качестве регионального модератора для всех – от США до России и от Японии до Новой Зеландии.
Азиатский парадокс
Казалось бы, перемещение мировой экономической активности в Восточную Азию должно было стать звездным часом АСЕАН. Вместо этого на экспертных собеседованиях в последние два-три года все чаще говорят об «азиатском парадоксе». Под ним понимают ситуацию, при которой экономика и общественное богатство вроде бы продолжают расти, но параллельно растет и политическая нестабильность (будь то внутри отдельных стран или в их отношениях между собой).
Как это понимать и в чем тут парадокс?
Если оценивать ситуацию трезво, ничего парадоксального в ней нет. Надо лишь помнить о неразрывных связях экономики с политикой и исходить из того, что, становясь новым мировым центром экономической жизни, Восточная Азия становится центром притяжения для великого множества разнородных сил – очень часто формально негосударственных, но опосредованно с государствами связанных. Устремляясь в это региональное пространство, они энергично ищут свою выгоду. Где-то по ходу этих поисков они вступают в партнерские отношения, а где-то сталкиваются лбами.
Рядом с новыми альянсами завязываются новые узлы противоречий. Как следствие этого, повышается общая политическая температура региона. Есть ли тут что-то из ряда вон выходящее? По-моему, нет.
Для нового центра экономической и политической активности (в дела которого, не будем забывать, вовлечены все без исключения великие державы современности со всем тем, что их объединяет и разделяет) все вполне естественно и объяснимо.
Анализируя симптомы политического неблагополучия и разногласий, отмеченные в ЮВА в последние несколько лет, мы увидим, что они проявляются на всех уровнях – от отдельных национальных государств и двусторонних отношений между ними до таких региональных подсистем, как акватория Южно-Китайского моря или бассейн реки Меконг. Остается лишь гадать, к каким последствиям может привести взаимное наложение разнообразных проявлений нестабильности. В довершение и на страны АСЕАН, и на отношения ассоциации с ее партнерами не могут не проецироваться перипетии американо-китайских отношений. Превращая регион в арену борьбы за мировую гегемонию, обостряющееся противоборство США и КНР закрепляет новый, глобальный статус Восточной (и Юго-Восточной) Азии.
Спросим себя, есть ли все же связь, при всех положительных последствиях модернизации, между нею и усилением политической нестабильности в той части мира, о которой идет речь?
Напомню, что такой видный теоретик модернизации, как Сэмюэль Хантингтон, рассматривал ее как уход от одного устойчивого состояния (а именно от мира традиции) к другому (а именно к миру модернити), без возможности «махнуть» из первого во второе «одним прыжком». Связывая модернизацию с длительным пребыванием общества в состоянии переходности, неустойчивости и неопределенности, Хантингтон в одном из главных своих трудов – монографии «Политический порядок в меняющихся обществах» – подробно описал ее как глубоко дестабилизирующий процесс. С момента выхода этой книги в свет прошло без малого полвека – срок вполне достаточный, для того чтобы проверить ее основные положения практикой. Подтверждает ли опыт развивающихся стран главные тезисы автора? Думаю, ответ очевиден.
Модернизация
и авторитаризм
С феноменом успешной модернизации тесно связаны, между прочим, такие вещи, которые мы в России не всегда готовы с ней отождествить. Это, в частности, политический авторитаризм.
Важным достижением советского востоковедения (точнее, той научной школы, которую создал академик РАН Нодари Симония) является подход к авторитаризму как к явлению, присущему именно переходным эпохам. В такие времена и общество в целом, и основные его группы пребывают в размытом состоянии. Ни одна из этих групп (в отличие от, допустим, английской буржуазии XIX века) не способна полностью взять под контроль государство, превратить его в инструмент своих внутриклассовых компромиссов и утвердить таким способом демократию. В этих условиях государство обретает высокую степень автономности от общества, получает – в лице гражданской и/или военной бюрократии – возможность диктовать ему свою волю, выражающуюся в том числе в разработке и реализации программ социального реформирования. Опираясь на опыт Юго-Восточной Азии, историк-востоковед Дмитрий Мосяков приходит к выводу, что «авторитарная модернизация» может быть эффективнее, чем какая-либо другая. Я же склоняюсь к тому, что на современном Востоке блестящих примеров «неавторитарной модернизации» просто нет. Во всяком случае, в Юго-Восточной и Восточной Азии второй половины ХХ века (да и начала века ХХI) мы ничего подобного не обнаружим. Впору говорить, что понятие «авторитаризм» имплицитно заложено в понятии «модернизация».
Модернизация и коррупция
 |
| «Век Азии» уже сейчас выглядит неплохо. Современный Гонконг. Фото Reuters |
Стало быть, сочетание высокой концентрации власти (с характерным для нее ощущением «свободы рук») и успешной модернизации не является чем-то противоестественным. Однако именно поэтому модернизация способствует расцвету таких явлений, которые в условиях завышенных ожиданий (а это тоже следствие успешных преобразований) начинают работать против нее же. Речь идет, например, о коррупции.
В книге, на которую я сослался выше, Хантингтон подробно объясняет, как и почему модернизация порождает коррупцию. В условиях переходности, когда традиционные ценности теряют свое прежнее значение, а ценности современные еще не сформированы, торжествует моральный релятивизм. Если в это же самое время растет «общественный пирог», который можно и нужно делить, то желающих обогатиться без оглядки на закон будет предостаточно, особенно среди носителей власти. Характерно, что непомерные масштабы коррупции едва ли не главная тема общественных дебатов в большинстве стран – участниц АСЕАН, сильнейший раздражитель для оппозиционных группировок и первейший повод для уличных протестов с тенденцией к перерастанию в цветные революции (попытки которых отмечались в последние годы не раз).
Оценивая ситуацию, складывающуюся сейчас в ЮВА, учтем и то, что все упомянутые процессы протекают в недрах обществ, очень пестрых в этническом и религиозном отношении, в обстановке социальных дисбалансов, при растущем разрыве в доходах верхов и низов. Эта комбинация факторов не может не влиять на умы представителей формирующихся гражданских обществ. В общем, пока решаются одни проблемы, зреют другие. И чем быстрее растет экономика (а она растет очень быстро), тем скорее копятся новые проблемы.
Стоит ли исключать, что будут возникать ситуации, когда разрешать подобные коллизии обычным, эволюционным путем будет затруднительно?
Конфликты старые
и новые
Я уже упоминал, что в двусторонних отношениях между странами АСЕАН накопилось немало нерешенных проблем. Связано это с тем, что во второй половине 1960-х годов, когда создавалась АСЕАН, ничто другое не волновало ее членов так, как «коммунистическая угроза». Отразить ее казалось столь важным, что, объединяясь в ассоциацию, страны АСЕАН негласно договорились забыть обо всем, что их разобщает, ради решения этой сверхзадачи.
Но вот холодная война закончилась и вместе с ее растаявшими льдами разморозились старые распри. Анализ того, что происходит сегодня между странами ЮВА на уровне двусторонних отношений, показывает, что проблемы типа пограничных споров есть почти у всех со всеми. Исключение составляют лишь те, кто не граничит между собой ни на суше, ни на море (как, например, Лаос и Сингапур).
Про ситуацию вокруг Южно-Китайского моря скажу одно: пока что этот узел завязывается все туже. Гарантировать, что дело не дойдет до военно-морских разборок между США, защищающими принцип «свободы судоходства», и Китаем, будто бы посягающим на таковой, не возьмется сейчас никто.
А ведь помимо американо-китайских трений есть еще не стихающие противоречия между Китаем и Японией. Ну и наконец появилась тема противостояния России с Соединенными Штатами и с Западом в целом, что тоже не может не сказываться на положении в Азии.
Тут мы вплотную подходим к вопросу о том, в чем состоит реальный вклад России в решение сегодняшних проблем восточноазиатского региона и определение его будущего.
В условиях глобальной
гегемонии
Не так давно на одной из международных конференций, проходивших в Москве, отставной французский генерал поделился мыслями о том, как влияет ситуация в Украине на ситуацию в Восточной Азии. Заинтригованный темой доклада, я был немало удивлен, услышав итоговый вывод: события в Украине не влияют на Восточную Азию никак.
Получается, что под воздействием этих событий рушатся системы безопасности в Европе и мире, и только новому центру мировой экономики и политики от этого ни холодно ни жарко. По-хорошему, на все это надо бы взглянуть совсем иначе.
Трагедия Украины, а вслед за ней и трагедия Сирии – производные от усилий США, стремящихся переоформить свою глобальную гегемонию. Навязывая ключевым политическим и экономическим партнерам свои правила торгово-инвестиционных игр, Соединенные Штаты повели дело к созданию двух гигантских зон свободной торговли – трансатлантической и транстихоокеанской. Пока процесс идет не гладко, и ясно почему: слишком очевидна высокая цена Трансатлантического партнерства для Европы, а Транстихоокеанского – для Азии. Но есть и другая проблема. Все-таки в последние 20 лет связи Китая с остальной Азией, как и связи России с остальной Европой, упрочились основательно. Поэтому успех американской операции требует дополнительных мер по отсечению России от Европы, а Китая от Азии, и в последние пять-шесть лет американцы занимаются этим весьма усердно.
Но разве подобная стратегия не толкает Россию и Китай навстречу друг другу? Почему это не смущает американцев? Возможно, потому, что они никогда не верили в нашу с Китаем способность развивать полноценное стратегическое сотрудничество. Если события нескольких последних лет еще не опровергли это мнение, то по крайней мере заставили усомниться в его основательности. Встает вопрос о том, как разорвать российско-китайскую связку, пока она не окрепла по-настоящему.
Судя по всему, американцы остановились на том, что самое простое – убрать из этой связки ее предположительно слабейшее звено, а именно Россию. Этой цели должна была послужить украинская операция, предусматривавшая на начальном этапе отрыв Украины от России через соглашение с ЕС. Далее планировалось возбуждение массового недовольства внутри РФ за счет экономических санкций, манипуляций с ценами на нефть и экспорта цветной революции в украинском варианте. Венчать эти усилия должны были смена режима и перевод России под внешнее управление по типу Украины.
Какие последствия имел бы этот гипотетический поворот для Азии? Чтобы вообразить их, достаточно учесть, что пока отношения России с Китаем таковы, каковы они есть, попытки изолировать или сдерживать их обречены на неудачу. Но стоило бы России дрогнуть, и драматически осложнилось бы не только положение Китая. Изменилось бы и положение остальной Азии (вплоть до АСЕАН, которая, утеряв былые возможности лавирования между Пекином и Вашингтоном, вынуждена была бы склониться перед последним). Оборотной стороной резкого усиления позиций США стало бы смазывание перспективы многополярного мира, которую совместно отстаивают Россия и Китай и в связи с которой только и может наступить пресловутый «век Азии».
Если всего этого до сих пор не случилось, то от того, что вопреки расчетам противной стороны у России хватило сил и воли, чтобы повести себя как подобает великой державе.
Но будем помнить, что сценарии, запущенные администрацией Обамы в Украине и в Сирии, не оставляют места полюбовным урегулированиям типа win-win, столь любимым азиатами. Из противостояния с Западом, в которое мы вошли сейчас, быстрого и безболезненного выхода нет – если мы, конечно, дорожим своей страной как самостоятельным субъектом мировой политики и истории. Исходя из этого, предложил бы не спешить с оценками действий команды Трампа и уступить ей инициативу по выводу российско-американских отношений из тупика.
Выполняя свою миссию в Украине и в Сирии, Россия сохраняет для модернизирующихся азиатских стран возможность превращения в полноценные субъекты многополярного мира. В этом смысле она спасает нечто большее, чем саму себя, так же как во времена нашествий Наполеона или Гитлера. Теперь за нами еще и Азия, но пусть и она оценит это. Похоже, ее государственно-политические элиты еще не вполне осознали, что переход от мира единоличной гегемонии к миру многополярному идет уже не в прежнем ключе. Предпочел бы обойтись без громких слов, но если предыдущая фаза этого перехода носила эволюционный характер, то новая напоминает начало мирополитической революции.
