Вадим Розин Что собой представляет учение Павла Флоренского, изложенное в его первой книге "Столп и утверждение истины", доставившей, как известно, Флоренскому имя и широкую известность в религиозных и философских кругах? Рассказ автора о своем "живом религиозном опыте", как он пишет о том в обращении к читателю, или философское учение? Но может быть, это учение эзотерическое, и поэтому для ортодоксальных православных мыслителей отчасти еретическое? Известно ведь, что, с одной стороны, поклонники Павла Флоренского в Православной Церкви ведут борьбу за его канонизацию, но с другой - составилась партия "против". Как сказал один из ее представителей: "Кто такой Флоренский? - Пышный букет нераспустившихся ересей!" И действительно, что это за православие, где Бог - не страх и трепет, а трактуется почти как законы природы - подчиняется законам тварной жизни, являет человеку антиномичный мир. Так может рассуждать именно эзотерик, для которого исходная реальность - не Бог, а эзотерический мир, напоминающий природу, противопоставленный неподлинному, антиномичному миру.
Обвал естественнонаучной картины
Вопрос о том, как Павел Флоренский соединяет в своем сознании рациональное мышление с верой, возник у меня и при чтении его других работ, особенно "Детям моим" и "Воспоминания прошлых дней". Вроде бы, судя по воспитанию, да и собственным увлечениям, юный Павел должен был вырасти полным атеистом и ученым с физикалистской ориентацией. Отец, которого Павел очень любил, ориентировал сына на занятия естествознанием, тщательно избегал тем, касающихся веры в Бога, а сам Павел основное свое школьное время посвятил физике и другим естественным наукам, что и привело его позднее на физико-математический факультет Московского университета (закончил в 1904 г.). "Такова была программа, - вспоминает Павел Флоренский, - воспитать ум чистым от пережитков человеческой истории, прямо на научном мировоззрении┘ Отец, тетя Юля, изредка мать рассказывали и объясняли, безжалостно изгоняя все сверхъестественное: на все находилось свое объяснение в духе натурализма, схематически простое и понятное. При этом подчеркивалась строгая закономерность природы и непрерывность всех ее явлений" ("Священник Павел Флоренский. Детям моим. Воспоминания прошлых дней. Генеалогические исследования. Из соловецких писем. Завещание" М., 1992, с. 162).
И вдруг, когда Павел заканчивал тифлисскую гимназию, на поверхность его сознания вышла, прорвалась религиозная реальность, а старый мир, построенный на догматах науки, буквально рухнул (Флоренский именно так и осознает происходившее с ним в то время: "...произошел разлом, разрыв биографии, внезапный внутренний обвал┘ важнейшим было: неожиданность и катастрофичность его"; "...можно, пожалуй, увидеть в происшедшем внезапное открытие дверей иного мира" (там же, с. 195-196).
В сознании Павла Флоренского происходит настоящий переворот: к нему помимо его желания сами начинают приходить мысли, решительно зачеркивающие научное мировоззрение. В целом описанный переворот выглядит как неожиданный и ничем не обусловленный. Столь же необоснованным и непонятным, во всяком случае для меня, выглядело объяснение Павла Флоренского, почему он после окончания университета оставляет мирской путь и науку как главное дело жизни и уходит в религию (поступает в духовную семинарию и по окончании ее в 1911 г. принимает священство). Объяснение такое: прадед Флоренского был священник, и его сын, дед Павла, блестяще учился в семинарии, но по окончании ее вдруг передумал и пошел учиться в Военно-медицинскую академию. С тех пор Флоренские оставляют стезю священства (отец Павла был крупным инженером-путейцем). Но назначение рода Флоренских совершенно другое - служить Богу.
Но почему, спрашивается, судьбу рода Флоренских выражает Павел, а не его отец и дед, давшие ему жизнь и разум? И разве земная судьба Павла Флоренского тоже не сложилась трагично (куда трагичнее, чем у деда и отца), хотя он и вернулся к своему призванию? К тому же непонятно, что такое по Флоренскому род, и разве сам он не писал в своей книге "Столп и утверждение истины", что Бог отсекает грех, но спасает грешившего человека. В этом плане все в роду спасаются, но как тогда понять призвание рода? Попробуем все же понять путь к христианству Павла Флоренского, ведь нужно учитывать, что он был предельно искренним и талантливым человеком.
Дао социального маргинала
Начать можно с того же, на что указывает сам Павел в "Воспоминаниях", то есть с родителей и семьи. Отец, определяющий в семье все, был без корней, сирота, но с идеями и замыслами. Он не хотел ни от кого зависеть: ни от людей, ни от общества, замышлял построить все на семье и считал ее единственной реальностью, "раем". Отца Павла вполне можно назвать социальным маргиналом, но весьма образованным.
Социальные маргиналы, или, как их называет К.Касьянова, аутсайдеры, - это люди, не просто выпавшие из устойчивых социальных структур, но и вынужденные поэтому опираться на собственную личность, жить, как писал Глеб Успенский, "своим умом". Часто социальный маргинал - это или эзотерик, если он решил переделывать сам себя (а собственная семья - это как бы продолжение твоей личности), или социальный инженер, если он переделывает общество. Именно из маргиналов во второй половине XIX в. выходят как интеллигенты, так и революционеры разных мастей.
По мерке семьи отец Павла понимает и социальные отношения. Социальность для него - это "человечность". В свою очередь, социальность отец Павла мыслил как существующую на трех уровнях: религиозном, где затерянный в бесконечном космосе человек вынужден придумать себе Бога в человеческом образе; социологическом, где связи между людьми образуют народы и человечество; и кровном - "связи более тесные и меньшего масштаба, но зато более непосредственно присущие нашему сознанию" (с. 119). "Но о роде, - с удивлением пишет Павел Флоренский, - который есть подлинный элемент общества, папа никогда не говорил, и это тем более удивительно, что он всегда читал исторические сочинения" (с. 120).
Но была и одна особенность - необычное отношение к природе и ее освоение, природа понималась как живое существо и познавалась не отвлеченно, а проникновенно, переживательно, по-гетевски. Павел неоднократно подчеркивает, что любимым автором отца был Гете, да и его тоже.
"Но при чем тут Гете?" - может спросить читатель? При том, что именно Гете, написавший 13 томов по естествознанию (столько насчитывает Большое Веймарское издание Гете), задал идущее поперек традиции понимание и отношение к природе, как живому явлению, познание которого неотделимо от переживания и участия в жизни природы. Известна знаменитая формула Гете: "Видеть вещи, как они есть". Традиционная теория, считает Гете, охотно хотела бы избавиться от явлений и поэтому подсовывает на их место образы, понятия, часто одни слова. Но важно понять, что все фактическое есть уже теория: синева неба раскрывает нам основной закон хроматики. Не нужно ничего искать за феноменами. Они сами составляют учение. Этот подход можно назвать "доктриной художественно ориентированного познания". Ее суть в том, что в таком познании создается не просто знание об объекте, а "знание-произведение", вводящее исследователя в реальность, где есть место самому познающему человеку, например, Гете как художнику. Такое познание отчасти - наука, отчасти - искусство, отчасти - эзотерическое дело.
Основываясь на гетевских представлениях, Павел Флоренский где-то в середине 1910-х годов формулирует собственный подход, получивший название "символизма". Суть его проста: за явлениями и вещами нужно увидеть жизнь "ноумена", явление не существует без "ноумена", а последний без явления; в этом смысле явление нужно понять как символ "ноумена".
Метафизическая дыра в иное
Но что действительно было в те и последующие годы, так это все более остро ощущаемое противоречие между естественнонаучным мировоззрением и реальным отношением Павла Флоренского к природе и жизни, между культивируемой отцом семейной замкнутостью и реальной жизнью вокруг, а также той же историей и культурой. Живое, экстатическое отношение к природе и погружение в богатство истории и культуры человечества никак не укладывались в сознании Флоренского в естественно-научную картину мира с ее жесткими единообразными законами. Терпимость и плюрализм отцовского мировоззрения, и Павел это чувствовал, не отвечали общей тенденции того времени участвовать в социальных преобразованиях, тенденции, основанной на том же самом естественнонаучном мировоззрении и связанных с ним идеях социальной инженерии.
Не случайно ведь Флоренского всегда влекли и завораживали тайна, необычное, уродство, фокусы, все сверхъестественное. "Просматривая в сотый раз рисунки шестипалых рук, сросшихся близнецов, людей с двумя головами, циклопические уродства с одним глазом на лбу, людей, обросших волосами, и прочих чудовищ, я запомнил их столь отчетливо, что и сейчас мог бы воспроизвести любой рисунок. Каждое из таких уродств зияло предо мною как метафизическая дыра из мира в иное, первоосновное бытие, и с колотящимся от волнения сердцем приникал я к этим прорывам мироздания и жадно всматривался в чернеющую за ними ночь" (там же, с. 161). Этот интерес сродни интересу средневековых людей: он позволяет усомниться в естественной, безличной видимости мира, заподозрить за этой личиной настоящее лицо - Творца.
Природа воспринималась Павлом Флоренским двояко и противоречиво: с одной стороны, в плане естественно-научного мировоззрения как физическая реальность, мумифицированная с помощью вечных законов природы, с другой - как живое существо и гуманитарная реальность. И социальная жизнь выглядела противоречивой: отец видел ее в семье, а за окном она переливалась всеми красками и уходила в бесконечность, если не в вечность. Возможно поэтому, несмотря на царившую в семье любовь, все чувствовали себя одинокими. И вот, когда Павел стал подрастать и задумываться над смыслом своей жизни, он почувствовал, что уже не может совмещать эти два понимания жизни, что в нем против его воли вырастает новая реальность.
Однако и старая реальность никуда не ушла, и Павел Флоренский оказался буквально распятым на кресте своих противоречивых устремлений - к Богу и к науке. К середине 1920-х годов он пишет об этом так: "Это была характерная болезнь всей новой мысли, всего Возрождения; теперь, задним числом, я могу определить ее как разобщенность человечности и научности. Бесчеловечная научная мысль - с одной стороны, бессмысленная человечность - с другой┘ Во мне эти две стихии столкнулись с особой силою, потому что возрожденческая научность была не внешним придатком и не оперением, а второю натурою, и ее истинный смысл я понимал не потому, что научился от кого-то, а знал непосредственно, как свои собственные желания. Но этому пониманию противостоял не менее сильный опыт, возрожденческие замыслы в корне их отрицающий" (там же, с. 217-218).
Однако новая реальность еще была достаточно непонятной и противоречивой: что значит Бог в трех лицах, как он воплотился в человеке, что значит воскресение из мертвых, где теперь искать новую семью - вот животрепещущие вопросы, ответ на которые могли дать только Священное Писание, святоотеческая литература, жизненный опыт и собственная мысль. Поступая в Московский университет, Павел Флоренский уже знал истину (подлинную реальность), но он в ней пока не укрепился, не прожил ее мышлением, а иначе он не мог принять ни христианство, ни веру. Требовалась большая творческая работа по мыслительному и не только по душевному освоению реальности Бога, но и по разрешению всех противоречий, связанных с принятием христианской веры. А пока Павел идет учиться на физико-математический факультет, читает отцов Церкви, думает.
Судя уже по работе "Столп и утверждение истины", проходя свои университеты (Московский и духовную семинарию), Флоренский нащупывает основные идеи нового мировоззрения и находит для себя новую семью - Православную Церковь. Последнее вполне понятно. В то время выбор был невелик: или идти в революцию, что для Павла было неестественным, или спасаться на путях веры и эзотеризма, что и делали многие интеллектуалы (философы, ученые, художники). Отчасти под влиянием философии Православная Церковь переживала в то время не только кризис, но и обновление, поэтому Павел вполне мог найти здесь свою новую семью.
Сложнее было с выработкой нового мировоззрения: Флоренский не мог принять христианское учение, не согласовав его со своей "второй натурой", то есть научным мировоззрением. А чтобы это сделать, нужно было переосмыслить и первое и второе. Вот здесь и помог Гете с его необычным пониманием познания. Как отмечалось, художественно ориентированное познание позволяет не просто рационально осмыслить материал, но и создать реальность для познающего, мир, где бы ему самому было место. Можно сообразить, что такая задача относится к ведению философии и эзотеризма. И философ и эзотерик - но, конечно, по-разному - открывают (а по сути, конституируют) миры, которые валентны их личности и одновременно отвечают на вызовы времени. Отсюда понятен дрейф Флоренского не только в православную философию, но и в "православный эзотеризм" (что, однако, не равносильно впадению в ересь).
Чтобы конкретно реализовать доктрину художественно ориентированного познания, переосмыслив на этой основе Бога и науку, Флоренскому пришлось не только в гетевском духе переопределить познание, но и создать новый дискурс, сочетающий в себе элементы научного, философского, эзотерического и религиозного мышления. Действительно, с одной стороны, он постоянно прибегает к философии, логике, сравнительному языкознанию, культурологии, психологии, с другой - к интуиции, религиозному и личному опыту, свидетельствам отцов христианской церкви и Священному Писанию.
Познание Флоренский задает двояко: как "вхождение познаваемого в познающее", "реальное единение познающего и познаваемого" и как "пресуществление человека через обожение его, через стяжание любви, как Божественной сущности" (Флоренский П.А. Столп и утверждение истины (I). Т.1. М., 1990, с. 73, 74). "Итак, познание, - пишет он, - не есть захват мертвого объекта хищным гносеологическим субъектом, а живое нравственное общение личностей, из которой каждая для каждой служит и объектом и субъектом" (там же, с. 74).
Интеллектуальный Бог Флоренского
"Почему все это не эклектика?" - может спросить читатель.
Дело в том, что все указанные элементы разных видов мышления Флоренский соединяет со смыслом, решая определенные интеллектуальные и духовные задачи так, что "места соединений" понятийно обустраиваются. Например, задавая свое понимание личности, Павел использует как философские и семиотические, так и богословские представления (личность - это самоопределение человека и символ, а не понятие, но также свобода и духовность от Бога). При этом все эти характеристики личности в построениях Флоренского не противоречат друг другу.
Другое дело, как это все сделано, здесь возможна полемика. Объясняя, что такое возмездие за грехи и как Бог спасает человека, Павел Флоренский постулирует мысль о рассечении человека на две части: его греховное "дело" жизни, которое Бог уничтожает, сжигает, и нетленную божественную сущность, которую Бог спасает (там же, с. 233). Все достаточно логично, но трудно понять, что остается от сознания без самосознания. Или другой пример. Кроме Бога Флоренский полагает онтологическую "тьму", или "абсолютное ничто", куда уходит все греховное, все зло. По логике объяснения божественного возмездия это понятно, но как при наличии "Творца всего" понять, что такое "ничто" или "место, где нет Бога"? Но, повторяю, это уже нормальная полемика. Невозможно отрицать сам дискурс, построенный Флоренским. Важно, однако, понять задачу этого дискурса, его направленность.
Действительно, соединяя науку и веру, переосмысляя то и другое, Павел Флоренский сблизил (духовно отождествил) абсолютную Истину и Бога. Всю жизнь поклоняющийся любви и красоте, он и Бога наделяет этими чертами. Будучи сам распятым на кресте противоречивых устремлений, он наделил и мир, и человека, и даже Священное Писание антиномичностью. Вынужденный примирять науку и богословие, Павел Флоренский ограничивает Бога его же собственными решениями (Бог ограничен тьмой, он предоставил человеку свободу воли и не вправе ее отменить, Бог ограничил себя желанием спасти человека, и прочее). В результате Бог Флоренского напоминает природу с ее законами, то есть, конечно, природу мистическую, но природу. В этом отношении Бог Флоренского - это скорее подлинная реальность эзотерика, чем религиозного человека (о различении религиозного и эзотерического сознания и опыта смотри мою книгу "Эзотерический мир").
После революции 1905 г. и позднее, после репрессий советской власти в отношении Православной Церкви, Флоренский вынужден констатировать пришествие на русскую землю зла. В результате Павел ищет не то чтобы замену Церкви, но хотя бы временное прибежище людей, сохраняющих и отстаивающих веру и жизнь. И находит это прибежище в "роде". Род - вот та "храмина", в которой дышит дух Божий и одновременно укрываются и живут обычные люди в периоды нашествия зла. Поэтому-то перед личностью и встает задача правильно понять назначение рода перед Богом. Да и образ Церкви Павел Флоренский рисует под себя: это София - Премудрость Божия, то есть Церковь для подвижников и интеллектуалов типа самого Флоренского.
Все вышесказанное нельзя понимать в том смысле, что Павел Флоренский в работе "Столп и утверждение истины" решал только свои личные проблемы. В том-то и состоит его гений, что эти проблемы совпадали с проблемами времени, с его вызовами. Действительно, в начале ХХ столетия нужно было соединить науку и веру, переосмыслить веру применительно к новым реалиям, выдвинуть другой идеал социального действия (религиозного подвижничества и подвига, о чем много пишет Павел Флоренский и что так пригодилось верующим в сталинских лагерях), разработать новый способ богословского мышления, продемонстрировать на собственной жизни сократовский принцип стояния всю жизнь там, где "сам себя поставил", невзирая на саму смерть. И предложенное Флоренским понимание греховности работало на современность; трактовка греха как эгоизма и разлада личности, отвернувшейся от Бога, пришлась как нельзя кстати, была понятна человеку начала ХХ века, склонному к самоутверждению и психологизации своей внутренней жизни.
Дарья Гармоненко 
