Сергей Егерев
Инициатор академической мобильности – президент США Дуайт Эйзенхауэр.
Источник: www.eisenhower.archives.gov
В конце июня исполняется 55 лет так называемой инициативе Дуайта Эйзенхауэра. Речь идет об одобрении им 29 июня 1956 года рекомендации Национального совета безопасности США предпринять шаги в направлении развития двухсторонних культурных и научных отношений с СССР и его союзниками. Предполагалось решительное развитие обмена информацией и визитами в соответствии с 17 пунктами аналогичной программы, безуспешно обсуждавшейся в октябре 1955 года на конференции министров иностранных дел США, Франции, Великобритании и СССР. Тогда принятие программы было провалено. И вот США решили попробовать еще раз – в одиночку.
В составленном в крайне осторожных выражениях заявлении Белого дома говорилось: «Несмотря на то что программа представлялась в то время неприемлемой для Советского Правительства, Президент США надеется, что ее выполнение с доброй волей и на основе взаимности внесет вклад в улучшение понимания между народами, закладывая прочные основы для мира во всем мире».
17 пунктов
Сегодня особенно актуально перечитать эти 17 пунктов (источник: Physics Today, август 1956 года, стр. 16) программы и подумать над историей и уроками подобных обменов. Ведь именно сегодня руководство научно-технической отрасли России прорабатывает механизмы интеграции с мировой наукой, совершенствует программы «привлечения научной диаспоры».
Программа касалась широкого спектра культурного сотрудничества. В контексте обсуждения ее научных составляющих важны вопросы обеспечения свободного и прямого обмена информацией между гражданами западного и восточного блоков, взаимной отмены цензуры (пункт 1), вопросы создания информационных центров в крупных городах и стимулирования широкого обмена книгами и периодикой между библиотеками наших стран, проведение выставок (пункты 2, 4 и 7). Предлагалось отключить «радиоглушилки» и обмениваться радиопередачами по актуальным проблемам мирового развития, том числе и по вопросам достижений науки и техники (пункты 8 и 9).
«Ударными» были пункты 12, 13 и 15. Предлагалось всемерно способствовать развитию научных визитов и совместному участию ведущих ученых обоих блоков в важнейших международных научных конференциях. И, наконец, принять решительные меры по расширению студенческих обменов. «Студентам очень важно понять и узнать особенности студенческой жизни в стране пребывания», – говорилось в пункте 15.
Все, кроме одного
Уже 12 июля в газете «Правда» был опубликован гневный комментарий о том, как Запад в очередной раз попытался наводнить соцлагерь шпионами и оболванить коварной пропагандой.
Тем не менее 1956 год действительно оказался переломным в развитии научно-технических связей с Западом. Составители документа, несомненно, почувствовали «нерв времени».
Так или иначе, но лед тронулся. Обстоятельные встречи советских и американских ученых имели место на женевской Конференции по мирному использованию атомной энергии, на московских конференциях по физике высоких энергий и физике магнетизма. К англоязычной версии «Журнала экспериментальной и теоретической физики», запущенной в 1955 году, добавились переводные издания еще трех советских научных журналов. С течением лет выяснилось, что все пункты инициативы Эйзенхауэра выполнены. Все, кроме одного.
Дата 29 июня 1956 года могла бы остаться просто любопытной исторической отметкой, если бы не пара связанных с этой инициативой обстоятельств. Их краткий обзор может быть полезен при формировании новой российской политики в области международного научно-технического сотрудничества.
Первое обстоятельство состояло в том, что, несмотря на известное оживление, обмены, начиная с пятидесятых и вплоть до краха СССР, по объему не шли ни в какое сравнение с международным научным сотрудничеством 20-х годов. В ту эпоху СССР азартно, не считаясь с затратами и не особенно гнушаясь средствами, осваивал буржуазные технологии, растил молодое поколение ученых. Страна закупала заводы и почти до конца второй пятилетки имела возможность щедро платить зарубежным экспертам. Результат стал очевиден всему миру очень быстро. В той стратегии можно найти и элементы современного китайского подхода, когда собственная научная сфера рассматривается в основном как школа воспитания экспертов, знающих, где именно за рубежом можно добыть нужные стране знания и умения.
В год инициативы Эйзенхауэра преобладала уже другая линия – страх потерять секреты. Кроме того, к этому времени государство создало развитую систему информационных посредников между зарубежными ноу-хау и российскими учеными и инженерами. Считалось, что этого достаточно для проведения у нас НИОКР на современном уровне. Не вполне понимая свои цели и выгоды в сфере международного научно-технического сотрудничества и не вполне доверяя ученым, государство неохотно сдавало свои охранительные позиции и фактически плелось в хвосте быстрых перемен. Темп развития сотрудничества был непростительно медленным и привел к печальному итогу: к началу 90-х возможность равноправного взаимодействия с Западом сохранилась лишь в единичных научных областях.
 Распределение по странам происхождения иностранцев, успешно окончивших аспирантуру США и защитивших в американских университетах в 2006 году ученую степень PhD. Источник: из архива автора |
Между двумя моделями
Прошло еще 20 лет. Сегодня мы имеем все болезни сразу: еще более существенно отстаем в технологиях, еще более невнятно формулируем цели научной сферы, теряем кадры и время и по-прежнему боимся потерять оставшиеся секреты. Для выбора стратегии международного сотрудничества у нас – все тот же небогатый выбор: между первой моделью – моделью агрессивного (причем легального) усвоения новых (конкретно нужных) технологий и адаптации их на нашей почве и второй моделью – имитацией сотрудничества ради сотрудничества с расчетом на политические дивиденды и в некоторой надежде на неожиданные всходы в виде каких-нибудь неведомых и не планировавшихся заранее технологий.
Развивая первую модель, на выходе будем иметь современные производства, мотивированные молодые кадры, столь желанную цитируемость. Во втором случае показателями эффективности научного сотрудничества могут стать какие-нибудь экзотические индикаторы типа «числа привлеченных ученых-эмигрантов».
Второе обстоятельство состояло в том, что, играя на страхе потери госсекретов, наша научная элита с середины 50-х монополизировала игру на международной арене. Молодежь и рядовые научные сотрудники иных возрастов были оттеснены от этого столь естественного процесса. Эта изоляция касалась и публикаций в международных изданиях, и физического присутствия на международных форумах.
При подобном настрое трудно было бы рассчитывать на массированный обмен студентами и аспирантами. Не было этого обмена при советской власти, нет его и сегодня. «Молодежный» 15-й пункт инициативы Эйзенхауэра был заведомо обречен на провал. Кто от этого пострадал? Боюсь, что не США.
В постсоветский период вышедшие из-под контроля государства программы обмена не способствовали прорыву в молодежной области. Они также были рассчитаны в основном на маститых ученых (например, популярная в 90-е годы программа COBASE).
Различные малобюджетные, в том числе частные, инициативы по приобщению нашей молодежи к западным стандартам науки в какой-то степени заполняют брешь. Но, по сути, это одно-, двухнедельные экскурсии с охватом одного-двух десятков человек. Конечно, никто не препятствует молодежи действовать самостоятельно: конкурировать за трэвел-гранты государственных фондов для выступления на конференциях, участвовать в аутсорсинге, работать по международным соглашениям на мегаустановках или просто уезжать на Запад с неопределенными карьерными перспективами. Но где тогда сильная молодежная политика в области науки?
Рассмотрим диаграмму (см. рис.). Она представляет распределение по странам происхождения иностранцев, успешно окончивших аспирантуру США и защитивших в американских университетах в 2006 году ученую степень PhD. На диаграмме после названия страны следует абсолютное число получивших докторскую степень, а затем – доля в процентах.
Как можно видеть, страны Азии и Ближнего Востока, которым мы пытаемся подражать, получают от США по несколько тысяч молодых докторов наук ежегодно. Конечно, россияне – обладатели степени PhD существуют, но их очень мало, и статистика их не учитывает. Если проанализировать статистику европейских университетов, то и там присутствие аспирантов из России не намного весомее.
Сегодня воистину торжествует научная мобильность молодежи. В аспирантских программах по всему миру постоянно участвуют десятки, если не сотни тысяч приезжих. Так, в рамках соглашения между королем Саудовской Аравии Абдаллой и Дж. Бушем в различных учреждениях США на магистерских и аспирантских программах постоянно обучаются 15 тысяч молодых саудовцев.
Международные аспирантские программы – платные. Поэтому направленные на обучение молодые люди всегда имеют определенные существенные обязательства перед делегировавшей их страной.
Можно предположить, что аналогичная программа других стран, теперь уже истинно российская инициатива в этой области, могла бы наконец-то явить собой не запоздалый ответ Эйзенхауэру и не очередной паллиативный шаг, а реальный, жизненно важный для нас прорыв. Для успеха необходимо заключить соответствующие международные соглашения, целенаправленно выделить средства (немалые, но и не астрономически большие), отобрать, допустим, 15 тысяч мотивированных аспирантов (это число – всего лишь одна десятая часть российского аспирантского корпуса) и отправить их в поход в передовые мировые центры науки и образования за признанными в мире учеными степенями.
Благодаря имеющемуся опыту подобных программ и при продуманном подходе и сопровождении программы она многократно окупится.
Остается надеяться, что вступающие в предвыборную борьбу российские политические партии включат в свои программы адекватные времени инструменты кадровой и инфраструктурной реабилитации российской науки.
