Дмитрий Квоном Надвигается очередная нобелевская неделя (8 октября – «Физиология и медицина», 9 октября – «Физика», 10 октября – «Химия»), и нас ожидает очередной нобелевский парадиз, когда достижения науки становятся если не главными, то вполне заметными новостями мировых СМИ. Мир получает ежегодную порцию разговоров о ее, науки, пользе и важности, о том, какие райские наслаждения или адские муки сулят нам ученые. Зачем эти разговоры нужны широкой публике, знания которой не выходят за пределы таблицы умножения, не совсем ясно. Зато ясно, зачем они нужны людям современной науки. Ведь она давно превратилась в профессорский бизнес, в котором Нобелевская премия служит своего рода золотой акцией в рыночной стоимости того или иного профессора.
Давно пришла пора поговорить о том, во что превратилась эта когда-то по-настоящему престижная премия. А превратилась она в настоящий джекпот. Причина этому вполне очевидна: стройное здание современной физики (о других науках вроде биологии и экономики мы говорить не будем, так как только физика является единственной точной наукой о явлениях природы), фундаментом которой является классическая и квантовая механика, уже давно построено. Вот уже не один десяток лет физика представляет собой постмодернистскую игру в классическую и квантовую механику.
В мире постмодернизма, коим является весь современный мир, выиграть может каждый. Поэтому в определенном смысле победа постмодернизма – это победа демократии. Случившаяся и в современной науке, когда число людей в ней росло последние десятилетия точно таким же образом, как плотность элементов больших интегральных схем, то есть в соответствии с пресловутым законом Мура, придуманным чуть ли не в шутку, но который с каким-то патологическим постоянством любят цитировать все озабоченные мировыми тенденциями ученые и большие, и малые. В результате количество «ученых» давно перевалило критическую величину, когда сообщество индивидуальностей претерпевает фазовый переход и превращается в толпу. А там, где толпа, – там и лотерея.
И это – сама жизнь современной науки, ибо в ней нет и не может быть никаких открытий, способных не только разрушить, но даже поколебать стройное здание физики, на котором и держатся все современные науки, основным инструментарием которых, кстати, являются приборы, разработанные физиками и инженерами. И сейчас разного рода интересные и даже глубокие и нетривиальные результаты, свидетельствующие о незыблемости классической и квантовой механики, способны получить даже сидящие за каким-нибудь прибором парень или девица, ничего не понимающие ни в его работе, ни тем более в физике, но аккуратно рассказывающие о всех своих наблюдениях профессору, который к тому времени сам уже ничего не измеряет вот уже не один десяток лет. И чего только такая интеллектуальная пара не пронаблюдает. И таких пар в мире современной науки не одна сотня тысяч. С соответствующим океаном «мусорных» и морем вполне приличных результатов.
Вот и гадай теперь, какой результат из того же моря достоин Нобелевской премии. Кстати, такие пары практически невозможны в теоретической физике. Но, заметьте, последняя премия за достижения в области теоретической физики дана за результаты 40-летней давности. Красноречивый факт, ярко свидетельствующий о кончине науки как занятия для «делания» великих открытий. Поэтому до поры до времени Нобелевский комитет находил выход из положения, присваивая премии за открытия прошлого века, не отмеченные ею во времена «бури и натиска». А поскольку их было не так уж мало, тихая и мирная жизнь Нобелевского комитета могла бы продолжиться и дальше.
Но тут претендующая на интеллектуальное времяпрепровождение часть народов мира и поощряемая ими журналистская братия заворчали: сколько можно в век мобильной связи и Интернета кормить нас старыми открытиями? Мы хотим чего-нибудь нового и свежего. И Нобелевский комитет заметался. Нет, он не расстался окончательно со своими старыми традициями, но какая дама, каковой в настоящее время предстает Нобелевский комитет, не жаждет быть красивой и молодой, богатой и современной. И нобелевская дама сначала кинулась поощрять изобретения, принесшие миллионные доходы.
Вспомним премию 2009 года за изобретение прибора зарядового сдвига, работающего на эффекте почти столетней давности. Или премию 2007 года за эффект гигантского магнитосопротивления, фактически присужденную только за то, что он оказался вдруг полезен в изготовлении магнитных датчиков. Так Нобелевский комитет мог вполне дойти до того, чтобы отмечать своей премией каждое появление нового iPhone.
Тут-то и случилось спасительное явление графена. Физика его, не сказать чтобы не интересна, но и говорить о каких-либо глубоких прорывах в изучении конденсированных сред, не говоря уже о мироздании, не придет в голову даже ярым поклонникам этого материала. Но, к счастью или к несчастью, он оказался одной из модификаций углерода. А каждая домохозяйка знает, что такое сажа. И каждый школьник знает, из чего состоит грифель его карандаша. В общем, все компоненты для возникновения коллективного безумия и создания иллюзии великого открытия оказались собранными вместе.
Голоса оппонентов, говорящих, что никаких новых, глубоких, выходящих за рамки даже физики конденсированного состояния результатов при исследовании графена не получено, утонули в многоголосом хоре как академической, так и неакадемической публики: «графен, графеновая электроника, графеновое будущее...» И премия 2010 года была вручена за графен. Что подтвердило тот факт, что сейчас Нобелевская премия – это прежде всего «паблик рилэйшн» и бренды с соответствующим джекпотовым результатом. И чем проще и примитивней бренды, тем вернее успех.
И это неудивительно. Ведь современное научное сообщество – это тотальный «паблик рилэйшн» с брендовым образом мышления. И соответствующими примитивными реакциями толпы. И ничего более. Сейчас у него на очереди «хиггсовский бозон», «темная материя», «топологические изоляторы» и «майорановские фермионы». Кто больше?
