Марк Рац  |
| Фундаментальный труд Петра Пекарского, написанный в XIX веке, до сих пор остается незаменимым источником по истории Академии наук. Фото из рецензируемой книги |
Странная тема: что, спрашивается, общего у науки с библиофильством? И какой такой особый взгляд может быть у далеких от науки собирателей книжной редкости на этот предмет? Только в последнее время я стал задумываться о том, как эти столь непохожие занятия (я отдал им лучшие годы жизни) соотносятся друг с другом. Оказывается, очень по-разному и неожиданно (для меня) разными способами.
Способ представления истории
Понемножку о них рассказывается в рубрике «Бумажный носитель» в «НГ-науке». Совсем же удивительное их сочетание открыли мои друзья-библиофилы Алексей и Сергей Венгеровы. Вместе с Андреем Вагановым они составили и выпустили роскошный том: взгляд на историю науки в России сквозь посвященные науке издания. Андрей Ваганов, Алексей Венгеров, Сергей Венгеров. Здесь, под небом своим... Выпуск шестой: унесенные в бессмертие. Наука в России и ее окрестностях. Библиохроника. 1619–2014 – М., Русский раритет, 2017. - 544 с.
Но чтобы понимать смысл всего последующего, нужно сказать хотя бы вкратце о грандиозном проекте семейства Венгеровых – «Библиохронике». Библиохроника – изобретенный А.А. Венгеровым способ представления истории сквозь призму книгоиздания. Проект практически уже реализован: на полках русских библиофилов и крупнейших библиотек Европы и Америки на сегодняшний день выстроились 14 (четырнадцать) томов этой серии. Каждый том – роскошный фолиант в цельнокожаном переплете...
Цель проекта просветительская, и просвещение касается нередко малоизвестных страниц из истории русской книги и важных сторон российской истории и культуры. Говоря о проекте в целом, с точки зрения его просветительской направленности, я бы выделил два момента.
Во-первых, издание богато иллюстрировано, и визуальный ряд его не менее, а может быть, и более важен, чем текст. (Разбор этой стороны издания отдельная тема, которой лучше бы заняться специалистам: подозреваю, что у них будут свои претензии.) Во-вторых, оно выложено в Интернете, и тем самым сделано общедоступным, что для просветительского проекта, конечно, принципиально важно.
В итоге получается беспрецедентный вклад в популяризацию русской книги и библиофильства: я не слышал ни об одном примере подобного издания ни в истории нашей страны, ни в современном мире вообще. О структуре, содержании и оформлении «Библиохроники» можно спорить, но, как говорит автор идеи, профессор Алексей Венгеров, «Сделайте сами так, как считаете нужным!»
Судьба науки в истории России
Как же выглядит наука в России сквозь такие своеобразные очки? Тут, пожалуй, нужно уточнить: речь идет не об истории науки как таковой, а о судьбе науки в истории России. Еще точнее, наверное, о судьбе ученых и научного сообщества: на мой взгляд, именно такой угол зрения наиболее актуален в современной России. Богатый материал книги предоставляет читателю, знакомому с историей науки, возможность составить собственное мнение на сей счет.
Вообще-то наука как социальный институт в России формируется в XVIII веке, и ее начало, пусть и с долей условности, может быть связано с открытием Академии наук в 1724 году. Понятно, что у таких событий должна быть длительная предыстория. И не случайно посвященный науке том «Библиохроники» открывается материалом об изданиях первой печатной русской книги – знаменитого «Апостола» Ивана Федорова (1564) ,
 |
| Начало XX века в России ознаменовалось буквально издательским взрывом научно-популярной и просветительской литературы. Фото из рецензируемой книги |
учебников («Грамматика» Мелентия Смотрицкого, «Арифметики» Леонтия Магницкого) и перевода знаковых для своего времени «Разговоров о множестве миров» (1740) француза Б. де Фонтенеля.
Впечатляет подборка книг XVIII века. (Немаловажное обстоятельство: вся «Библиохроника» основана на личной библиотеке А.А. Венгерова.) Это первоиздание Михаила Ломоносова, Василия Татищева, Герхарда Миллера, Степана Крашенинникова. Нет нужды пересказывать здесь учебники по истории науки: куда важнее и интереснее способы презентации материала.
Наряду с содержательными статьями в книге воспроизведены в цвете переплеты, титульные листы, развороты и иллюстрации редчайших изданий, которые мало кому доводится подержать в руках хотя бы раз в жизни. Чтобы дать возможность прочувствовать эту сторону дела, приведу библиографическое описание одного из представленных изданий.
«Краткий российский летописец. Сочинение Михайло Ломоносова. Санкт-Петербург: при Императорской Академии наук, 1760. (12), 75 с. В цельнокожаном переплете второй половины XVIII века. На корешке тисненные золотом имя автора, заглавие и дата издания, золототисненый растительный орнамент. Форзацы бумаги – «павлиний хвост» 19,5х12 см. На внешней стороне свободного листа перед титулом надпись «орешковыми» чернилами на латыни: «Prolabore trium librorum 50 hastula» («За 3 книги заплачено 50 копеек»). В нижней части титульного листа владельческая надпись «орешковыми» чернилами на латыни: «Anno Domini 1762 martio 20 die praetii 25 hasti: Proprie Michael Holosnicky» («Лета Господня 1762 Марта 20 дня плачено 25 копеек. Собственность Михаила Колосницкого»). На оборотной стороне титульного листа экслибрис: «Из библиотеки Федора Наливкина». На оборотной стороне свободного листа переднего форзаца владельческая надпись черными чернилами: «Александр Пыпин». Наливкин Федор Никитич (1810–1868) – присяжный поверенный, секретарь Московской уголовной палаты, детский писатель и переводчик. Пыпин Александр Николаевич (1833–1904) – известный литературовед; двоюродный брат Н.Г. Чернышевского; профессор Санкт-Петербургского университета; академик Императорской Академии наук; автор около 1200 работ по истории русской литературы, палеографии, этнографии, фольклору». По сути дела, это уникум!
XIX век представлен сугубо выборочно. Интересный ход использован составителями для обращения к исторически важным сюжетам при отсутствии книжно-журнальных первоисточников. Так, статья о Дмитрии Менделееве и его периодическом законе привязана к сборнику, изданному в 1934 году. «Юбилейному Менделеевскому съезду в ознаменование 100-летней годовщины со дня рождения Д.И. Менделеева».
Сюрреалистическая картина
Эти книги переносят нас уже в ХХ век, в советское время, представленное наиболее полно и ярко. Я думаю, что определяющая черта советского времени – его глубочайшая внутренняя противоречивость. В судьбе науки и жизни ученых эта противоречивость проявилась едва ли не наиболее рельефно. С одной стороны, достижения советской науки и техники поистине грандиозны: прорыв в космос, успехи физики и атомной энергетики заслуженно пользуются мировой славой. С другой, наиболее перспективные направления науки, такие как генетика и кибернетика, в середине века были разгромлены и практически уничтожены.
 |
| Статья о Дмитрии Менделееве привязана к сборнику «Юбилейному Менделеевскому съезду в ознаменование 100-летия со дня рождения Д.И. Менделеева», 1934. Фото из рецензируемой книги |
Генетика была объявлена буржуазной лженаукой, но в то же время процветала подлинная лженаука во главе с академиком Трофимом Лысенко и такими корифеями мысли, как академики (как же без этого) Ольга Лепешинская или Марк Митин. Среди видных советских ученых легко назвать обласканных властью, получивших всевозможные земные блага, звания, почести, премии и награды, и репрессированных, в том числе погибших. Причем по характеру своей деятельности одни от других ничем не отличались.
Означенная сюрреалистическая картина представлена целой серией богато иллюстрированных статей. При этом составителям удалось сохранить баланс сияющих достижений и зияющих провалов советской научной политики, что очень важно.
Бесспорная удача составителей – включение в состав издания обзора периодики. Выдержки из «Правды» и «Известий» 1922 года, связанных с высылкой русских интеллектуалов («Философский пароход»); подборка материалов, посвященных «Убийцам в белых халатах», «Шпионам и убийцам под личиной ученых-врачей» 1953 года, лучше чем что-либо воссоздают подлинный дух своего времени. Они как будто обрамляют самый страшный период советской истории – эпоху Сталина.
Инженер Пальчинский
Символической можно считать биографию горного инженера Петра Пальчинского (1875–1928), реконструированную американским историком русской науки Лореном Грэхемом (Лорен Р. Грэхем. Призрак казненного инженера. Технология и падение Советского Союза. – СПб.: «Европейский дом», 2000. – 184 с.). Эта эпическая история достойна пера не только историка науки, но и романиста.
За свою короткую жизнь Пальчинский успел сделать три блистательные карьеры: в царской России, в Западной Европе, куда он бежал из ссылки, и в СССР. Меня же больше интересует идейная сторона дела.
Общая установка Пальчинского-инженера состояла в том, что «инженерные планы должны соотноситься с конкретными политическими, социальными и экономическими условиями», – отмечает Грэхем. Будучи в 1920-е годы видным организатором советской промышленности, Пальчинский разрабатывает собственный вариант программы индустриализации СССР. В то время как политическая верхушка страны требовала создания гигантских промышленных предприятий (Кузбасс, Магнитка, Днепрогэс), Пальчинский настаивает, что масштаб конкретного производства сам по себе достоинством не является и показателем эффективности быть не может. (Заметим в скобках, что этот тезис не потерял актуальности до наших дней.)
Но быстро наступают времена, когда инакомыслие, то есть попросту мышление, становится в нашей стране нетерпимым. Тем самым исключается сама возможность развития, но эта мысль остается недоступной для многих еще и в наше время. Как много позже пояснил Юрген Хабермас, инструментальный разум, это ироническое выражение Макса Хоркхаймера, «которое означает, что сегодня целерациональность, понимаемая в духе М. Вебера, угрожает узурпировать место разума и тем самым вызвать тоталитарные последствия, например, в деятельности государственной бюрократии, которая ошибочно полагает себя центром и вершиной общества».
В 1930 году Пальчинского обвиняют как руководителя антисоветского заговора Промпартии, а... расстреливают без суда и следствия за два с половиной года до того, в 1928 году. Так реализуется «Горе от ума» в сталинской версии. «К тому моменту, о котором идет речь, – замечает Лорен Грэхем, – во всем Советском Союзе насчитывалось около 10 тысяч инженеров. В конечном счете примерно 30% собратьев Пальчинского по профессии подверглись аресту, и большинство из них были брошены в исправительно-трудовые лагеря, оставлявшие им мало шансов на выживание».
В качестве противовеса истории Пальчинского можно было бы привести в пример советские годы жизни академика Ивана Павлова. Широко известно, что со своим единственным в тот период нобелевским лауреатом большевики носились буквально как с писаной торбой. Ему были предоставлены такие условия для научной работы, которых в годы Гражданской войны и послевоенной разрухи не имел больше никто. Он, однако, отнюдь не отвечал им взаимностью.
Недобитые интеллектуалы
Обо всем этом можно прочесть в «Библиохронике», где представлено второе издание знаменитых «Лекций о пищеварительной железе» (1917 год, первое издание вышло в 1897-м). Жизнь многих ученых даже в сталинские годы сложилась достаточно благополучно. Эти недобитые интеллектуалы обеспечили беспрецедентный и единственный в своем роде взлет советской науки в 1950–1960-е годы.
Такой феномен заслуживает специального изучения. Достаточно очевидно, что тогдашние успехи были достигнуты в тех направлениях науки и техники, которые в первую очередь обслуживали военно-промышленный комплекс, – ракетная техника, атомная физика. Но это само по себе не объясняет прорывного характера исследований и разработок.
Кажется, выход в космос – единственный случай в истории, когда Советскому Союзу удалось, пусть и не надолго, «догнать и перегнать Америку». Я думаю, что «секрет фирмы» связан с выходом на вершины своей научной карьеры поколения Серебряного века. Это были люди, успевшие сформироваться до победы социализма, а потому неизмеримо более свободные внутренне, чем последующие поколения: Сергей Вавилов родился в 1891 году, Петр Капица – в 1894-м, Игорь Тамм – в 1895-м, Георгий Лангемак – в 1898-м, Игорь Курчатов – в 1903 году, Сергей Королев – в 1906-м, Лев Ландау – в 1908-м. Список можно продолжать долго.
Поистине фантастическим документом сталинской эпохи являются письма П.Л. Капицы Сталину, в 1990 году опубликованные 150-тысячным тиражом в библиотеке «Огонек», а потому ныне труднонаходимые. (Библиофилы давно знают, что дешевые массовые издания плохо сохраняются.) В 1946 году академик писал вождю: «Наши руководящие товарищи в своем правильном стремлении развивать советскую науку хотят ее взять под такой контроль и руководство, которые только мешают работать ученым. <... > Ясно, что все это ненормально, а причина все та же – без доверия и уважения к ученым, основанного на мнении других ученых, процветание свободной и продуктивной творческой работы в науке и всего нового, связанного с ней, невозможно».
Читаешь, и ощущение такое, как будто не просохли еще давно вышедшие из употребления чернила.
Основной урок из пунктирно намеченной в «Библиохронике» истории напоминает о хорошо забытом у нас тезисе Александра Герцена полуторавековой давности: самодержавное правление несовместимо с современной цивилизацией. В наше время эта, возможно, казавшаяся полемическим перехлестом мысль может быть четко аргументирована.
А важнейший методологический тезис инженера Пальчинского будто воспроизводится в нашумевшей метафоре, озвученной Лореном Грэхемом в адрес российской элиты в 2016 году на Санкт-Петербургском экономическом форуме: «Вы хотите молока без коровы!». Без коренной перестройки системы правления никакого научно-технического прогресса в стране не будет. Как говорил в интервью «НГ» еще в 2011 году все тот же Грэхем, «они хотят создать в Сколково новую технику, новые технологии. Но проблема не в технике, русские ученые и инженеры и сейчас блестящие, проблема в обществе. Надо реформировать общество, это гораздо более важно, чем создать изолированную территорию, где процветает хайтек».
Но я чересчур увлекся наукой. Что же касается библиофильства, то надеюсь, что с появлением этого тома «Библиохроники» привьется и в России традиция собирательства первоизданий нашей научной классики. И тем самым сформируется новый, как у нас, библиофилов, принято говорить, «толк» (направление) отечественного собирательства.
Наконец, хотелось бы пожелать составителям реализовать их идею выпустить особый том, посвященный истории социальной и гуманитарной мысли в России и окрестностях. Для полноты картины в «Унесенных в бессмертие» явно не хватает имен и книг Петра Чаадаева, Алексея Хомякова, Ивана Киреевского, Михаила Бакунина, Василия Ключевского, Павла Милюкова, Льва Выготского, Михаила Бахтина… Продолжить этот ряд каждый может по своему вкусу.
Выбор общества
В заключение или в качестве постскриптума вернусь к сталинской эпохе, во многом определившей всю последующую историю страны. Важно заметить, что люди, сохранявшие независимое мышление, прекрасно понимали суть происходившего. Молодой сотрудник Ландау Георгий Демидов, в 1938 году отправленный на Колыму и чудом выживший, писал об этом еще в начале 1960-х годов. «Почвой, на которой возникает режим наподобие сталинского в СССР или маоцзэдуновского в Китае с его единоличной диктатурой, опричниной и полнейшим пренебрежением к правовым и этическим нормам, является гражданская незрелость народа. На определенной стадии его развития она неизбежна и закономерна. Но продлеваемая и выпестовываемая искусственно, такая незрелость переходит уже в гражданский инфантилизм, а пораженный ею народ превращается в коллективного политического недоросля, не способного отличить право от бесправия. Среди способов консервации этого состояния ограждение народа от исторической правды занимает одно из первых мест».
Последняя фраза объясняет, с моей точки зрения, и значение рецензируемого издания. Особенно по следам прошедшего 100-летия.
Я закончу тем же вопросом, которым составители «Унесенных в бессмертие» заканчивают свое вступление к тому: «...разговор идет о выборе общества, в котором мы и Вы, Читатель, хотим жить. Или не хотим?».
Иерусалим
