Как в СССР попытались поставить на научную основу овладение ходом времени

За первую пятилетку (1928–1932) в СССР в капитальное строительство было вложено 8 миллиардов рублей – вдвое больше, чем за предыдущие 11 лет.  Иллюстрация создана с помощью GigaChat

Оседлать поток Хроноса

Идея планирования идеально соответствовала этому психотипу. Универсальный инструмент такого буквально хтонического планирования был как раз и предложен – пятилетний план.

Интересно, что с 1923 по 1926 год в СССР существовала лига «Время». Цель – «Борьба за правильное использование и экономию времени во всех проявлениях общественной и частной жизни как основное условие для осуществления принципов научной организации в СССР», как было сформулировано в ее уставе. Идея лиги «Время» охватила весь СССР. Ячейки лиги создавались в частях Рабоче-крестьянской Красной армии, на заводах и фабриках, в организациях. В это объединение входили, например, психолог-марксист, автор футуристической «науки о Сверхчеловеке» коммунистического будущего и новой психологической теории сознания Лев Выготский и один из высших руководителей государства в то время Лев Троцкий.

Все та же интенция обуздать, подчинить своей воле поток Хроноса – характернейшая психологическая черта другого советского политика. «На вершине могущества Сталину всерьез чудилось, что ему от­крылась вторая после Бога, самая великая тайна бытия – будущий ход истории человечества. Если Маркс и Энгельс пытались, как и многие до них, опираясь на свое понимание прошлого, это будущее предсказать, Ленин, Троцкий, Каменев, Зиновьев, Бухарин и другие большеви­ки попытались практически реализовать марксистское предсказание, то Сталин пошел дальше всех – попытался надолго предопределить историю своей страны и в значительной степени всего мира, – пишет российский историк Борис Илизаров. – Именно для этого Сталин, как мог, на свой лад выстроил едино­образную историческую ретроспективу и насильственно, как тавро, «выжег» ее в мозгах своих подданных.  Трудно судить о том, многие ли советские люди безоговорочно при­нимали эти догматы в качестве путеводной звезды, но то, что с конца 30-х годов все граждане от школьников до их родителей в той или иной форме знали их суть, не подлежит сомнению».

Ставший мегапопулярным – и не только в СССР – в 1931 году после выхода книги «Рассказ о великом плане» писатель М. Ильин абсолютно искренне заявлял: «Руль истории трудно повернуть, но если хорошо взяться, повернуть можно. И это желание повернуть историю, переделать мир – это и есть энергия, которая нам нужна, энергия человеческой воли». М. Ильин – это литературный псевдоним Ильи Яковлевича Маршака, младшего брата Самуила Маршака. (Кстати, в «Рассказе о великом плане» приводится стихотворение С.Я. Маршака: «Человек сказал Днепру: / Я стеной тебя запру...»).

Плановая неизбежность

Идея планирования, обуздания пространства и времени (каноническая формула этой идеи запечатлена в известном «Марше авиаторов» (1923): «Мы рождены, чтобы сказку сделать былью, / Преодолеть пространство и простор…») действительно стала определяющей. Фанатичная одержимость планом. План, проект, стратегия, программа, цифра (означающее, оторвавшееся от своего означаемого) – альфа и омега советского социально-экономического бытия. Впрочем, не только социально-экономического.

Казалось бы, сугубо поэтический образ – «преодолеть пространство и простор» понимался буквально. Известный отечественный биолог, профессор Борис Михайлович Завадовский в 1927 году, рассказывая об экспозиции Биологического музея им. К.А. Тимирязева, четко сформулировал эту мысль: «Основной мотив всех попыток науки в ее экспериментальных подходах к явлениям природы состоит в стремлении взять эту природу в свои руки, подчинить ее закономерности, плановому началу и руководству со стороны человека».

Российский эрос здесь явлен в предельной своей форме: вся Природа должна быть подчинена плановому началу. Результат – это уже вторично. План (означающее) отрывается от экономических и социальных реалий (означаемого) и превращается в символ особого рода – забывший свое значение.

Западные исследователи этого феномена до сих пор не скрывают изумления. «Начало советской промышленной революции было положено 1 октября 1928 года с введением в действие первого пятилетнего плана.  Первый пятилетний план принес с собой новый метод управления – централизованное планирование, – отмечает профессор экономической истории Оксфордского университета Роберт С. Аллен. – В первой пятилетке, для которой в общих чертах был обрисован сценарий экономического роста, на смену общим программам при­шли директивы. Для реализации плановых задач к началу 1930-х годов на народные комиссариаты была возложена обязанность определе­ния целевых показателей годовых объемов производства в различ­ных секторах экономики и их распределения между отдельными предприятиями. Целевые планки устанавливались для всех аспек­тов, включая производительность, затраты и уровень занятости, но показателям объемов производства все же придавалось наибольшее значение».

Термин «директивное планирование», возникший тогда, если вдуматься – оксюморон, сверхусилие в сочетании с забытой целью. А это и есть фанатизм. Интересна, конечно, сама психология таких людей – искренних фанатиков…

Дело оставалось за малым: найти (создать) механизм, инструмент для достижения (реализации на практике) этой цели. Идея планирования, управляемого движения истории, оказалось, идеально ложится в эту концепцию.

«Центральная задача первой пятилетки заключалась в том, чтобы стремительными темпами изменить исторические, доставшиеся в наследство от капитализма пропорции распределения общественного труда в сторону решительного усиления производства средств производства (I подраз­деление общественного производства) и увеличения его доли во всей про­дукции народного хозяйства. Создать собственную индустриальную базу для социалистической реконструкции народного хозяйства и для укрепления обороноспособности страны – такова была задача. Внешние и внутренние противоречия нашего развития диктовали необходимость формированного разрешения этой задачи», – напишет в 1933 году в журнале «Большевик» будущий многолетний и самый успешный, по мнению многих экспертов и экономических историков, руководитель Госплана Николай Вознесенский.

Сам Вознесенский чутко и четко формулирует это, казалось бы, невыразимое ощущение управляемости потока исторического времени: «Стихия в условиях победоносного строительства социализма силу закона развития приобрести не может» (Вознесенский Н.А. Борьба за план в современный период // Правда, 8.10.1931. № 278).

А что может приобрести такую силу? На этот вопрос Николай Алексеевич даст развернутый ответ в одной из первых своих больших теоретических статей (проба теоретического пера, так сказать) – «К вопросу об экономике социализма»: «Выражая абсолютное преобладание социалистических производственных отношений в стране, социалистический план из ведущего начала стал абсолютно преобладающим во всем народном хозяйстве, он охватил все звенья народного хозяйства и не только в промышленности, но и в земледелии, как в планировании мате­риальных ценностей, так и в плановом распределении рабочей силы. В плано­вую работу вовлечены миллионы рабочих и колхозников. Борьба со стихией вступила на новую ступень…» (Большевик, № 23–24, 30 декабря, 1931).

Тяжкая индустрия

Но началось это время в зимней предновогодней Москве 2 декабря 1927 года. Более двух недель, до 19 декабря, здесь проходил XV съезд ВКП(б).

На съезде присутствовало 898 делегатов с решающим голосом и 771 с совещательным, представлявших 887 233 члена партии и 348 957 канди­датов. Директивы по составлению пятилетнего плана раз­вития народного хозяйства значились пятым пунктом из семи повестки дня съезда. Эпоха относительно либеральной новой экономической политики (НЭП), проводившаяся, со всеми оговорками, до 1928 года, закончилась. «Важнейшей задачей социалистического строительства в области организации обмена является преодоление анархии рынка и расточительности в расходовании материальных средств, свойственной капиталистическому способу распределения, путем дальнейшего развития и рационализации обобществленного сектора товарооборота», – отмечалось в директивах по составлению пятилетнего плана народного хозяйства, принятых XV съездом ВКП(б).

А пока, в декабре 1927 года, директивы по первому пятилетнему плану строились по двум основным осям: оборона от внешнего врага и приоритетное развитие тяжелой промышленности (индустриализация): «К вопросам обороны в связи с построением пятилетнего пер­спективного плана необходимо не только привлечь внимание пла­новых и хозяйственных органов, но и, самое главное, обеспечить неустанное внимание всей партии. С другой стороны, при по­строении пятилетнего плана должна быть точно так же учтена возможность неурожаев после ряда урожайных лет».

Вокруг темпов и объемов этой индустриализации и возникали не столько теоретические экономические, сколько идеологические коллизии. Вспомним трагическую судьбу инженера Петра Пальчинского, расстрелянного по «делу Промпартии». Одно из главных обвинений Пальчинскому состояло в том, что он считал разумным более мягкие, постепенные темпы индустриализации. Между тем директивы по индустриализации на XV съезде ВКП(б) были выдвинуты действительно грандиозные.

«В соответствии с политикой индустриализации страны в пер­вую очередь должно быть усилено производство средств произ­водства, с тем чтобы рост тяжелой и легкой индустрии, транс­порта и сельского хозяйства, то есть предъявляемый с их стороны производственный спрос, был в основном обеспечен внутренним производством промышленности СССР. Наиболее быстрый темп развития должен быть придан тем отраслям тяжелой индустрии, которые подымают в кратчайший срок экономическую мощь и обороноспособность СССР, служат гарантией возможности раз­вития в случае экономической блокады, ослабляют зависимость от капиталистического мира и содействуют преобразованию сель­ского хозяйства на базе более высокой техники и коллективизации хозяйства. Поэтому особое внимание должно быть обращено на скорейшее осуществление плана электрификации, развитие чер­ной и цветной металлургии, в особенности в части качественных металлов, развитие химических производств, в особенности в части производства искусственных удобрений, дальнейшее разверты­вание добычи угля, нефти и торфа, общего и сельскохозяйствен­ного машиностроения, судостроения, электропромышленности, золото-платиновой промышленности».

Даже современные историки экономики, которые ретроспективно в целом скептически оценивают и сам принцип «директивного планирования», и результаты применения этого метода, тем не менее признают: в конце 1920-х в СССР удалось запустить «маховик беспрецедентно стремительной промышленной революции». Тот же Роберт С. Аллен отмечает, что в 1928–1940 годах ежегодный прирост экономики в СССР составлял 5,3%, «что является весьма внушительным показателем даже по меркам «восточноазиатского чуда».

Однако впадать в эйфорию по поводу советского «восточноазиатского чуда» тоже не следует. Известный российский статистик и историк экономики Г.И. Ханин и экономический публицист В. Селюнин отмечали еще в 1988 году: «Принято считать, что в довоенный период темпы развития были исключительно высокими. Действительно, построено множество предприятий, появились новые отрасли в экономике. Однако прогресс ограничился в основном тяжелой промышленностью, строительством и транспортом. Аграрный же сектор экономики переживал застой (как известно, по сбору зерна и поголовью скота уровень 1928 года был достигнут и превзойден только в 1950-е годы). За 1929–1941 годы национальный доход возрос в полтора раза. Темп отнюдь не рекордный. В 1930-е годы наблюдалось наибольшее за всю нашу историю повышение материалоемкости продукции и снижение фондоотдачи».

В 1929–1933 годах основные фонды промышленности, которые к тому времени находились в катастрофическом состоянии, были обновлены, согласно официальной статистике, на 71,3%, причем не менее 2/3 – за счет импорта. Вообще, по экспертным оценкам, за период индустриализации в СССР ввезли 300 тыс. станков. За первую пятилетку (1928–1932) в СССР в капитальное строительство было вложено 8 млрд руб. – вдвое больше, чем за предыдущие 11 лет.

Особенно высока в общем объеме ввозимых в СССР товаров была доля машин и оборудования. И этот показатель в первой пятилетке шел нарастающим темпом: в 1929 году – 30,1%; в 1930-м – 46,8%; в 1931-м – 53,9%; в 1932 году– 55,7%. Советский Союз вышел на первое место в мире по импорту машин и оборудования. В 1931 году около одной трети, а в 1932-м – около половины мирового экспорта машин и оборудования направлялось в Советский Союз.

Способность к плановому воспроизводству

Этот феномен, конечно, не мог не привлечь внимание во всем мире. В свою очередь, и в СССР внимательно следили за тем, как реагируют за рубежом на пятилетний план. Чрезвычайно любопытный и обстоятельный обзор западной печати «Пресса империализма о пятилетке СССР» публикует журнал «Большевик» в своем мартовском номере за 1930 год. Вот несколько выдержек из него.

«Совершенно исключительное по размаху и темпам социалистическое строительство в Советском Союзе заставило заговорить и иностранную пе­чать.  Что же пишут о пятилетке в буржуазных газетах?

Наряду со статьями, полными злобы и ненависти, некоторые объективные (объективные по мере возможности) журналисты и экономисты, главным образом американцы, отзываются с неподдельным восхищением о пятилетке.

Их поражает размах, темпы, но почти никто из них не отмечает, что мы не просто строим гигантские фабрики, комбинаты, города, но что мы строим первое социалистическое государство. Их поражает, что через деся­ток лет СССР и С. Штаты будут единственными крупными державами мира, но они, конечно, не понимают и понять не могут, что СССР – это страна строящегося социализма.

Мы не ошибемся, если многие из этих восторженных отзывов расценим как сигнализацию об опасности.

Крупнейший орган С. Штатов «Нью-Йорк Таймс» от 26 января с.г. посвятил две статьи пятилетке. Вторая из них принадлежит перу одного из крупнейших экономистов Дж. Коплэнда, и в качестве комментария к ней дана передовая статья.

«Больше, чем можно было предполагать год тому назад, Советская Россия продвинулась в выполнении величайшего в истории экономического строительства, – пишет профессор Коплэнд. – Пятилетний план должен превратить земледельческую страну с 150 млн жителей в страну преимущественно индустриальную. Планом предусматривается огромный подъем всех областей хозяйства и культуры».

Автор передовой также называет пятилетку исключительным (most extraordinary) в истории человечества экономическим предприятием, «по крайней мере по смелости и краткости периода выполнения».

«План столь поразителен, что его огромная экономическая сущность отходит на задний план по сравнению с психологическим эффектом его... Поражает смелость и решительность, с которой эти люди без помощи извне проводят это огромное дело...» 

Займом «Пятилетка в четыре года» орган французских биржевиков «Ажане Экономик э Финансьер» весьма шокирован. «Эти меры, – пишет он от 8/III, – не имеют прецедента в истории человечества и могут применяться только к населению, приведенному в рабское состояние».

А пятилетка, а уничтожение частной собственности и эксплуатации – имеет прецеденты в истории, господа биржевики? Что касается рабского состояния, то это, по-видимому, дело вкуса. Французские рабочие и бедные крестьяне готовятся кровь свою проливать за такое «рабство». Но и без ваших заявлений мы не сомневаемся, что все, что делается в СССР, бирже­викам не особенно по вкусу. 

«Финэншель Ньюс» в передовой статье от 29/Х, озаглавленной «Пяти­летка», пишет, что «идея пятилетнего плана может привести к изумлению англичанина… Пятилетка – это полный переворот во всей экономической системе, к которой привык Запад». 

Основной тон цитированных буржуазных газет отражает вынужден­ность признаний. В самом деле, можно ли обойти молчанием то невероят­ное, чудесное и гигантское, что творится в СССР, где рабочий класс под руководством Коммунистической партии решил превратить в течение самого короткого срока, в ничтожный с исторической точки зрения отрезок времени одну из самых отсталых в промышленном отношении стран в самую пере­довую и без притока иностранных капиталов, при враждебном отношении правящих классов всего мира. 

Смысл передовой «Газеты Польской» приблизительно тот же. Напугать лимитрофы опасностями, которые несет пятилетка, с целью их объединения против СССР для подготовляемого под руководством Франции военного похода. 

По мере роста наших успехов мы, несомненно, будем сталкиваться со все большими атаками буржуазной печати на Советский Союз, атаками, имеющими конечной целью подготовку «общественного» мнения для попытки срыва военным путем социалистического строительства».

Понятно, что эта публикация в «Большевике» и цитируемые западные издания носят прежде всего жесткий идеологический характер. Однако нельзя не отметить, что на Западе, вполне понимая значение сугубо экономической стороны пятилетнего плана, зачастую жестко оппонируя самой методологии создания первого пятилетнего плана, оспаривая его итоги, тем не менее были поражены психологическим воздействием его.

Серьезные исследователи оценили этот аспект планирования очень быстро. Например, немец Гюстав Меке в 1932 году выступил в авторитетном научном французском журнале Annales d’historie economicue et sociale («Анналы экономической и социальной истории») с развернутым социально-экономическим и психологическим (даже – идеологическим) анализом пятилетнего плана в СССР.

«В пятилетнем плане при всем обилии революционной шумихи пре­жде всего заключена некая русская идея, более того, собственно рус­ская идея, – отмечал Меке. – Пятилетний план экономического развития России – это не что иное, как переложенная в цифры вечная борьба России за свою независимость.  Кроме того, всегда русским была свойственна уверенность в том, что, если приложить соответствующие усилия, Россия не только смо­жет и должна быть самодостаточной, но и должна «показать миру путь в лучшее будущее. Догнать и перегнать капиталистическую цивилиза­цию» – такова конечная цель, на пути к которой пятилетний план яв­ляется лишь первой вехой.

Это и есть русская идея, представленная в практической и даже материалистической форме и приводимая в жизнь революционными ме­тодами.  К американской технике, которую они ревностно берут на вооружение, русские добавляют и нечто совершенно свое. Это план».

* * *

Немец Фридрих Ницше сформулировал правило, которое, как представляется, очень точно соответствовало менталитету той эпохи в истории СССР: «Человек – это канат… над пропастью. Опасно прохождение, опасна остановка в пути, опасен взгляд, обращенный назад, опасен страх».

Только – вперед!