Евгений Водолазкин
Было бы странно, если бы Моисей рассказывал своему народу о сотворении мира и человека в категориях современной науки.
Зодчий Вселенной. Рисунок начала XV века
Сганарель. Во что вы верите? <┘>
Дон Жуан. Я верю, Сганарель, что дважды два – четыре, а дважды четыре – восемь.
Сганарель. Хороша вера, и хороши догматы!
Выходит, значит, что ваша религия – арифметика?
Жан-Батист Мольер. «Дон Жуан, или Каменный гость»
Не нанося вреда здоровью населения
20 февраля прошлого года «Независимая газета» опубликовала ряд моих соображений относительно известного «Письма 10 академиков». Три месяца спустя (21 мая) в этой же газете был опубликован развернутый ответ, данный мне академиком Виталием Гинзбургом. Испытывая к Виталию Лазаревичу глубокое уважение, не скрою тем не менее, что и после его ответа своих суждений радикальным образом не изменил. Более того, веря, скорее, в параллельное существование мнений (а они были высказаны), чем в возможность переубеждать, я тогда не стал возражать моему почтенному оппоненту.
Совсем недавно, однако, вышел из печати четвертый выпуск бюллетеня «В защиту науки», в котором статья академика Гинзбурга (несколько расширенная) была перепечатана. В бюллетене, выражаясь шершавым языком его аннотации, «помещены статьи, в которых разоблачается псевдо- и антинаучная деятельность ряда «ученых», наносящая вред развитию науки, здоровью населения, отучающая людей от критического мышления и способствующая распространению зачатков мракобесия в нашей стране». Разумеется, вышеприведенные формулировки не имеют ничего общего со статьей Виталия Лазаревича: его ответ мне носит вполне доброжелательный характер. Вместе с тем суровый контекст, в котором оказалась перепечатанная статья, побудил меня вернуться к теме и попытаться еще раз расставить некоторые акценты. Сделать это я хотел бы в нескольких пунктах.
Знание и вера
Опровергая тезис о том, что религиозные люди верят в существование Бога, а атеисты – не верят (или, иначе, верят в его отсутствие), академик Гинзбург пишет: «Но это в корне ошибочно, ибо слово «вера» очень растяжимо, и вера атеиста и вера религиозного человека – это совершенно разные «веры». Вера атеиста основана на знании, это вера в действительно существующее, в факты, в науку. Скажем, школьник верит в справедливость таблицы умножения и, например, в то, что 6х8 = 48. Он верит таблице, но может легко проверить ее справедливость, воспользовавшись, например, кубиками или оловянными солдатиками».
Так ведь и верующие люди пользуются таблицей умножения. Только им не нужно в нее верить: она лежит в области их знания. В этой области находится еще множество разнообразных сведений – о вращении Земли вокруг Солнца, клонировании овечки Долли, ураганах в Карибском море, падении курса рубля и т.д. Вообще говоря, люди верующие, за небольшим исключением, признают (связь со словом «знание» здесь очень кстати) все то, что можно считать доказанным.
Рационального в религиозной мысли гораздо больше, чем это можно предполагать, оценивая ее со стороны. Я бы даже сказал, что религиозный рационализм обладает особой напряженностью, поскольку направлен на скрупулезнейшее исследование реальности как проявления Бога. Понимая, что разум дан человеку не случайно, разграничение веры и знания осуществила еще средневековая схоластика: до тех пор пока мироустройство доступно пониманию, его можно и нужно познавать. Дальнейшее (а любое знание в каждый данный момент ограниченно) – это область веры.
Все это я говорю не для того, чтобы «примирить» религиозное сознание с научным. Они в этом не нуждаются, потому что изначально не находятся в разладе. Как человек, без труда соединяющий оба типа сознания, свидетельствую об этом со всей ответственностью. Будучи ученым, я занимаюсь исследованием древнерусских рукописей. Религиозные убеждения – и мне уже приходилось об этом писать – не влияют ни на их датировку, ни на выстраивание генеалогии находящихся в них текстов. Иными словами, на пространстве «положительного» знания между научным и религиозным сознаниями существенных противоречий нет. Но нет их и за пределами «положительного» знания, на метафизическом уровне. Просто потому, что этот уровень находится вне компетенции науки. Все, что наука может сказать на сей счет, сводится к короткому «не знаю». Любое суждение сверх этого методологически невозможно признать научным.
Теория эволюции
Споры последнего времени в очередной раз сосредоточились на нынешнем юбиляре Дарвине. Мне кажется, вопрос дарвинизма спорящие о Боге склонны порой преувеличивать. Начать с того, что даже часть биологов отмечают сосуществование в этой теории научного начала с художественным, считая ее скорее акварелью, чем схемой (точнее, несколькими акварелями, поскольку теорий в данном случае несколько). В науке о развитии биосферы, как, скажем, и в исторической науке, невозможен эксперимент. Ведь маловероятно, что в какой-нибудь лаборатории будет воссоздана эволюционная цепочка во главе с homo sapiens, способным назвать своей прабабушкой присутствующую здесь же инфузорию туфельку. Это общая беда всех наук, описывающих длительные процессы.
Разумеется, указанное обстоятельство – еще не повод с данными этих наук не считаться. Речь идет, скорее, о том, чтобы проявлять в их отношении известную сдержанность и не позволять себе далеко идущих выводов. Второстепенная роль как этих данных, так и самой теории эволюции состоит в том, что они не отвечают на два взаимосвязанных вопроса: какова причина существования мира и в чем его смысл? В сравнении с этими вопросами все остальное по большому счету – подробности.
Теория эволюции лишь конкретизирует образ действия, но ничего не говорит ни о его причине, ни о его цели. В советской марксистской интерпретации эта теория приобрела довольно жизнерадостный облик, неоправданно ассоциируясь с прогрессом и представая в виде бесконечного бегущего вверх эскалатора. Вопросы со стороны оказавшихся на эскалаторе не предусматривались.
Как ни странно, инерция такого представления жива и сейчас. Между тем слово «эволюция», или его русский эквивалент «развитие» (образован через посредничество немецкого Entwicklung), для подобного бодрячества не дает ни малейшего повода. Доступные нашему обозрению циклы (например, жизнь) по восходящей двигаются лишь вначале. Это движение сменяется фазой деградации и смерти. Эти аналогии дают повод подозревать, что нечто подобное произойдет и с человечеством в целом.
Иначе говоря, все, что развивается, в конечном итоге – «свивается». Так что если подходить к жизни с точки зрения эволюционной и прогрессистской, жизнь – как отдельная, так и всеобщая – бессмысленна (об этом писали, в частности, Бердяев и Карсавин). Что же касается бесконечного эскалатора, то для атеистического сознания он является не меньшей проблемой. С точки зрения физики, perpetuum mobile невозможен, и любая попытка его рационального объяснения приведет к жесточайшей коллизии с «положительным» знанием. Здесь требуется неэвклидово решение, которое, судя по всему, всецело пребывает в области метафизики.
Итак, мировоззренческих основ эволюция не затрагивает. Если будет создана единая, во всех своих звеньях доказуемая теория эволюции, если ее доказательства в глазах человечества приобретут убедительность, скажем, гелиоцентрической системы, что же помешает ее всеобщему признанию? Как человек, изучающий средневековую библейскую экзегезу, смею предположить, что не текст Священного Писания станет тому помехой.
Здесь уместно вспомнить об одном из существенных методов понимания Библии – аллегорическом. Правомерность такого толкования обусловлена, я думаю, прежде всего универсальностью библейского текста. Ведь, выражаясь современным языком, «целевой аудиторией» Библии является все человечество – как современное ей, так и последующее. Это предполагает определенную обобщенность сведений. В конце концов было бы странно, если бы о создании человека Моисей рассказывал своему народу в категориях генетики. Не следует спешить и с критикой библейских хронологических указаний. Современная наука не убеждена, что за «днями» и «годами» Ветхого Завета стоит то же, что мы понимаем под этим сейчас. Главное же, пожалуй, в том, что Библия – это не справочник по истории, астрономии или биологии. Ее предназначение – дать ответ на два указанных вопроса. Библия отвечает нам, что мир был создан Богом и что в Боге смысл его существования.
═ Вряд ли бесконечный эскалатор прогресса существует. Цикл жизни двигается по восходящей лишь вначале. Это движение сменяется фазой деградации и смерти. Ангелы, вращающие космические сферы. Рисунок XIV века |
О пользе обсуждений
Я не люблю слова «спор», мне больше нравится – «обсуждение». Нужны ли обсуждения, в которых каждый высказанный тезис (если не слово!) имеет свою многовековую историю и пространную библиографию? Мне кажется, что нужны. Даже если они во многом повторяют все сказанное ранее, они уже не те, что прежде.
Потому что каждое время считает себя «новым временем» и не устает удивляться пропасти, якобы пролегшей между ним и всем предшествующим. Такой взгляд не представляется обоснованным. В сущности, даже наши далекие предки знали, в результате чего гремит гром или, скажем, появляются дети. Их причинно-следственная цепочка была несравненно примитивнее и короче нашей. Но на фоне того пространства, которое отделяет нас нынешних от решения главных проблем, пройденный наукой путь почти неразличим.
Очевидные успехи в познании мира время от времени создают иллюзию решения всех вопросов, и это порождает всплески атеистических настроений. В этих случаях движение опрометчиво принимается за результат. Но есть и другая реакция на умножение наших знаний. Это реакция тех, перед кем новые знания открывают новые области незнания, о существовании которых прежде никто не догадывался. Потому что только взойдя на гору, можно увидеть следующую гору. А заодно – и задуматься о причине всех гор.
Как «физических лиц» и верующих, и неверующих ждет, разумеется, одно и то же («Вы же знаете, чем все это кончается», – говорил о жизни Иосиф Бродский). Уже одно это – достаточный повод обратиться к вопросам, которые ставит в своих статьях академик Гинзбург. В современном обществе таких вопросов почему-то стесняются (и чем лучше живут – тем больше, по моим наблюдениям, стесняются). Попытка на них ответить лишает рутинности как веру, так и безверие: она оживляет их и делает сознательными. Потому так важно, что эти вопросы время от времени ставятся.
Наконец, обсуждения важны и тем, что уточняют позиции, сужая сферу разногласий. В своем ответе Виталий Лазаревич соглашается со мной в том, что факультативное (как это делается, допустим, в немецких школах) изучение религий по выбору не ущемляет свободу совести ни верующих, ни неверующих. Собственно, на большее Церковь и не претендовала. Как я понимаю, уважаемый академик не отрицает и того, что вера в Бога имеет свое объективное и вполне материальное выражение – мировую культуру. Без знания Священного Писания в ней будет понятно очень немногое.
Верующие и неверующие существуют в одном пространстве. Я уподобил бы его ящику с бабочками в энтомологической лаборатории. Бабочки не видели энтомолога, потому что когда он устанавливал этот ящик, они были еще гусеницами и плохо соображали. В своем ящике они уже успели освоиться и даже слегка его изучить. Бабочки сходятся на том, что ящик квадратный, деревянный и хорошо проветривается. Разногласия у них вызывает происхождение ящика. Одни полагают, что ящик был принесен энтомологом, другие – что он возник в результате собственных усилий. Обследование внутренних поверхностей ящика не дает доказательств ни тем, ни другим. Бабочки-скептики не верят в существование того, кто мог бы установить ящик. Их оппоненты утверждают, что за деревянной стенкой они слышат чьи-то шаги. Главное в такой ситуации – доброжелательное отношение друг к другу.
