Третья смута и ее органический закон

1.

Не нужно быть теоретиком марксизма-ленинизма, чтобы из бесформенного потока жизни выхватывать "ценные признания". Наша мифологизированная повседневность только и движется от исторических параллелей к мрачным предзнаменованиям, вызывая к жизни образный дар писателя, энциклопедическую образованность журналиста. Поди узнай, какое тысячелетье на дворе и какой из прогнозов самый смертельный.

...На дворе лето 1917 года. Демократическая пресса дружно сочувствует плачущим от бессилия большевикам, ожидая все более разнузданных подвигов строителей коммунизма; вовсю забавляется над мужицкими манерами Корнилова и профессорской "буржуазностью" кадетов. Страшно сказать: дезертиров корниловцы собираются расстреливать, а революционную пропаганду - запрещать. Ведь истинный демократ отдаст жизнь, чтобы революционер свободно высказывал свои мысли... Демократы отдали все. Большевики высказались.

И вот теперь, когда даже чтецы-декламаторы объявляют предзабастовочную готовность, а в школьных прописях вместо "Слава КПСС" значится "Долой Гайдара", раздается до странности растерянный голос.

Главный орган духовной оппозиции публикует ценное признание патриота. "Все чаще звучит растерянный вопрос: где новый лидер?" - задумывается писатель. И не может скрыть правды: "Попытка выдвинуть такого лидера обречена". "У оппозиции уже существует широкий выбор общественных деятелей", однако "ни один из них не может тягаться в популярности с бонапартистским вождем ельцинского типа". А тягаться надо, и патриот рекомендует умело сочетать выдающиеся качества деятелей с коллективной мудростью, ибо "сама установка на персональное лидерство чревата спорами и расколом".

Глубокие слова. Мы-то думали, что только неискоренимый кухонный дух либеральной интеллигенции плодит рахитичные блоки и фронты. Что лишь врожденная деликатность борцов за демократию не позволяет им преодолеть амбиции и разродиться единоличным лидером. Ан нет. Даже в сплоченных почвенных рядах балуются "соборным лидерством", изменяя патриархальной иерархичности, ладу и "народной монархии". И там правит гордыня, непрестанно увеличивая число политических "партий". Вожди русского "неоконсерватизма" оказываются столь же чуждыми духу порядка и единства, сколь и ненавистные им радикалы. И вот уже хором воспевают анархическое Учредительное собрание, а недавние демократы слипаются с новообращенными традиционалистами. Так в кучки сбиваются отщепенцы.

2.

Тем, кто навязчиво торгует своей "политической поддержкой" и непременно хочет объединиться в защиту чего-нибудь от Ельцина, нечего противопоставить заклейменному Марксом "бонапартизму" и разоблаченной Лениным "корниловщине". Их усилия соскальзывают с непонятной, инертной фактуры российской политики. Под крик регулировщиков, давя и накалываясь, этот слон явно самодостаточен и поэтому ближе всех к вещам иррациональным и самоценным.

Левые и правые программы эмоционально одинаковы: в них преобладает биологически зависимая, тоскливая, инфантильная неполноценность. Активизм наших политиков - плод разорванного, невзрослого сознания, лихорадочно ищущего костыля. История, политика, длительная борьба со зверем в собственной душе - все эти лабиринты относительных, компромиссных средств сводятся к убогому мельканию добра и зла. Левым и правым радикалам неведома полнота. Они сами для себя олицетворяют добро, а их писатели и пропагандисты - агентов добра; не они, не их поклонники и друзья - все мерзкое и повинное смерти. Лево-правая картина мира примитивна и плоскостна. В этом мире нет Бога.

В таком мире нет Власти. Бесконечное отодвигание "настоящей жизни" за рамки сегодняшнего дня не только освобождает от искушения практикой, но и сводит политическое руководительство к уличной демагогии. Все, кому не лень, возлагают на себя ответственность, пределов которой не представляют. Новобранцам российской политики, как родным детям перестройки, ненавистна бюрократия и ее рутинная работа и дорого пустословие пресс-конференции.

Заботясь о внешнем восполнении своей ущербности, "политики" и "теоретики" не видят никого, кроме себя, на фоне Власти - и остаются ритуальными фишками, знаками, отсылками к Власти действительной, ее вечно "теневыми" подобиями.

Партработникам не хватает "просто" должностей, не подкрепленных громкими иностранными титулами, графоманам - "просто" литературы, дилетантам - "просто" науки. Это - интеллигенция, пародирующая сама себя. Ее нет - есть две газеты и шесть массовиков-затейников, зомбирующих вялые, ни к чему не способные толпы несчастных людей. Все, чем наполняют многострадальные мегафоны неукротимые витии, чем захлебываются, немилосердно фальшивя, агитаторы, с точностью до наоборот отсутствует в их подлинном сознании.

У них нет Государства. Оно приносится в жертву "процедурной" демократии или мифической империи. Россия размазывается по карте бывшего СССР, используется как материал для восстановления советской власти на родине Алксниса и Умалатовой. У них нет шансов. Видать, на дворе 1613 год.

Что мешает воцарению? Что может противопоставить Ельцину интеллигенция? По чудовищному самомнению считая себя "авторами" его президентства, демократы в который раз малоуспешно пытаются напомнить ему о "долгах". Однако жалкие результаты В.В. Бакатина на выборах президента России весьма недвусмысленно и красноречиво показали, каковы политические возможности "интеллектуалов", попытавшихся идти против течения. Ни массовая поддержка, ни массовая оппозиция ими не создается.

Интеллигенция имеет лишь две доступные ей сферы, в которых она с переменным, но не впечатляющим успехом борется против Ельцина. В первой (масс-медиа) самые глупые и бессовестные спекуляции безуспешно отыскивающих хоть одного умершего от голода, позволяют им поддерживать и отчасти направлять всего лишь глухое недовольство против правительства. Во второй (депутатский корпус) пресловутые и одиозные достоинства интеллигентов у власти давно уже консолидировали в ненависти к ним их вчерашних избирателей. Там, где мера ответственности интеллигенции хоть в чем-то соизмерима с президентской, ей нечего рассчитывать на равное соперничество с Ельциным. Там же, где ее функции сводятся чаще всего к безответственному морализированию, к мимикрии под "общенародность", интеллигенция способная на чисто деструктивные акции. Демонстрирующая "объективность" - как она неспокойна! - в кликушестве ли, в цинизме подыгрывающая простонародному юродству, она явно уступает и публике, и гайдаровцам в естественности.

Тем не менее именно интеллигенция обеспечивает паблисити требователям многократного повышения зарплаты, принимает пропагандистские постановления о социальной защите, инициирует местный сепаратизм. Имидж "народного печальника", навязанный ей литературой, стоит ей дешево, а выглядит сурово. Получается, что только на поле харизмы президента интеллигенция может надеяться на политические приобретения, подставляя свой одухотворенный лик на место народной иконы. Но вряд ли это удержит ослабленное Смутой общество от жесткого наведения порядка.

Амбиции и эгоизм профессиональных деятелей двух "властей", и прежде всего принципы их самоопределения, - его угроза общественной стабильности и первый камень в основу президентского режима. Это - то самое пугало ходульной и лживой демократии, которым славянофилы отваживали западнических дух от российской девственности.

Но нынешним почвенникам и модернизаторам не до старых идейных споров: они, слава Богу, изжили себя. Как-никак, а и та, и другая ориентация подразумевают хотя бы последовательность и верность знамени.

Демократы игнорируют настроения масс, патриоты изменяют дорогому их сердцу монархизму, государственники кокетничают с анархистами. Эти привычные для цветущей поверхности нашей жизни несоответствия и мешают им сделать логичные поступки. Расслабленные в вековечном отчуждении от позитивной практики, они страдают параличом воли.

Иначе невозможно было бы не замечать многажды засвидетельствованного ожидания твердой власти. Нельзя было бы монархисту не обнаруживать монархического единства воли в президентской республике. Немыслимо было бы государственнику бороться с существующей законной властью... Запутавшись в собственных ролях, они в конце концов объединятся. И страстно сопереживающие им московские жители утрут непрошенную слезу. Но страна не заметит долгожданного часа общественного согласия.

Покончив с "коллективной мудростью" семибоярщины и коллективной подлостью классового эгоизма, рассыпав дурацкие коммунистические границы, изолируя и усиливая Россию, третья русская Смута исполнит свой непременный органический закон. Он гласит: порядок и сильная власть неизбежны. Осталось лишь совместить их с личной свободой.

И поэтому я со спокойной душой отдаю "общественную свободу" демократов и патриотов в костер ельцинского "бонапартизма".