Тайные агенты и тайные советники

Александр Грибоедов на памятнике в Москве выглядит скорее государственным деятелем, хотя на цоколе изображены персонажи его комедии.  Фото Алины Возны

Несколько иной случай – кадровые разведчики, ставшие писателями на склоне лет. Как Иен Флеминг, родитель Джеймса Бонда. Или Джон Ле Карре, сексот МИ5 со студенческих лет, позднее агент МИ6. В общем, британские спецслужбы широко использовали аналитические, лингвистические и прочие таланты английских писателей.

Что до отечественных творцов, среди них есть фигуры наподобие Флеминга: скажем, Владимир Богомолов служил в «Смерше» и воспел его оперативников в романе «Момент истины». Но случай, когда известный писатель переквалифицировался бы в разведчики, вспомнить трудно. Понятно, что в СССР писатели, много ездившие по заграницам (от Бабеля до Алексея Толстого и от Эренбурга до Юлиана Семенова), были обречены на какую-то форму сотрудничества со спецслужбами. Но досье их до сих пор засекречены. Хотя те же Бабель и Семенов свои связи с чекистами не очень-то и таили.

Зато в словесности сенсационного жанра («а от нас скрывали») еще лет 20 назад возникла тенденция записывать в агенты и русских классиков. Дипломатов Грибоедова и Тютчева. Кадровых офицеров Державина и Лермонтова. И сугубо штатских Крылова и Тургенева.

В общем, британцев пока оставим в стороне. А вот к русским писателям стоит в этом отношении присмотреться внимательней.

ПОДПОРУЧИК ДЕРЖАВИН

Участие Гавриила Державина, подпоручика Семеновского полка, в подавлении Пугачевского бунта в 1773–1775 годах широко известно. Державин состоял при штабе командующего карательными войсками генерала Бибикова, составил ряд служебных записок (ценный исторический источник), занимался организацией дворянского ополчения, засылал лазутчиков в ряды врага, допрашивал вражеских агентов, составлял списки мятежников.

При этом считать Державина кадровым контрразведчиком и корифеем сыска – это все-таки натяжка. В его карьерном списке экспедиция для усмирения бунта – лишь эпизод.

Державин был ревностный служака и храбрый офицер, но чересчур прямолинейный и вспыльчивый. Эта прямота и нетерпимость к интригам сильно мешали ему служить наместником в Олонецком крае и в Тамбовской губернии. Позднее в Сенате Державину приходилось расследовать случаи коррупции и судебных злоупотреблений и докладывать о них императрице. Но ходу таким делам обыкновенно не давали: Екатерина держалась мнения, что «это и за всеми водится».

Вот характерный эпизод: «Добиваясь справедливости, Державин действовал зачастую с чрезвычайною настойчивостью. Екатерина жаловалась на него, что он «не только грубил при докладах, но и бранился». Однажды в пылу объяснения Державин даже схватил Екатерину за край мантильи. Она велела позвать из соседней комнаты своего секретаря, которого просила побыть при ней, говоря про Державина: «Этот господин, мне кажется, меня прибить хочет».

Зато в своих одах поэт Державин проявлял недюжинный ум и отменный такт. Что и обеспечило его высокое положение в правление Екатерины, Павла, а затем и Александра Павловича. Державин был сенатором и министром, на памятнике Екатерине перед Александринским театром в Петербурге он изображен в числе ближайших сподвижников императрицы. Но причиной тому вовсе не его заслуги по части контрразведки, и звание действительного тайного советника он получил не за них.

ПОРУЧИК ЛЕРМОНТОВ

Михаил Лермонтов, подчеркивают историки спецслужб, принимал участие в военных спецоперациях на Кавказе. Но вся Российская армия на Кавказе при генерале Ермолове и его преемнике генерале Вельяминове была занята одной большой спецоперацией по усмирению мятежных горцев. Это не значит, что всех кавказских офицеров того времени (а среди них были и декабристы, и участники польских бунтов) следует записывать в агенты спецслужб либо в бойцы спецназа.

Впрочем, Лермонтов определенно испытывал интерес к фигуре Грибоедова как дипломата и разведчика и собирался писать о нем. Илья Виницкий обнаруживает в романе «Герой нашего времени» след первоначального замысла: Печорин должен был исполнять миссию военного разведчика, и его намерение ехать в Персию «имело выраженную политическую окраску» («Военная косточка в литературной мякоти», «НВО», 25.05.23). Затем эта мотивировка отпала: недоговоренность и таинственность в образе Печорина действует на воображение читателя куда сильней, чем возможная шпионская интрига.

Известно, что Николай I терпеть не мог поручика Лермонтова и собственноручно вычеркивал его имя из списков представленных к наградам. С образом ценного военного разведчика это плохо вяжется.

ДИПЛОМАТ ГРИБОЕДОВ

Историк спецслужб Иосиф Линдер рассказывал: «Грибоедов был офицером русской военной разведки. Того, что сейчас называется ГРУ». При назначения послом в Персию Грибоедов «считался в военной разведке уже человеком опытным... Что от него требовалось? Поддерживать нормальные отношения с шахом при соблюдении военных интересов России... Собирать сведения об экономике Персии, о соседних странах... Нападение на российскую миссию в Тегеране было организовано при поддержке некоторых европейских стран, а зачинщиками выступали англичане. Это была целенаправленная акция по устранению опасного противника».

Грибоедов происходил из семьи военного, отец его ушел в отставку секунд-майором (младший штабной чин). Грибоедов был из вундеркиндов. Он закончил курс в Московском университете по отделению словесности (в 13 лет), затем получил степень кандидата права. С детства знал французский, немецкий и английский, затем овладел итальянским и начатками латыни и древнегреческого. А позднее прибавил к ним арабский, фарси, турецкий и грузинский. Отличная подготовка для дипломата и разведчика.

Военную службу Грибоедов начал летом 1812 года, вступив в добровольческий Московский гусарский полк (позднее Иркутский гусарский). Но заболел и лишь в ноябре появился в расположении полка. До 1815 года служил в чине корнета. Первые его публикации были посвящены военному делу.

Затем Грибоедов вышел в отставку и в 1818-м вернулся уже на дипломатическую службу. Отказался от места чиновника русской миссии в США и получил назначение в Персию. Позднее перевелся в Грузию, но в 1822-м вернулся в Персию в качестве секретаря полномочного посланника России генерала Александра Ермолова.

Как пишет один из биографов Грибоедова, «если во время первого пребывания у Ермолова наш герой испытывал к генералу добрые чувства, то во второй раз Грибоедов более трезво оценивал героя кавказских войн». Сохранился их диалог, записанный актером Михаилом Щепкиным:

Грибоедов: «Зная ваши правила, ваш образ мыслей, приходишь в недоумение, потому что не знаешь, как согласить их с вашими действиями; на деле вы совершенный деспот».

Ермолов: «Испытай прежде сам прелесть власти, а потом и осуждай».

МЕЖДУ ДВУХ НАЧАЛЬНИКОВ

Поэт и генерал Денис Давыдов, двоюродный брат Ермолова, осуждал размолвку Грибоедова с бывшим покровителем:

«После непродолжительного содержания в Петербурге, в Главном штабе, Грибоедов был выпущен, награжден чином и вновь прислан на Кавказ. С этого времени в Грибоедове, которого мы любили как острого, благородного и талантливого товарища, совершилась неимоверная перемена. Заглушив в своем сердце чувство признательности к Ермолову… он, казалось, дал обет содействовать правительству к отысканию средств для обвинения сего достойного мужа, навлекшего на себя ненависть нового государя... В то же самое время Грибоедов, терзаемый, по-видимому, бесом честолюбия, изощрял ум и способности свои для того, чтобы заслужить расположение Паскевича, который был ему двоюродным братом по жене».

Генерал (позднее фельдмаршал) Иван Паскевич сменил Ермолова в качестве командующего войсками на Кавказе. Ясно, что Давыдов держит сторону Ермолова. Ясно также, что Грибоедов мог восприниматься как перебежчик: царь Николай не доверял Ермолову, а Паскевичу благоволил.

Но другой современник, кавказский офицер Василий Андреев возражает Давыдову:

«Что Грибоедов был человек желчный, неуживчивый – это правда… Но нет поводов сомневаться в благородстве и прямоте Грибоедова потому только, что он разошелся с Ермоловым... Во-первых, он был с Паскевичем в родстве, пользовался полным его доверием и ему обязан последующей карьерой; тогда как у Ермолова Грибоедов составлял только роскошную обстановку его штаба, был умным и едким собеседником... Грибоедов, чувствуя превосходство своего ума, не мог втайне не оскорбляться, что он составляет только штат Ермолова по дипломатической части, но не имеет от него серьезных поручений».

Военные успехи Ермолова и Паскевича сопоставимы. Но Ермолову досталась в истории неблагодарная роль колонизатора, усмирителя кавказских горцев. А Паскевич прославился победами над внешним врагом – персами и турками.

ХРАБРОСТЬ ОБРЕЧЕННОГО

При Паскевиче талант Грибоедова как дипломата и разведчика развернулся в полной мере. В частности, по итогам русско-персидской войны он сыграл ключевую роль в разработке Туркманчайского мирного трактата (1828) и получении от Персии огромной контрибуции. Генерал Муравьев-Карский писал: «Грибоедов в Персии был совершенно на своем месте... он заменял нам там единым своим лицом двадцатитысячную армию... Не найдется, может быть, в России человека, столь способного к занятию его места».

Гибель Грибоедова в Персии – подвиг дипломата, но провал профессионального разведчика. Эту часть своей миссии он исполнить в полной мере не сумел. При том что понимал, чем дело кончится. Его друг Степан Бегичев рассказывал, что Грибоедов признавался: «Предчувствую, что живой из Персии не возвращусь».

В любом случае вся информация, добытая Грибоедовым, направлялась либо военному командованию на Кавказе, либо в Министерство иностранных дел. Отдельного ведомства внешней разведки в России в ту пору не было.

И еще несколько штрихов к характеру Грибоедова. Михаил Лонгинов записал такой анекдот: «В бытность Грибоедова в Москве, в 1824 году, он сидел как-то в театре с известным композитором Алябьевым, и оба очень громко аплодировали и вызывали актеров. В партере и в райке зрители вторили им усердно, а некоторые стали шикать, и из всего этого вышел ужасный шум... Когда в антракте они вышли в коридор, к ним подошел полицмейстер Ровинский в сопровождении квартального, и тут произошел следующий разговор. Р. «Как ваша фамилия?» – Г. «А вам на что?» – Р. «Мне нужно знать». – Г. «Я Грибоедов», – Р. (квартальному). «Кузьмин, запиши», – Г. «Ну, а как ваша фамилия?» – Р. «Это что за вопрос?» – Г. «Я хочу знать, кто вы такой», – Р. «Я полицмейстер Ровинский», – Г. «Алябьев, запиши».

А Ксенофонт Полевой вспоминал: «Грибоедов утверждал, что человек может повелевать собою совершенно и даже сделать из себя всё. «В последнюю персидскую кампанию… мне случилось быть вместе с князем Суворовым (генералом, внуком фельдмаршала. – «НВО»). Ядро с неприятельской батареи ударилось подле князя, осыпало его землей, и в первый миг я подумал, что он убит… Князя только оконтузило, но я не мог прогнать гадкого чувства робости. Это ужасно оскорбило меня... Я хотел не дрожать перед ядрами, в виду смерти, и при случае стал в таком месте, куда доставали выстрелы с неприятельской батареи. Там сосчитал я назначенное мною самим число выстрелов и потом поворотил лошадь и спокойно отъехал прочь... После я не робел ни от какой военной опасности. Но поддайся чувству страха – оно усилится и утвердится».

ПУШКИН И ВНЕШНЯЯ РАЗВЕДКА

Директор СВР Сергей Нарышкин в интервью отмечал, что к внешней разведке причастен даже Александр Пушкин. Он числился в Коллегии иностранных дел (причем даже будучи в южной ссылке), служил в пограничной Бессарабии и беспокойной Одессе. А в 1829 году в ходе своей краткой вылазки на очередную турецкую войну работал в походной канцелярии, которая занималась и контрразведкой.

Правда, ссыльному поэту с репутацией вольнодумца вряд ли доверяли серьезные государственные секреты. А поездка в Эрзерум была чистой самодеятельностью, и при действующей армии он находился лишь около месяца.

Иное дело, что Пушкин почти всю жизнь сам находился под надзором спецслужб – но это уже совсем другая тема.

ДИПЛОМАТ ТЮТЧЕВ

Но если Александра Грибоедова можно с полным правом считать разведчиком, то Федора Тютчева – только с большой натяжкой.

Конечно, всякий дипломат – легальный разведчик. Но Тютчев и дипломатом был не весьма справным. Будучи временным поверенным России в Турине (в ту пору столице Сардинского королевства), он фактически дезертировал: поехал в Швейцарию жениться, «оставив вместо себя неаккредитованного атташе, который оказался в крайнем затруднении ввиду столь необычной ситуации».

Задним числом Тютчеву дали отпуск на четыре месяца – но он самовольно бросил службу на четыре года. А когда вернулся в Петербург, продолжил службу по Министерству иностранных дел, но заграничных миссий ему уже не доверяли.

При этом служба Тютчева в Мюнхене и в Турине, в небольших европейских государствах (ни Германия, ни Италия в ту пору еще не объединились) вряд ли открывала широкие возможности для разведки.

Жениться Тютчев предпочитал на иностранках. Его первая жена Элеонора была урожденная графиня Ботмер, дочь немецкого дипломата. Вторая жена Эрнестина – урожденная баронесса фон Пфеффель, также из семьи дипломата.

Жить Тютчев предпочитал в Европе. Возвращаясь в Россию, Федор Иванович пишет жене из Варшавы: «Я не без грусти расстался с этим гнилым Западом, таким чистым и полным удобств, чтобы вернуться в эту многообещающую в будущем грязь милой родины».

Тютчев был великим поэтом, консервативным публицистом и пламенным империалистом. Политические статьи он писал по-французски. Заслуги его отечество оценило. Тютчев дослужился до тайного советника. Но приписывать ему лавры разведчика – это лишнее.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ОСТРОУМИЕ НА ЛЕСТНИЦЕ

Тютчев считался замечательным острословом. Приведем несколько его высказываний.

Тютчев говорил: «Русская история до Петра Великого сплошная панихида, а после Петра Великого одно уголовное дело».

Княгиня Трубецкая говорила без умолку по-французски при Тютчеве, и он сказал: «Полное злоупотребление иностранным языком; она никогда не посмела бы говорить столько глупостей по-русски».

Однажды осенью, сообщая, что светский Петербург очень еще безлюден, Тютчев пишет: «Вернувшиеся из-за границы почти так же редки и малоосязаемы, как выходцы с того света, и, признаюсь, нельзя по совести обвинять тех, кто не возвращается, так как хотелось бы быть в их числе».

Тютчев очень страдал от болезни мочевого пузыря, и за два часа до смерти ему выпускали мочу посредством зонда. Его спросили, как он себя чувствует после операции. «Видите ли, – сказал он слабым голосом, – это подобно клевете, после которой всегда что-нибудь да остается».

Во время предсмертной болезни поэта император Александр II пожелал навестить поэта. Когда об этом сказали Тютчеву, тот заметил, что это приводит его в большое смущение, так как будет крайне неделикатно, если он умрет на другой же день после царского посещения.

Иван Тургенев в старости был агентом влияния российского правительства в Париже, хотя в молодые годы сам находился под надзором российских спецслужб.  Илья Репин. Портрет И.С. Тургенева. 1874. ГТГ

Опять дадим слово историку спецслужб. «Иван Тургенев – чиновник по особым поручениям. Занимался в Париже тем, что на профессиональном сленге называется «активными мероприятиями». В его задачу входило отслеживание в зарубежной прессе всей неправдивой информации о России и создание благоприятного имиджа нашего государства на Западе. У него была большая агентура. Его агенты публиковали «правильные» статьи о России».

Вообще-то на этом поприще Иван Тургенев был далеко не первым. Скажем, в правление Екатерины II подобные функции исполнял барон Фридрих Мельхиор Гримм, немецкий дипломат и публицист. Екатерина и сама поддерживала переписку со знаменитыми философами Вольтером и Дидро. Историк Казимир Валишевский пишет: «Прежде, чем быть напечатанными, ее письма к Вольтеру становились достоянием всех следивших за малейшим поступком и словом фернейского патриарха, а следил за ними буквально весь образованный мир». Правда, эти усилия императрицы и ее западных корреспондентов никто не называет «активными мероприятиями».

Агентом российского влияния в Европе был и весьма популярный немецкий драматург Август фон Коцебу. Но когда его в 1819 году заколол кинжалом студент Карл Занд, русское общественное мнение было скорее на стороне убийцы. А дущещипательную драматургию у нас еще долго именовали «коцебятиной».

Линдер подчеркивает бескорыстие Ивана Тургенева. «Глава III отделения граф Орлов в тайной переписке упрекает Тургенева, что тот совсем не расходует казенные деньги, а использует частные, то есть свои... Тургенев Орлову гордо отвечал: «Отчет в своих деяниях я даю государю, отчет о деньгах никому». Он понимал, что не может тратить больше денег, чем положено русскому барину за границей. Ведь французская контрразведка могла его заподозрить: либо он – игрок и шарлатан, либо шпион».

Вообще-то русские за границей тратили огромные суммы, ничуть не интересуясь мнением французских спецслужб. Стереотип был совсем иной: русский – значит, страшный богач и транжира. А главное, Тургенев был человек сугубо штатский, спецподготовки не проходил и соображениями безопасности вряд ли был сильно озабочен.

ЧУДАК НА ТАЙНОЙ СЛУЖБЕ

Вячеслав Пьецух пишет: «В Тургеневе многое было странно. На черепе у него до самой смерти имелся, как у новорожденного, родничок. Юношей он захворал какой-то таинственной болезнью, четыре месяца пролежал в постели и за это время вымахал в гиганта в 192 см... Молодым чиновником для особых поручений в канцелярии министра внутренних дел, где Тургенев одно время служил под началом у Владимира Даля, он месяцами не ходил в должность, а если появлялся в министерстве, то, главным образом, клеил из бумаги табакерки и голубей. Когда в 39-м году сгорело его родовое имение Спасское, Лутовиново тож, он единственно тому огорчился, что любимая собака во время пожара со страху сошла с ума. Он почему-то панически боялся холеры, и даже если слухи о ней только-только просочатся из-за Урала, Иван Сергеевич немедленно терял творческую способность, покой, аппетит и сон. Иногда на него нападали приступы жестокой хандры, и он с ней боролся так: бывало наденет на голову самодельный колпак со звездами из фольги, станет лицом в угол комнаты и стоит... При огромном росте голос Иван Сергеевич имел нежный, почти женский, и ступал он вкрадчиво и неслышно, частью по той причине, что из-за подагры носил плисовые, мягкие сапоги. Россию любил тонко и горячо, что, однако, немудрено, ибо она особенно любится между Пале-Роялем и Тюильри, вообще на расстоянии, издалека».

При этом Тургенев умудрился перессориться со всеми современниками: Достоевским, Толстым, Гончаровым, Некрасовым. Конечно, у всех крупных писателей были свои странности. Но ни боязливость, ни повышенную конфликтность и свойство часто оказываться в центре скандала нельзя считать ценными качествами для тайного агента.

Анекдоты о русских писателях, сложенные в позднем СССР, также рисуют нашего героя мягкотелым и боязливым.

«Тургенев хотел стать храбрым, как Лермонтов, и пошел покупать саблю. Пушкин проходил мимо магазина и увидел его в окно. Взял и закричал нарочно: «Смотри-ка, Гоголь (а никакого Гоголя с ним не было), смотри, смотри-ка, Тургенев саблю покупает, давай мы с тобой ружье купим». Тургенев испугался и в ту же ночь уехал в Баден-Баден».

«Тургенев мало того что от природы был робок, его еще Пушкин с Гоголем совсем затюкали: проснется ночью и кричит: «Мама!» Особенно под старость».

Понятно, что анекдотический Тургенев соотносится с великим писателем очень косвенно. Но анекдоты не ошибаются: они точно ухватывают и сгущают черты исторического героя. Потому и имеют успех.

Заметим, что Тургенев, исполняя свою миссию за границей, от российских спецслужб старался дистанцироваться: денег у них не брал. Это позволяло ему чувствовать себя патриотом по убеждениям, а не на жалованье.

Да и ремесло тайного агента или явного охранителя в ту пору не было почетным. Пушкин с отвращением писал и о Коцебу, и о мемуарах французского сыщика Видока (метил он при этом в Фаддея Булгарина, но тем не менее). Известный Леонтий Дубельт, поступая на службу в жандармское ведомство, был вынужден оправдываться перед своею невестой.

«ТАМОЖЕННИК» КРЫЛОВ

О баснописце Крылове историк спецслужб рассказывает: «Он был оперативником русской таможни. Ловил контрабандистов. Информацию собирал очень грамотно. Большую часть дня просиживал у бельэтажного окна своего ведомства. И беседовал с проходящими мимо людьми, заодно общаясь со своей агентурой... Я видел в архивах документы: работал Крылов не только как литератор, а не в последнюю очередь – как борец с контрабандой».

Иван Крылов родился в семье армейского офицера. Отец его отличился во время Пугачевского бунта, будучи капитаном в Яицкой крепости: принял командование, когда комендант крепости оробел. Мятежники захватили городок, но не смогли взять крепость.

Но Иван Сергеевич Крылов был человеком совсем невоенным. И служба на таможне в его послужном списке не значится.

Крылов служил подканцеляристом в Твери, секретарем в Петербургской казенной палате, затем в горной экспедиции (и вышел в отставку в 18 лет). Позднее был губернским секретарем в Риге, служил на Монетном дворе в Петербурге. Но лишь в Публичной библиотеке задержался надолго и дослужился до статского советника. В промежутках он издавал сатирические журналы, был секретарем у разных вельмож, вел жизнь профессионального шулера (ему даже запрещали въезд в обе столицы).

Похоже, Крылова здесь с кем-то перепутали. Например, с его старшим современником Александром Радищевым, который и впрямь служил по таможенному ведомству.

Правда, граф Алексей Орлов, шеф жандармов и глава III отделения (тайной полиции) на похоронах Крылова в 1844 году сам нес гроб. Но Орлов сменил Бенкендорфа во главе III отделения лишь в том же 1844-м. И жандармскими делами почти не занимался, предоставив их своему помощнику Дубельту.

А впрочем, хрестоматийную басню Крылова «Ворона и лисица» можно представить аллегорией шпионской деятельности. Ворона владеет ценной информацией; лиса всеми правдами и неправдами втирается к ней в доверие и завладевает секретом.

Правда, апологеты информационной цивилизации уверяли нас, что информация – уникальный товар: ею можно делиться, и ценность ее от этого не уменьшится. Но к военным тайнам и политическим секретам это не относится. Будучи разглашенными до срока, они сильно теряют в цене.

Так что же – русские писатели XIX века никак не связаны со спецслужбами? Ну почему же. Были среди них негласные осведомители типа Фаддея Булгарина (хотя его осведомительство секретом ни для кого не было). А действия Дениса Давыдова в 1812 году напоминали не партизанскую борьбу в нынешнем понимании, а скорее рейды кавалерийского спецназа. А Петр Вяземский прожил полжизни за границей и был агентом российского влияния не хуже Тургенева.

Знаменитые наши путешественники вроде Николая Пржевальского или Владимира Арсеньева были не только военными разведчиками, но и отличными прозаиками. Пытался подражать им и Николай Гумилев. Но это уже отдельная тема.