Михаил Болтунов
Александр Вертинский в ночном клубе «Гардения» в Шанхае.
Фото из книги Натальи Старосельской «Повседневная жизнь «русского» Китая». М., 2006
После Октябрьской революции Россию покинули многие представители русской культуры – писатели, художники, композиторы, певцы. Их жизнь в эмиграции складывалась по-разному, однако они не собирались возвращаться на родину. Но были и другие: помыкавшись на чужбине, они добровольно и осознанно решили ехать обратно.
Алексей Толстой вернулся в СССР в 1923 году, Максим Горький в 1932-м, Сергей Прокофьев в 1936-м... Александр Вертинский, самый признанный русский шансонье, возвратился в Россию в 1943-м, в разгар войны.
Но этого возвращения могло и не быть, если бы ни советская военная разведка. Она поддержала певца и помогла претворить в жизнь его решение о переезде в СССР.
МИССИЯ КАПИТАНА ИВАНОВА
Представитель советского посольства в Токио Михаил Иванов весной 1942 года приехал в Шанхай, чтобы провести прием посетителей, ходатайствующих о советском гражданстве. Этот город был культурным и деловым центром русской эмиграции в Китае. Между собой беженцы из России называли его «Восточным Петербургом». Русские имели здесь свои магазины, рестораны, спортивные клубы, театры, газеты и журналы.
В Генконсульство СССР, где вел прием Иванов, входили поодиночке, парами, а порою и целыми семьями. Примерно в полдень на пороге кабинета появились двое – мужчина среднего возраста, в прекрасно сшитом европейском костюме, в сорочке идеальной белизны, и молодая красивая женщина.
В мужчине Иванов узнал певца Александра Вертинского. Откровенно говоря, его прихода Иванов ждал. Знакомство и последующая работа с певцом была одним из пунктов его задания. Михаил Иванов был офицером Разведывательного управления Красной армии и работал под «крышей» советского дипломатического представительства.
Официально он занимал должность секретаря консульского отдела советского посольства. Отвечал за паспортные и визовые дела, вел переписку с советскими гражданами в Японии, Шанхае, Гонконге. В его «крышевые» обязанности входили периодические посещения консульства в Шанхае.
Иванов был молодым разведчиком. Это была его первая загранкомандировка. Капитану Иванову до конца 1941 года предписывалось повысить языковые навыки, дабы иметь возможность работать с иностранцами. Он изучал город, обстановку и контрразведывательный режим, подбирал места встреч и явок, тайники, сигналы – все, что называется средствами агентурной связи.
Под прикрытием консульских дел Иванов несколько раз в неделю на машине, на велосипеде или пешком выбирался в город. Так он готовился к самостоятельной оперативной работе в Токио. Через несколько месяцев он должен был принять на связь резидентуру Рихарда Зорге.
Перед отъездом из Москвы он тщательно изучил «дело номер один». Так в своих кругах сотрудники называли досье Зорге. Капитан встречался с женой «Рамзая» – Екатериной Максимовой, передавал ей письма от мужа, деньги, продовольственные пайки.
В Центре приняли решение усилить разведаппарат в Японии. Вскоре поступил приказ выехать в командировку и капитану Иванову. Отъезд был намечен на январь 1941 года.
«В последний раз, – вспоминал Михаил Иванович, – я был у Екатерины Максимовой на Софийской набережной перед Новым годом... Тогда я сообщил, что на определенное время вынужден покинуть Москву. Видимо, она обо всем догадалась... Тихо спросила: «Туда?» Я молча кивнул».
«СУБЪЕКТ БУДУЩЕЙ РАБОТЫ»
Однако было у Иванова и другое важное поручение: вернуть на родину Александра Вертинского. Вернее, завершить этот процесс, ибо начинали работать с артистом его предшественники, офицеры Токийской резидентуры Сергей Будкевич и Виктор Зайцев.
Напрямую к разведке это задание не имело отношения. Ну какими такими секретами мог владеть Вертинский? Он не был ни военным, ни государственным деятелем, никогда не проявлял враждебности к Советскому Союзу, а к 1939 году даже оформил советское гражданство. Правда, по небрежности или по каким-то другим причинам Вертинский вовремя не продлил свой загранвид и вскоре утратил право называться советским гражданином.
До войны вопрос о своем въезде в СССР Александр Николаевич не поднимал. Но военные разведчики о нем не забывали. Конечно, действовали они не по собственной инициативе, ибо у резидентуры в Токио и без Вертинского дел было хоть отбавляй.
«С личным делом Вертинского, – вспоминал Иванов, – я познакомился еще в 1940 году в период моей стажировки в консульском отделе МИДа в Москве на Кузнецком мосту. При отъезде в Токио имел ясное представление о субъекте моей будущей работы. Мои руководители Будкевич и Зайцев указывали, что Вертинский являлся большим моральным авторитетом, своего рода «оплотом» русских эмигрантов в Шанхае... Они ставили задачу довести дело до логического конца – возвращения Александра Николаевича и его семьи в СССР».
«ХОТЕЛОСЬ ПОМОЧЬ ЕМУ»
Поначалу Иванову показалось, что дело сладится. Молодого консульского работника подкупило и весьма доброжелательное отношение Вертинского. Александр Николаевич сообщил, что у него два вопроса: первый – окончательное оформление в советское гражданство его супруги Лидии Владимировны Циргвава, грузинки по национальности, и второе – поездка в СССР.
Вертинский говорил не о возвращении на родину, а именно о поездке. Михаил Иванович понял: он рано радовался, Вертинский был не так прост. Ну что ж, тогда придется объясниться с певцом и разобраться в его истинных намерениях.
Поговорить было о чем. В документах Вертинского оказалось много темных пятен. Он не мог или не хотел объяснить, как в 1918 году оказался в Киеве, где оставались немцы и хозяйничал гетман Скоропадский. А концерты в Ростове, Харькове, Одессе, которые находились в руках белых, а дружба с генералом Слащовым, а отъезд в эмиграцию... На многие вопросы Вертинский отвечал равнодушно-однообразно: «Так уж случилось».
«Я искренне пытался понять причины, – рассказывал Иванов, – толкнувшие Александра Николаевича на такой путь… Мне, тогда еще молодому дипломату, трудно было принять эмигрантские колебания артиста. Тем не менее хотелось помочь ему».
Иванов прекрасно осознавал, что на многие вопросы, ответы на которые он пытался найти с помощью Вертинского, рано или поздно придется отвечать ему самому – офицеру военной разведки. И если в посольстве и в МИДе желали вернуть Александра Николаевича на родину, то НКВД мимо «темных» сторон жизни певца пройти никак не мог.
Дальнейшие события подтвердили опасения Иванова. Их инициативы словно встречали в Москве невидимую преграду. Попытка подключить к этому процессу видных композиторов, таких как Дмитрий Шостакович, Тихон Хренников, тоже ничего не дала. Хотя Вертинский лично обращался к ним.
Так, по сути, безрезультатно закончился первый приезд Иванова в Шанхай. Впрочем, старания молодого консульского работника не остались незамеченными. Вертинский подарил Иванову альбом песен с нотной партитурой и, конечно же, со своим автографом.
«ЭМИГРАЦИЯ – БОЛЬШОЕ И ТЯЖЕЛОЕ НАКАЗАНИЕ»
В Токио Иванов окунулся в привычную обстановку. 17 мая в газете «Асахи» появилось скупое сообщение об аресте большой группы иностранных шпионов во главе с немецким журналистом Рихардом Зорге.
Япония тем временем вела необъявленную войну против Советского Союза. Токио контролировал морские транспортные пути, неоднократно топил советские суда, вел разведку, готовил химическое и бактериологическое оружие.
«Режим нашего пребывания в стране, – признавался Иванов, – был на редкость суровым. Даже в Токио каждый из нас стоял перед угрозой задержания и ареста. В этой обстановке многие из русских эмигрантов и советских граждан ушли в глухую оборону. Пока немцев не разгромили под Сталинградом, не появлялись в генконсульстве и супруги Вертинские».
Что ж, Вертинские могли колебаться – это было их право. А вот Иванов такого права не имел. Он помнил об Александре Николаевиче, не раз докладывал о нем в Центр, предлагал пути выхода из патовой ситуации. Но, видимо, и Центру эта задача пока была не по зубам. И тогда у Иванова созрело решение. Только вот согласится ли с ним Вертинский?
В октябре 1942 года Иванова вновь командировали в Шанхай. На этот раз он задался целью основательно познакомиться с творчеством артиста. Побывал на нескольких его концертах – в клубе советских граждан, в китайском ресторане «Маджан», в кругу грузинских эмигрантов в кабаре «Кавказ». Здесь артист исполнял свои наиболее известные песни: «Маленький креольчик», «Ваши пальцы пахнут ладаном», «Лиловый негр». Внимание советского консула импонировало Вертинскому. Как-то на концерте он представил Михаила Ивановича публике и посвятил ему песню.
Сближение с артистом помогло Иванову. На очередной встрече он посоветовал Вертинскому обратиться с личной просьбой о возвращении непосредственно к председателю Совета Национальностей Верховного Совета Николаю Швернику или к наркому иностранных дел Вячеславу Михайловичу Молотову. Певец прислушался к совету и написал письмо Молотову.
«Двадцать лет я живу без Родины, – писал он. – Эмиграция – большое и тяжелое наказание. Но всякому наказанию есть предел. Даже бессрочную каторгу иногда сокращают за скромное поведение и раскаяние. Жить вдали от Родины теперь, когда она обливается кровью, и быть бессильным ей помочь – самое ужасное. Советские патриоты жертвуют свой упорный труд, свои жизни и свои последние сбережения.
Я же прошу Вас, Вячеслав Михайлович, позволить мне пожертвовать свои силы, которых у меня еще достаточно, и, если нужно, свою жизнь моей Родине. Я – артист. Мне 50 лет с лишним. Я еще вполне владею всеми своими данными, и мое творчество еще может дать много… Разрешите мне вернуться домой. Я – советский гражданин…»
Иванов направил письмо артиста с дипломатической почтой в НКИД СССР. 10 апреля 1943 года Вертинскому разрешили въезд в Советский Союз с правом проживания в Москве.
«ЧЕГО ЖЕ МНЕ ЕЩЕ ЖЕЛАТЬ?»
Это известие было с радостью встречено в семье Вертинских. Но в среде эмигрантов не всем оно пришлось по душе. Неизвестные люди звонили по телефону, запугивали певца. Знакомые плели небылицы о голоде в Москве, говорили, что артиста тут же отправят на фронт или посадят в подвалы Лубянки.
Вертинский несколько раз откладывал дату отъезда на более поздний срок. То внезапно заболевал кто-либо из членов семьи, то якобы не был готов вечерний театральный костюм.
Офицеры советской резидентуры в Токио, их агенты в Шанхае тоже не сидели сложа руки. По своим каналам с Вертинским вел работу и Михаил Иванов. И отъезд состоялся. Семью Вертинских провожали сотни поклонников.
Родина встретила певца радушно, власти отнеслись к Вертинскому доброжелательно. Ему были предоставлены условия для сценической деятельности и повседневной жизни. И это несмотря на то, что еще продолжалась война.
Через некоторое время Михаил Иванов прочел в газете «Русский голос» обращение Вертинского к оставшимся на чужбине эмигрантам.
«У меня просторная светлая квартира в центре Москвы на улице Горького, – он. – У меня прекрасная мебель, которую я купил на свои деньги, заработанные не спекуляцией на бирже, а честным трудом актера высшей квалификации, который оплачивается здесь очень высоко. Никто не мешает нам зарабатывать сколько угодно, но только одним способом – трудом.
Я живу со всем комфортом, который может себе позволить человек… У меня растут дети, сейчас они еще крошки: старшей шесть лет, младшей четыре года, но я спокоен за их судьбу. Они не будут «манекенщицами» парижских домов мод, где показывают дорогие модели чужих платьев, а сами ходят в рваных чулках и голодают, или продаются хозяевам этих платьев; они не будут, как их называют в Америке, «такси-герл»… Они не будут содержанками старых банкиров и спекулянтов... Они могут быть докторами, инженерами, юристами, архитекторами, артистами, учителями и даже учеными – все зависит от их собственного желания.
Повторяю вам, я считаю себя абсолютно счастливым человеком. У меня есть Родина, семья и благородный любимый труд. Чего же мне еще желать?»
