Но что есть слава и успех...

Невыносимая легкость безденежья наделяет лотерею чудотворной силой. Фото Александра Артеменкова/PhotoXPress.ru

Вначале факт из личной жизни. В самом конце 90-х годов я начал получать письма из редакции справочника «Кто есть кто в мире». Отправитель находился в Нью-Йорке, где издавал с 1899 года пухлые фолианты о всяких знаменитостях. Мне сообщили, что благодаря упорному труду я вошел в список «успешных людей мира».

Поэтому мою биографию поместят в очередном томе под одной обложкой с Кофи Аннаном, тогдашним генеральным секретарем ООН, Милтоном Фридманом, лауреатом Нобелевской премии, Мори Йоширо – премьер-министром Японии, и прочими эксцеленциями. Просили дать о себе сведения.

Почему не сообщить? Вскоре редакция намекнула, чтобы я выслал 305 долл. за издание биографии в книге с обычным переплетом или 340 долл. за издание в книге с шикарным оформлением. И присовокупила, что я могу заказать бумажный сертификат – мое имя поместят в золотую рамку, в которой будет написано: «Мистер Макаренко принадлежит к выдающимся профессионалам и успешным людям мира». За сертификат особая плата – еще 110 долл.

С первого по шестой класс я получал похвальные грамоты за «успехи в учебе и примерное поведение». Вместо икон на них были изображены портреты Ленина–Сталина. На склоне лет мне американцы тоже предложили клочок бумаги. Как деду из «Калины красной», у которого было «целых 18 похвальных грамот». Но шукшинскому персонажу колхоз давал грамоты бесплатно, компенсируя нещадную эксплуатацию.

А вот американский «колхоз» оказался хуже советского: в надежде на тщеславие на мне решил заработать.

Но дальше пошли предложения отечественного происхождения: типа «Кто есть кто в Южном федеральном округе». Бесплатно.

Или того веселее: «Who is who в России».

Власть реальная – не значит легитимная

Чтобы понять происхождение таких катализаторов тщеславия, надо исходить из различия, которое существует в любом государстве между реальной властью и официальной легитимностью.

Это различие говорит о том, что ни одно государство и ни один его институт не являются абсолютно легитимными. Легитимизация есть процесс завоевания доверия у граждан, а не трансляции традиционалистских и авторитарно-бюрократических представлений о государстве.

Поэтому любое государство легитимно только частично. Анализируя уровень своей легитимности, власть должна знать, в какой степени граждане согласны с тем, что делается в ее политических кругах и госаппаратах для самооправдания своих властных действий.

А если просто, то власть должна знать, насколько она успешна в глазах и оценках народа.

Отсюда вытекает, что сила и успех власти – понятия совершенно разные. Они позволяют лишь эмпирически постоянно исследовать этот неизбывный конфликт между идеологическими доктринами, политическими решениями и реальностью. Освободиться от такого конфликта не может никакая власть. Как, собственно, и постичь его суть.

Поэтому, как правило, дыру между теорией и практикой власти пытаются заткнуть советниками, экспертами, институтами государственно-управленческого проектирования и прочими муляжами действия, которые усложняют, но не разрешают поставленные проблемы.

Умей себя в себе критиковать

Здесь уместно напомнить, что советская власть оправдывала свое существование постоянными ссылками на социалистическую революцию, строительство коммунизма и способность руководить этой стройкой. К этому добавлялись определенные трактовки патриотизма и, естественно, собственные «достижения и успехи».

Все эти шаблоны с некоторой модификацией существуют и в постсоветской ойкумене. При такой легитимации прошлые достижения образуют аргумент в пользу здесь и сейчас существующей власти.

Роль данного аргумента возрастает, если мы имеем дело с новым социальным строем или государством, которые в период становления не пользовалось поддержкой большинства. Пример тому – СССР. Советское государство могло достичь легитимизации только благодаря пропаганде «достижений и успехов».

Список «достижений» постоянно увеличивался – от плана ГОЭЛРО, тракторов и паровозов до космических спутников и АЭС, от побед над «внутренними и внешними врагами» и преодоления классовых антагонизмов до всеобщего доступа к благам культуры. Этот список занимал главное место во всех выступлениях официальных лиц на всех очередных съездах и в СМИ. Убеждающая сила этого прейскуранта состояла в его мнимой нейтральности, хотя на деле он – яркое воплощение технократической идеологии.

Правда, во время политических кризисов (реформ Н.С. Хрущева, перестройки, нынешней ситуации) увеличивалась критика определенных периодов, лиц и решений. И хотя такой критицизм всегда провоцировался сверху, сразу поднимали голову легионы советских «людей в футляре»: «нельзя отрицать бесспорных достижений и успехов», «впадать в критиканство», «очернять историю страны» и т.п. Советская власть считала, что критика ее ошибок не должна перерастать в «подрыв основ». Это же великая мечта – сохранить за собой монополию на критику самой себя.

Такой бюрократической логикой до сих пор пользуются разные власти, включая правительственную.

Однако механизм легитимации через «достижения и успехи» в разных ситуациях показывает разную эффективность. Вплоть до того, что может давать сбои. Скажем, «достижения и успехи», связанные с оборонной отраслью, утверждением государственной мощи страны в мире, позволяют определенное время убеждать граждан в необходимости повышения расходов на армию, оборону и т.д. Это в какой-то мере убеждает общество в том, что здравоохранение, социальное обеспечение, наука, культура и образование должны пока потерпеть.

Но такая легитимизация в ситуации затянувшегося кризиса, конечно, не может не увеличивать апатию и раздражение населения.

Кроме того, любые достижения и успехи со временем подвергаются инфляции. То, что для одного поколения кажется достижением, для другого выглядит элементарным условием жизни и не заслуживает внимания. При такой относительности отношений власть должна доказывать свою эффективность новыми достижениями или использовать другие аргументы.

В истории СССР было две разновидности легитимации: сравнение нынешних достижений с недостатками прошлого; сравнение достижений с недостатками внешнего мира.

Вплоть до середины 1960-х годов достижения СССР сравнивались с недостатками царской России в 1913 году. Однако привлекательность таких сравнений падала по мере появления поколений, для которых царская Россия и 1913 год становились отдаленной историей.

Сегодня та же процедура (с противоположным знаком) используется теми направлениями мысли и политической, издательской и педагогической практики, которые пытаются обосновать социальную гармонию Российской империи, ненужность революции и преемственность между царской, советской и нынешней Россией.

Одновременно почти на всем протяжении советской власти сравнение с капиталистическими странами выполняло важную роль в официальной легитимации. Образ «гнилого Запада» конструировался не только по стандартам работы Энгельса «Положение рабочего класса в Англии», но и по рецептам российских славянофилов и почвенников. Однако по мере укрепления различных волн эмиграции, а также развития культурных и научных контактов значение таких сравнений падало, хотя официальная пропаганда от них никогда не отказывалась.

На всем протяжении существования СССР пропаганда обращала внимание на присущие Западу проблемы безработицы, нищеты, социальной патологии, преступности и пр. Журналисты, поэты и прочая идеологическая обслуга из такой политики извлекали немалые барыши… Подобная «терапия» ослабляла привлекательность государств Запада.

Все так делают…

В постсоветской России сравнение с Западом используется для обоснования непопулярных мер правительства по принципу: «Все так делают». При этом выбор объекта сравнения всегда произволен, как показывают дебаты в Думе при принятии законопроектов. Суть данного аргумента состоит в открытом признании официальными лицами недостатков любых решений. Но они при этом рассматриваются как обычные явления (например, финансовый кризис), известные в других странах и потому не содержащие никакой новизны.

Например, русский писатель Иван Аксаков предсказывал крах Одессы: «Этот город не имеет в себе настоящего жизненного начала, никакой религиозной физиономии и со временем должен пасть; разумеется, в нравственном отношении он стоит ниже какой-нибудь Полтавы».

Он же в 1848 году пророчествовал, что через 30–40 лет «…большая

часть евреев станут внутри забора христианской церкви! Это будет не вследствие сознания прежних заблуждений, не вследствие потребности Христова света, но вследствие малодушия, дряблости нравов».

Даже чистота молдавских хат вызывала у вождя славянофилов подозрения: «Молдаванин еще ленивее хохла. Избалованный неистощимым богатством почвы, он ни о чем не заботится, не думает о зиме, как у нас; почти все работы происходят на чистом воздухе, вне хаты. Оттого-то она так чиста… Зато в этих чистых хатах живет самый грубый, глупый, нелепый, жалкий народ, способный вывести из терпения всякого привыкшего к уму русского мужика».

Интересно, что скажут в ответ на это нынешние одесситы, евреи, хохлы и молдаване?..

Патриотическая легитимация тоже была важным средством оправдания власти. Наиболее популярной процедурой было отождествление интересов правительства с интересами государства и с социализмом.

Отсюда вытекал аргумент об антипатриотическом поведении лиц, которые выступали против существующего социального строя, партии, советского государства и политики, проводимой данными субъектами. Показной патриотизм одних граждан служил дополнительным катализатором для огульных обвинений других лиц в антипатриотизме, а то и в измене родине.

Часто встречались и ссылки на традиции патриотизма, достижения русского народа и его культуру. Со второй половины 1930-х СССР выставлялся как наследник тысячелетней истории России.

Доказательством может служить избыточная политическая символика, ведущая к девальвации подлинного патриотизма, который чаще всего не нуждается в громогласном воспевании. Родившийся в российской глубинке «Бессмертный полк», вызвавший естественный массовый прилив солидарности, тому яркое доказательство.

Похвала чтению

Малкольм Лаури – автор романа «У подножия вулкана», писал: «Успех – это пожар родного дома». В его книге описан последний день жизни Джефри Фермина – вечно пьяного британского консула в мексиканском городке. Роман – автобиография самого Малкольма Лаури и фотография мира накануне Второй мировой войны. Книга стала шедевром мировой прозы ХХ века. Но автор вскоре умер по причине алкоголизма.

С этим пороком в романе безуспешно боролся такой персонаж, как Консул – альтер эго автора. Он предвидел извержение указанного в заглавии вулкана, у подножия которого в День мертвых беззаботно развлекалась толпа жителей мексиканского города на фоне карусели.

Впервые я читал роман в молодости и почти не понимал связи между успехом и пожаром дома, зенитом славы и самоубийством. Хотя образ Мартина Идена толкал к рефлексии в этом направлении. Вначале жизненный опыт научил меня тому, что пьянство – это сознательное самоубийство в рассрочку. Поэтому я расстался с этим занятием.

А когда позже перечитал роман, мне открылась его главная идея – успех по своей природе смертоносен. Предпосылки этой ловушки мне стали открываться и в других серьезных произведениях литературы.

Обычно я читаю одновременно несколько книг. Параллельно роману Малкольма Лаури читал книгу выдающегося музыканта Гидона Кремера, где наткнулся на идеи, созвучные моему опыту советской жизни и восприятия «достижений и успехов». Намечу пунктиром те пересечения, что связывают советские и постсоветские поколения.

Поколение родителей. Мать Кремера часами готовилась к политсеминарам. Исписывала целые тетради о политической линии очередного партсъезда.

Однако на эту тему в семье никогда не велось разговоров. Но после того как обязаловка кончилась, никакой радости не возникло: «Поколению моих родителей не было оставлено в обществе пространства, не подлежавшего государственному контролю, в котором было бы место духовной полемике», – писал Кремер.

Мой отец тоже штудировал «Краткий курс истории ВКП(б)». По этой книге я учился читать. Но никаких дискуссий в нашей семье о советском цитатнике я тоже не помню.

Кремер зафиксировал связь между чтением и характером нашего поколения: «Мое поколение было легкомысленнее предыдущего, для многих из нас чтение значило не только обретение знаний, оно способствовало формированию понятия справедливости».

Здесь идеи Кремера перекликаются с размышлениями Владимира Набокова, который сравнивал одаренного читателя с одаренными писателями, чье творчество перешагивает через национальные барьеры: «одаренный читатель – гражданин мира, не подчиняющийся пространственным и временным законам. Это он – умный, гениальный читатель вновь и вновь спасает художника от гибельной власти императоров, диктаторов, священников, пуритан, обывателей, политических моралистов, полицейских, почтовых служащих и резонеров…»

Молчание и успех. Неотъемлемой частью опыта советской жизни было молчание. Каждое слово могли использовать против человека. В СССР успех индивида трактовался как успех школы, советской системы, нации, государства. Во всем присутствовала смесь прозаической мелочности и мистической масштабности. Ощущение окаменелости и необъяснимости всего сущего представлялось государству полезным для граждан. Чувство полной зависимости и беспомощности перед властью прививалось всем, в том числе «великим артистам великой державы».

Схожа с агрессией экспансия советской культуры. СССР регулярно проводил в социалистических странах дни советской культуры. Культура служила инструментом для внедрения идеи величия СССР «братьям нашим меньшим» – гражданам стран социалистического лагеря. Министр культуры Екатерина Фурцева идентифицировала собственные восторги с интересами государства.

Расправившись с Пражской весной, Москва продолжала свое вторжение на культурном фронте и посылала за рубеж тех, кто был способен сломить сопротивление и покорить публику.

«Теперь не слишком приятно сознавать, – писал Гидон Кремер, – что высокий порыв в нас поддерживало само государство. Искусство как миссия, искусство с большой буквы служило и ему: его стилю, идеологии, стабильности. Так что, выходит, в нашем идеализме присутствовала некоторая доля близорукости».

Иначе говоря, связь культуры с интересами правительства всегда подозрительна.

Чтобы не дать прилипнуть к себе советскому опыту, наиболее совестливые культивировали в себе «жгучую иронию» по отношению ко всей советской жизни, политике, искусству.

Но большинство ее артистов как тогда, так и сегодня идентифицирует себя с властью, жаждет увидеть себя в официозном обрамлении. Отсюда и фетишистская самоценность связей с институтами власти, культ наград, званий, поощрений, грантов, количество выходов на авансцену, букетов из зала… А в самых лучших случаях это визит представителя высшей власти на выступление, а то и за кулисы с персональным поздравлением.

Так и сегодня происходит воспроизводство механизмов советской культуры. Власть до сих пор решает, кого сделать своим ставленником, кого не замечать или поддерживать.

Совсем немногие молодые деятели культуры рассматривают творчество как «звучащую совесть». Титулы и звания доминируют в системе внутренних ценностей, приобретают большее значение, чем содержание, смысл, мастерство и высказывание художника.

Последний превращается в пусть успешного, но всего лишь бизнесмена. Естественно, что такая судьба требует участия в солидарной культурной политике, где сегодня, как и в других сферах деятельности, в самых разных вариациях витает нехитрое, но опасное заклинание: «Мы особые, мы самые лучшие!».

Конечно, все это пришло в сегодняшнее время из пропаганды советской поры, из давней мессианской идеи великодержавности, ложно понимаемого патриотизма и т.д.

Но если в позапрошлом веке просвещенные русские люди вели на эти темы дискуссии, то нынче такие умствования не в цене. Что ставит под сомнение прежде всего качество того, что сегодня называется патриотизмом. Ибо настоящий патриотизм предполагает и дискуссии о судьбах отечества, и критическое осмысление обществом всего того, что мы делаем. К сожалению, власть этого не поощряет. 

Что в образе тебе моем…

Известно, что потребительская массовая культура не является ни «возделыванием почвы», ни «духовными ценностями», как иногда пишут в словарях и энциклопедиях. Потребительская культура насаждает пародию на религию. Различие веры и культа существует давно. Я понимаю веру как мощное средство защиты достоинства человека. Бог аутентичной религии инициирует веру.

Идолы псевдорелигии стимулируют увлечения. Аутентичная религия неисчерпаема, псевдорелигия преходяща.

Вера требует сильных и постоянных чувств. Они переплетены с волей, которая должна сохранить веру вопреки любым сомнениям и неопределенности.

Институты масскультуры стимулируют и репродуцируют увлечения. Так возникает механизм карусели успеха.

Метафора карусели выдумана не мною.

После смерти Сталина у нас в стране отменили такую повинность как обязательная покупка облигаций госзайма. (Кстати, свой долг населению государство так и не выплатило.) Взамен облигаций были введены лотерейные билеты, которые поначалу заставляли покупать даже пионеров.

Затем вспыхнул культ «Спортлото», розыгрыши которого регулярно показывались по телевизору. Случай в одну секунду превращал серого, анонимного игрока в предмет зависти миллионов. Вся его заслуга сводилась к приобретению купона, на котором он поставил несколько крестиков. Но выиграл-то целый автомобиль!

Но современная культура является массовой. Жертвы колеса Фортуны уже не привлекают внимание драматургов ранга Шекспира. Проигравшим даже не сочувствуют, поскольку они сразу исчезают: забытье – это другое название небытия.

Здесь речь не идет о длительном усилии и труде, необходимом для достижения успеха. Успех или неудача – это всего лишь стечение обстоятельств, своего рода криптоним случая. Но в массовом обществе, при горячей поддержке мощнейших коммуникаций это превращается в теорию успеха.

Попробуйте людям, которые в нее верят, сказать что-то о других формулах достижения успеха. О таких, как труд, призвание, предназначение, образование, талант, целеустремленность…

Вас засмеют искатели счастливых случаев. Они даже не поймут, о чем это вы.

Совсем иначе устроен человек успеха. Он целиком ориентирован на внешние обстоятельства. Но не собирается ждать у моря погоды – удачного (для себя) совпадения обстоятельств. Он пытается их организовать – спровоцировать и ускорить.

Таким образом, достижения человека труда сосредоточены в его жизни в прошлом и каким-то образом всегда рассчитаны и на будущее. Битва же человека успеха разыгрывается в настоящем. Теперь или никогда, сейчас и немедленно – вот девиз.

 Как я узнал в парикмахерской, существует креативная стрижка. И теперь думаю, что «креативирование» – не просто прическа. Это такое изменение внешнего вида кандидата на успех, которое удовлетворяет массовым вкусам тех, кто будет за него голосовать на выборах или в других состязаниях, конкурсах и лотереях. Весь секрет нынешней «креативности» состоит в том, чтобы лишить человека его личных аутентичных свойств. Имиджмейкеры считают, что хорошим добавлением к прическе или костюму может стать хороший скандал, который под силу каждому соискателю широкой славы. Скандалить – это все-таки не работать. Уж сколько раз мы видели по телевидению, какое яркое преимущество имеет ругань перед унылыми законотворческими буднями…