Как договориться с будущим

«Красивая ясная зима 2259 года. Для удобства и приятности сообщения Санкт-Петербургское шоссе целиком превращено в кристально-ледяное зеркало, по которому с молнееносной быстротою летят, скользя, изящные, богато убранные аэросани». Открытка из серии «Москва в будущем». издательство товарищества Эйнем. конец XIX века

Согласно классическому определению, предложенному советским, а потом – американским психологом и математиком Владимиром Лефевром, «процесс передачи оснований для принятия решения одним из персонажей другому… будем называть рефлексивным управлением». Попробуем этот методологический подход применить к процессам формирования будущего. Такого рода исследовательские стратегии сегодня стали объединять одним метапонятием – футурология.

«Уверенные прогнозы»

В 1974 году один из авторов сборника статей ведущих советских ученых «Заглянем в будущее», профессор Александр Китайгородский ставил под сомнение содержательность самого термина «футурология»: «… строго говоря, такой науки не существует, ибо уверенные прогнозы способен делать лишь узкий специалист в своей области».

Результаты такой экстраполяции, проделанной «узкими специалистами в своей области», впечатляют. Вот небольшая подборка примеров:

«Электродвигатели никогда не вытеснят лошадь, потому что стоимость цинка, расходуемого в батареях, больше стоимости овса, который съедает лошадь, выполняющая ту же работу» (Джеймс Прескотт Джоуль, английский физик, экспериментально доказал закон сохранения энергии, 1850‑е годы);

«Ни металл, ни какой‑либо другой материал не в состоянии воспроизвести благородный голос человека!..» (Отзыв академика Французской академии наук Жана Батиста Буйо о демонстрации фонографа Эдисона, 1878 год);

«Нет никаких оснований для оправдания применения высоковольтных переменных токов как в научных, так и в коммерческих целях…» (Томас Альва Эдисон, 1899 год);

«Я вовсе не склонен признавать даже гипотетическую превращаемость элементов друг в друга» (Дмитрий Иванович Менделеев, 1902 год, после посещения лаборатории Пьера и Марии Кюри в Париже);

«Атомом для практических целей овладеть невозможно» (Эрнст Резерфорд, 1919 год);

«Я не верю в возможность использования атомной энергии в ближайшие 100 лет» (Альберт Эйнштейн, 1920‑е годы)…

Все это, так сказать, примеры негативного прогноза. Не менее ошибочными чаще всего становятся и позитивные экстраполяционные прогнозы.

«Ожидается создание к 2005 году опытной термоядерной электростанции, что впоследствии приведет к значительным изменениям в энергетике», – отмечали в 1983 году члены проблемной комиссии «Развитие фундаментальных исследований в СССР», почти сплошь академики. После этого вряд ли уже возможно без иронии воспринимать слова профессора А.И. Китайгородского: «В этом и состоит идея экстраполяционного предсказания будущего, основанного на изучении прошлого».

Итак, экстраполяция.

Свирепый напор настоящего

Как всегда радикально об этом методе высказался Владимир Набоков в романе «Под знаком незаконнорожденных» (1947): «Пытаться составить карты нашего «завтра» по данным, предоставленным нашим «вчера», – значит пренебрегать основным элементом будущего – его полным несуществованием. Мы ошибочно принимаем за рациональное движение тот свирепый напор, с которым настоящее врывается в эту пустоту». Вполне можно утверждать, что это не просто слова, вложенные писателем в уста своего героя, но позиция самого Набокова: «Настоящее лишь пик прошлого, а будущего нет», – заявит он в одном из своих интервью в сентябре 1971 года.

Показательно в этом смысле и признание научного координатора проекта «Космонавтика XXI века», члена‑корреспондента РАН, летчика‑космонавта России Юрия Батурина. «По ряду причин... сама постановка задачи сверхдолгосрочного прогноза (на XXI век) вызвала возражения у многих серьезных ученых, инженеров, конструкторов, которые под благовидными предлогами отказались участвовать в подготовке предлагаемой книги. Они не взялись за эту работу именно потому, что хотели сохранить репутацию серьезных специалистов. Как правило, мы слышали ссылки на неподтвердившиеся прогнозы даже на меньшие сроки» (Космонавтика XXI века: М.: 2011).

И далее Ю.М. Батурин делает очень важное методологическое замечание относительно применения методов экстраполяции функций для разработки искомых прогнозов. «Такого рода попытка неминуемо должна основываться на гипотезе, что факторы, обусловливающие характер предшествующего развития, скорее будут сохранять свои характеристики, нежели изменять их, – пишет он. – И тогда эф­фект совместного действия указанных факторов проявляется в большей мере в продолжении тенденции, а не кардинальном изменении ее. Трудность, однако, состоит в том, что по мере увеличения временной глубины прогноза быстро повышается вероятность того, что указанная гипотеза перестанет быть справедливой».

Явный дефицит идей, новых теорий. В лучшем случае – уточнение коэффициентов модели. Интернет, например, никто из ученых предсказать не смог. Никто из корифеев науки не умел даже помыслить Всемирную паутину… Зато это смог сделать русский писатель Владимир Одоевский в своем неоконченном романе «4338 год. Петербургские письма», отрывки из которого начали печататься в 1840 году. Он пишет о некоем необычном способе коммуникации: «… для сношений в непредвиденном случае между знакомыми домами устроены магнетические телеграфы, посредством которых живущие на далеком расстоянии разговаривают друг с другом». Мало того, князь Одоевский предсказывает «изобретение книги, в которой посредством машины изменяются буквы в несколько книг». В итоге «будет приискана математическая формула для того, чтобы в огромной книге нападать именно на ту страницу, которая нужна, и быстро расчислить, сколько затем страниц можно пропустить без изъяна». Другими словами, речь идет о технологии гипертекста.

Это, конечно, шаг вперед по сравнению с подходом к предсказанию будущего, который будет господствовать в 60–70‑е годы прошлого века: «Деятель науки в отличие от писателя‑фантаста считает возможным предвидение лишь таких событий, зародыши которых можно разыскать сегодня».

Кстати, фактически приверженцем этого прогностического метода был выдающийся писатель‑фантаст, ученый и футуролог Артур Кларк: «Задача писателей‑фантастов (и любых других литераторов) – создавать произведения искусства. И это все. Однако иногда авторы могут пытаться предсказывать возможное будущее, хотя я предпочитаю использовать слово «экстраполировать». (Заметим в скобках, что когда в 1964 году корпорация «РЭНД» делала прогноз развития науки и техники на 50 лет методом опроса экспертов, в число этих экспертов попал и Артур Кларк, и его коллега, писатель‑фантаст Айзек Азимов.)

Время экстраполяций истекло

И до сих пор в качестве методики проектирования будущего чаще всего применяется все та же классическая экстраполяция: берем за основу современные тенденции и продолжаем чертить плавную кривую в координатах, где по оси абсцисс отложено время. «Результат ее применения, – пишет обозреватель Financial Times Джон Кэй, – переоценка последствий краткосрочных тенденций и недооценка масштабов и природы долгосрочных изменений. Мало кто из нас способен представить себе картину будущего, радикально отличающегося от настоящего. А вот нарисовать мир, в котором все тенденции лишь продолжают нынешние, – это легко». И рисуют.

«Разработка стратегии в любой области знаний требует оценки предвидимого будущего через анализ настоящего», – подчеркивает профессор психологии летного труда, генерал‑майор медицинской службы в отставке Владимир Пономаренко.

Но как тогда быть с тем, что еще в середине XIII века Роджер Бэкон в своем труде Epistola de secretis operibus artis et naturae дает прогноз будущих технических изобретений – пароход, автомобиль, самолет, телескоп, – которые никак не могли быть выведены ни из наличествовавших на тот момент научных знаний, ни тем более техники и технологий?

Все дело в том, что любые экстраполяционные прогнозы исходят из одного неявного правила: будущего как такового в данный момент не существует; будущее делается нами, компетентными учеными и узкими экспертами, сегодня. Наивность такой самооценки опять же отмечена в набоковской цитате.

Нынешнее поколение наиболее нетривиальных футурологических прогнозов этим и отличается, скажем, от «экстраполяционного» доклада Национального разведывательного совета США «Контуры мирового будущего» (2005), что рассматривают будущее как ресурс, разновидность полезного ископаемого. Будущее как способ управлять настоящим.

Еще 20–30 лет назад будущее заканчивалось – вернее, считалось вполне созданным – с появлением на прилавках очередного гаджета. Человечество как будто буксовало в созданной им самим второй природе – невероятном количестве гаджетов (от англ. gadget – «приспособление, принадлежность, техническая новинка», но также – «безделушка, ерунда»). Номенклатура гаджетов даже в СССР в 70‑е годы прошлого столетия составляла около 20 млн позиций! Технологии истощились. Вернее, истощились фундаментальные основы технологий. «В конце концов наука… выполнила почти все, что от нее требуется для того, чтобы обеспечить человеку комфортабельную жизнь», – отмечал профессор А.И. Китайгородский, один из авторов уже цитированного сборника «Заглянем в будущее».

И действительно, принципиально нового ничего нет вот уже более 100 лет: рентгеновское излучение открыто в 1895 году; электрон – в 1897 году; явление радиоактивности – в 1898‑м. На этих трех китах построено головокружительное здание всей человеческой техногенной цивилизации.

Но теперь постепенно приходит понимание того, что создание гаджета только потенциальная точка кристаллизации будущего. Вернее, вопрошание будущего. Отсюда интересное следствие: будущее можно формировать, создавая гаджеты.

Другое дело, что гаджеты каким‑то непостижимым образом ускользают из игры по предложенным для них правилам, проявляя при этом поистине протеическую текучесть. Картина усложняется, становится труднопредсказуемой еще и потому, что в системе возникают и обратные реакции (feedback): свойства продукта/гаджета определяются пользователями, а не инженерами.

По подсчетам американского социолога Уильяма Огберна, изобретение радио имело более 150 различных последствий в социокультурной сфере.

Никто не мог предположить, что изобретение в 1970‑е годы пульта дистанционного управления (ДУ) телевизором изменит не только саму стратегию смотрения ТВ, но и наше восприятие действительности. А ведь кажется, что инженеры японской корпорации AKAI, создавая ДУ, решали вполне банальную частную техническую задачу: облегчить человеку функцию переключения программ телевизионного приемника… Но в итоге изменилось само восприятие: теперь мы смотрим несколько программ одновременно или вообще не смотрим. Появилось такое социальное явление (даже психическая нозология), как заппинг (от англ. zapping – «раз‑раз», «пережигание перемычек») – «перепрыгивание» с канала на канал.

Альтернативные вероятности

Будущее приобретает свойства субъектной субстанции. Будущее желает быть актуализированным уже сегодня, немедленно; требует хотя бы называния, чтобы тут же предпринять попытку реализоваться.

В футурологическом воздухе запахло озоном. Проблема нового переопределения/нахождения стратегических субъектов (термин, предложенный российским психологом и философом Владимиром Лепским) вырастает, например, даже в таком сугубо административно‑технологическом, казалось бы, вопросе, как реализация концепции инновационного развития России.

Вот уже и для президента России Владимира Путина команда экспертов разрабатывает образ желательного будущего. «Образ будущего – это программа с экономикой, социальной сферой, политическими реформами, – отмечают чиновники, опрошенные газетой «Ведомости» в предвыборном 2017 году. – Образ будущего – это главная идеологема кампании, объясняющая цель политики нового срока для разных социальных групп и общества в целом… Сейчас образом будущего занимается десяток разных групп, в том числе Центр стратегических разработок Алексея Кудрина, декан экономфакультета МГУ Александр Аузан, президент Сбербанка Герман Греф…»

Похоже, созрело понимание (или по крайней мере ощущение): гораздо более эффективный способ предсказать будущее не через порождение все новых гаджетов (это всего лишь знакомая нам экстраполяция современных технологий и тенденций), а через отправку в будущее значений (знаков). Американский философ и культуролог Михаил Эпштейн называет эти значения футурологизмами. «Футурологизм (futurologism, буквально – «будесловие») – разновидность неологизмов, новые слова, которые обозначают еще не существующие, но возможные явления… Футурологизмы – это слова, которые предшествуют самим явлениям, как бы опережают их, а возможно, и предвещают их, формируют те понятия, из которых, в свою очередь, могут формироваться сами явления» (Проективный философский словарь: Новые термины и понятия: СПб., 2003).

Так появились вполне реальные и привычные нам сегодня роботы, киберпанки и киберспэйс (киберпространство)… Роботы – изобретение братьев Чапек (1920‑е годы); киберпанки и киберспейс – Уильям Гибсон и Брюс Стерлинг (1980‑е). И этот процесс творения материального мира через язык, то есть через создание семиотических объектов (или «семиотических фантомов», как выразился американский писатель‑фантаст и футуролог Брюс Стерлинг), продолжается очень активно.

Означаемого еще нет, а означающее – уже там, в будущем. Между прочим, именно в такой парадигме мыслил Александр Герцен: «Действовать на людей можно, только грезя их сны яснее, чем они сами грезят, а не доказывать им свои мысли так, как доказывают геометрические теоремы». И еще, он же: «Для деятельного вмешательства надобно больше страсти, нежели доктрины».

Но здесь, от будущего как ресурса для конструирования желаемого настоящего, можно сделать следующий шаг.

«Фантастика, в отличие от фэнтези и ужасов, имеет дело с альтернативными вероятностями», – замечает канадский культуролог Барри Кит Грант. «Альтернативные вероятности» – это и есть другое название для социального проектирования; и этот факт действительно сближает фантастику с футурологией и их обоих – с социальным проектированием. «Как будто грань между действительностью и воображением все более утончается и мы вступаем в мир, где вымысел становится формой знания о завтрашних вещах... Если научная фантастика определяла наше видение будущего в уходящем (XX) веке, то век наступающий принадлежит фантастическим наукам, которые будут непосредственно переводить наше воображение в знание будущих вещей, а знание – в их созидание», – отмечал Михаил Эпштейн еще в 2004 году.

Сегодня необходимо поменять саму парадигму прогнозирования будущего. Минимум – экстраполяций, максимум – альтернативных вероятностей.

Причем в терминах рефлексивного подхода это означает, что в процессе рефлексивного управления участвуют два стратегических субъекта, обладающие психикой: футуролог (социальный конструктор) и собственно будущее. Будущее – это виртуальная реальность, наделенная свободой воли и собственной онтологией. Будущее уже существует.

Психология будущего

С этим, возможно, трудно примириться. Но такой подход находит абсолютно адекватное объяснение, например, если использовать хорошо разработанную концепцию психологических виртуальных реальностей российского философа и психолога Николая Александровича Носова. В ней выделяются три специфических свойства виртуальных реальностей:

«Порожденность. Виртуальная реальность продуцируется активностью какой‑либо другой реальности, внешней по отношению к ней... Психологические виртуальные реальности порождаются человеком.

Актуальность. Виртуальная реальность существует актуально, только «здесь и теперь». В виртуальной реальности свое время, пространство и законы существования. В виртуальной реальности для человека, в ней находящегося, нет прошлого и будущего.

Интерактивность. Виртуальная реальность может взаимодействовать со всеми другими реальностями, в том числе и с порождающей, как независимые друг от друга». И далее: «В виртуале человек выходит из обычной реальности и переходит в другую, необычную реальность, фактически это есть обретение другой телесности» (Носов Н.А. Психологические виртуальные реальности: М., 1994).

Любой из нас хоть однажды, но побывал в этой другой телесности. Описаниями подобных состояний изобилует художественная литература. Вот, например, эпизод из романа С. Витицкого. Два друга, Станислав и Виконт столкнулись в трамвае с компанией приблатненных придурков: «Станислав издал тоненький, на самой грани слышимости, визг, прыгнул сверху, на спину, на плечи, на голову пахану, как‑то страшно ловко, по‑звериному, запрокинул ему нестриженую башку и несколько раз, не переставая визжать, укусил его в лицо... В памяти у Станислава осталось: сначала – ощущение ОЗАРЕНИЯ, неуправляемое бешенство, чувство неописуемой свободы и абсолютной уверенности в своей правоте, а потом – сразу, почти без перехода – обеспокоенные глаза Виконта и его голос: «Эй, ты что это? Ты меня слышишь или нет?..»

Экстраполяция – это лишь попытка оконтурить ближайшие подступы к этому будущему. Причем при экстраполировании ни о какой «психологии будущего» речи не идет и она, психология будущего, в расчет не принимается. Отсюда и такой фатально низкий КПД реализуемости экстраполяционных прогнозов.

В то же время достаточно допустить, что будущее – это некий виртуальный метасубъект со своей собственной психологией, и с этим будущим уже можно работать. Фактически об этом же писал в 1982 году польский философ Хенрик Сколимовски. Он выдвинул идею метаморфирующего реализма. Сколимовски признает существование реальности, не зависящей от нашего восприятия. Однако он подчеркивает, что эта реальность не является нам ни в виде постоянных форм (платоновских эйдосов), ни в виде предельных эмпирических фактов. (Заметим, на последних как раз и «зацикливается» метод экстраполяционных прогнозов.)

По Сколимовски, эта не воспринимаемая нами реальность тем не менее постоянно метаморфирует через наше знание, тонко трансформируется мыслью. Реальность никогда не дается независимо от мысли, но она также не является фиктивным созданием мысли.

В полном соответствии с рефлексивной парадигмой управлять этим будущим как субъектом, обладающим психикой, – или, лучше сказать, договариваться с ним – можно, посылая ему основания для принятия решений.

Итак, эволюционная цепочка методов работы с будущим выстраивается такая: экстраполяция, в которой неявно подразумевается, что будущего как такового нет, в лучшем случае будущее – это метафора; будущее как ресурс (полезное ископаемое), который помогает конструировать желаемое настоящее; будущее – виртуальный субъект, обладающий собственной онтологией и психологией, с которым надо договариваться.